Теперь он терзался уже не от мук отвергнутой любви, а оттого, что так быстро переключился на другую — и опять боялся, что его оттолкнут.
У этой Фаины была интересная история. Она была из породы душечек, которые готовы полностью раствориться в обожаемом мужчине. Однажды она вошла в квартиру — и обнаружила мужа в постели с другой. Весь мир ее рухнул; как нам рассказывал муж, она побледнела, зашаталась и бросилась к окну; супруг поймал ее за юбку в последний момент, когда она уже летела вниз с их седьмого этажа. После этого она некоторое время находилась в беспамятстве, а когда очнулась и пришла в себя, то не могла вспомнить эпизод с окошком. Истерическое помрачение сознания, поставил диагноз Володя. Зато она хорошо помнила предательство мужа — и как ее ни уговаривали все вокруг простить его, она не могла: он вдруг для нее перестал существовать. Целыми днями она просиживала у нас за пианино и пела хорошо поставленным голосом романс из «Юноны и Авось»: «Я тебя никогда не забуду. Я тебя никогда не увижу». Это было прекрасно, но, увы, в ее репертуаре была еще одна идиотская песенка, выводившая меня из себя:
Я сведу тебя с ума,
А потом сойду сама
От твоих игривых глаз
Тотчас.
Я с ума тебя сведу,
Видно, на свою беду,
Чтобы ты любил меня
Одну[9].
Не знаю, почему эта песня так меня раздражала — то ли из-за своей пошлости, то ли потому, что это «я сведу тебя с ума» в психиатрическом отделении звучало как-то неподходяще, то ли потому, что любовь, от которой сходят с ума, я не приемлю. Володя, которому я пожаловалась, только рассмеялся:
— Не могу же я им запретить развлекаться! Кстати, еще при Але психолог Ирина Матвеевна приводила сюда бардов — и знаешь, что нравилось нашим пациентам больше всего?
Песня Высоцкого о Канатчиковой даче! Так, теперь эта дылда Фаина сводит с ума беднягу Феликса… Надо повнимательнее к ней приглядеться.
Мы остановились чуть ли не в самом темном месте мрачного туннеля, соединявшего корпуса, но сегодня мне не страшно было здесь находиться, у меня была другая доминанта: бояться мне предстояло поздно вечером, не сейчас. Как некстати мы с Феликсом затеяли этот разговор, который всколыхнул во мне неясные чувства и сомнения! Мне сейчас надо было сконцентрироваться, а не разбираться в себе. Феликс, не сводя с меня глаз, ждал моего ответа; во всей его позе чувствовалось напряжение, как будто от моих слов зависело очень многое. Я не имела права его разочаровывать:
— Я не считаю, что Владимир Евгеньевич некрасив — он очень красив по-своему, он обаятелен, а для мужчины это очень важно. Кстати, когда ты улыбаешься, у тебя лицо преображается — тебе очень идет улыбка, имей в виду. И все-таки женщина любит мужчину совсем не за красоту. Моя сестра, например, была влюблена в человека, на которого я, быть может, и не взглянула бы: лысоватый, черты лица чуть ли уродливые — а она была счастлива оттого, что он обратил на нее внимание. Она смогла в него влюбиться, несмотря на все дефекты его внешности, а потом уже полюбила за другие качества, за ум в основном. И, кстати, этот Вилен страшненький и ростом… — тут я запнулась, на самом деле Вилен был выше Али, но я быстро нашла нужное слово, — ростом отнюдь не с каланчу, был известным донжуаном, он очень нравился женщинам.
Феликс слушал меня с таким серьезным видом, как будто я была оракулом; я продолжала свой монолог, рассказывая ему о прекрасных парах, в которых молодой человек маленького роста и высокая женщина счастливо дополняли друг друга (кое-кого я действительно знала, а других тут же придумала), но мои мысли были далеко. Под конец, когда мы уже минут пятнадцать торчали под дверью гнойной хирургии, я сказала:
— Знаешь, если двое влюбляются друг в друга, это прекрасно, но это еще не любовь. Любовь начинается тогда, когда любишь не выдуманный тобой образ, а реального человека со всеми недостатками. И еще — тут я высказываю тебе свое личное мнение — любишь, потому что любят тебя — и до тех пор, пока тебя любят. Я не верю в вечную любовь. И еще. Мы можем любить не один раз, и каждый раз это любовь новая, совсем иная. Однолюбы — это вовсе не святые, а те, кто сам себя лишил новой возможности начать все с начала.
Кажется, на все вопросы Феликса я ответила. Не ответила я только себе: хочу ли я любить? Хочу ли снова надевать на себя оковы? Что мне нужно: легкая необременительная связь, не несущая никаких обязательств, зато массу удовольствий — это мне предлагал Эрик — или настоящее чувство? С Володей легких отношений не получится. Смогу ли ответить на его любовь? Боже мой, о чем я думаю — и сейчас, когда мне нельзя отвлекаться!
Больше в этот вечер мы на эту тему не говорили. Побывали еще в нескольких отделениях, посмотрели еще нескольких больных, причем повсюду я представляла Феликса как коллегу. Несмотря на свое не совсем обычное состояние, я, как ни странно, наслаждалась ролью педагога, а Феликс тоже охотно включился в игру, задавая умные вопросы и с глубокомысленным видом отпуская реплики.
Психиатра в обычной городской больнице далеко не всегда вызывают только к возбужденным, депрессивным или странным пациентам. Вызывают его и тогда, когда не могут своими силами поставить диагноз — всегда проще свалить боли и ощущения неясного происхождения на «сенестопатии»[10]; но обычные доктора поставить психиатрический диагноз не имеют права, поэтому зовут на подмогу нас. Иногда эти больные действительно оказываются «нашими», но гораздо чаще мы полностью исключаем психическую патологию и говорим: «Ищите!»
И лечащие врачи снова и снова повторяют анализы и обследования — и находят. Сенина так спасла жизнь одному больному в терапии: у того были непонятные боли в сердце, но кардиологи ничего не обнаружили. Алина Сергеевна пробеседовала со страдальцем часа два — и заявила, что не видела еще человека в более здравом уме. Тогда его повезли в Институт сердечно-сосудистой хирургии, где у него обнаружили редчайшее поражение сердечного клапана и почти сразу же прооперировали; еще месяц — и ничто бы ему уже не помогло. Я всегда держу в уме эту историю, когда меня просят проконсультировать «ипохондриков». Одну такую пациентку мне как раз и представили в неврологии на шестом этаже.
Медсестра — не та, которая пьет, а другая, мне не знакомая — провела нас к пожилой измученной женщине, лежавшей в большой общей палате и тихо стонавшей. У нее дико болело бедро, она была здесь уже третью неделю, но врачи пока не нашли причину болей. Беседовать с ней было очень трудно: она уже на всех, кто в белых халатах, смотрела, как на врагов. Я несколько раз готова была потерять терпение и прервать нескончаемый поток не относящихся к делу жалоб, но вспоминала про старшую сестру, которая никогда бы себе этого не позволила, и сдержалась. В конце концов мне удалось мысленно отделить зерна от плевел, и, распрощавшись с несчастной, мы с Феликсом вышли в коридор и направились в ординаторскую, где, уронив голову на стопку историй, прямо за столом прикорнул Валентин — он тоже сегодня дежурил. Одного взгляда, брошенного на батарею, было достаточно, чтобы увидеть: Витаминова заначка на месте. Валентин встрепенулся:
— Ну что?
— Ищи грыжу диска, Валентин, или что-то в этом роде.
— А ты уверена, что она не истеричка? Уж больно подозрительно начало ее болезни совпало с тем моментом, когда муж объявил ей о разводе…
— Может, это и не просто совпадение — в депрессии все боли усиливаются. Но причина их — не в ее психике и не в воображении, она реальна и, скорее всего, кроется где-то в позвоночнике. Что же касается истерических черт — то у кого из нас, женщин, они не проявляются, да еще в такой ситуации… Ты со мной согласен, Феликс? Валентин, это наш практикант, познакомься.
Феликс благодарно на меня взглянул и, естественно, согласился, а сонный Валентин обреченно пожал плечами:
— Что ж, наверное, ты права. Отправим ее еще раз на томограмму.
Феликс оказался более наблюдательным, чем я думала. Когда мы уже спускались по лестнице, он спросил меня:
— Лидия Владимировна, а про второй вызов в неврологию вы забыли?
Я-то помнила, но надеялась, что он не вспомнит! Вслух я сказала только:
— У меня есть дела в стрессовом, я поднимусь еще раз позднее.
— И меня с собой возьмете?
— Обязательно.
Он был счастлив в эту минуту, его изуродованная тонкими шрамами физиономия расплылась в широкой улыбке и стала привлекательной, почти красивой. Я поняла, что с сегодняшнего дня он предан мне, как подобранный на улице щенок — новой хозяйке. Боже мой, что же я делаю: я привязываю к себе живого человека, делаю его зависимым от меня — я повторяю ошибки своей сестры, я веду себя в точности, как она! Но я только помогу стать ему на ноги — и отпущу на вольные хлеба, постаралась я успокоить свою совесть.
Я послала Феликса ужинать, а сама уселась за истории. Ох уж эта вечная писанина — как я мечтала в этот момент о компьютере! Потом мы снова отправились в путь; меня ждали в первой терапии — и на этот раз мы с Феликсом столкнулись с еще одним случаем из тех, в которых врачи вызывают психиатра с пометкой «Cito».
Больная Евсеева была, несомненно, женщиной с характером, да еще с каким! Она была по образованию и призванию педагогом.
Боже, спаси и сохрани ее учеников! В отделении она учила врачей, как лечить, медсестер — как делать уколы, санитарок — как мыть пол, а больных — как лечиться. За неделю она умудрилась замучить всех, но больше всего — заведующую отделением, грузную немолодую даму, похожую на продавщицу из ларька — и при этом прекрасного врача. Накануне эта скандальная пациентка после очередного конфликта уселась писать жалобы во все инстанции — и меня вызвали, чтобы застраховать себя от неприятностей; подразумевалось, что я сделаю запись в истории болезни о психологической нестабильности больной Евсеевой.
Мне, конечно, жалко без вины виноватых врачей, но в большинстве таких случаев мы имеем дело не с психически больными, а с людьми абсолютно вменяемыми, психопатами, от чьего тяжелого характера страдают больше окружающие, чем они сами. Так вышло и в этом случае: конечно, мадам Евсеева была не подарок, но далеко не сумасшедшая. Она соизволила принять нас с Феликсом на диванчике в коридоре, недалеко от холла, где пациенты смотрели телевизор, и говорила при этом так громко, что подарила публике куда более интересный спектакль, чем бесконечная мыльная опера на экране. Из ее монолога мы узнали, что: во-первых, в отделении не лечат, а калечат; во-вторых, заведующая отделением — базарная баба и специально хочет записать ее в умалишенные, дабы сохранить все безобразия в полной неприкосновенности, но она ей этого не позволит; и, в-третьих, ее травят, хотят ее смерти, подсовывают ей таблетки с истекшим сроком годности, а намедни поставили клизму с осколками стекла!