Но делать было нечего, и эту ночь, в отличие от предыдущей, я провела очень тревожно. Я то и дело просыпалась и сталкивала с постели Гришку, который возмущенно огрызался — очевидно, он считал, что хорошо вчера поработал, вспугнув взломщика, и не понимал, почему я мешаю ему наслаждаться заслуженным собачьим отдыхом. Мне же то ли во сне, то ли наяву являлись видения и призраки; то я видела Алю, высокую, с торжественно-серьезным лицом — нет, не лицом даже, а ликом, как на иконах, — которая проплывала мимо меня по воздуху и шевелила губами, как будто хотела мне что-то сказать; то в смертельной схватке сцепились худенький низенький паренек, похожий на Феликса, и высокий, светловолосый, с длинными, как у орангутана, руками Витамин. И, наконец, под утро мне приснилось, что на моих глазах Витамин выпивает жидкость из колбы; я смотрю на него с ужасом — я не могу вспомнить, успела ли я заменить медицинский спирт на метиловый или нет, и мне ужасно хочется, чтобы ничего не случилось. Но случается: санитар вдруг синеет и в страшных конвульсиях опускается на пол, это агония; меня охватывает мучительная тоска, все мое существо пронизывают угрызения совести — и я просыпаюсь то ли в поту, то ли в слезах.
После этого я решила, что мне лучше встать, и пошла на кухню пить кофе в надежде, что горячий крепкий напиток разгонит ночные впечатления и призраки. Те редкие дни, когда я встаю не с той ноги, в моем календаре обычно так и остаются черными до самого вечера, если я не приму экстренные меры.
Но сегодня хандра долго со мной не оставалась; раздался звонок в дверь, и так как Гришкин лай звучал радостно, то я решила, что это кто-нибудь из своих — скорее всего, Гриша-мальчик, и, ничего не опасаясь, пошла открывать. Пока я разбирала баррикаду, Грей сбросил на пол и разбил бокал; я порадовалась, что всего один.
Но это был вовсе не сосед. На пороге стоял Володя с белой хризантемой в руке, и он улыбался.
Он протянул мне цветок и сказал:
— Прости, что это не роза. Роз сегодня утром у метро не было.
Хризантема была очень крупная, с вьющимися и загибающимися во все стороны мясистыми лепестками и лимонно-желтой сердцевинкой. Хризантемы не должны пахнуть, но от этой исходил какой-то очень приятный аромат — аромат свежести, наверное. Я погладила кончиками пальцев нежные лепестки и — о чудо! — мне сразу стало как-то светлее на душе. Машинально я оторвала от венчика один из белых отростков, похожий на щупальце миниатюрного кальмарчика…
— Это не ромашка, на ней не полагается гадать «любит — не любит» — тем более, тот, кто «плюнет», цветы не дарит, — заметил Володя шутливо, но голос подвел его: в нем была хрипотца, будто он волновался, и ни в его тоне, ни в обращенном на меня взгляде не было ничего легкомысленного.
Тронутая, я вспомнила отца — вот он-то не отличит хризантемы от астры и то и другое от ромашки! Папа очень любит дарить цветы — и не только по праздникам, но и просто так, и не только маме, но и мне и Але — пока она жила с нами. «Девочки, я принес вам цветы!» — как торжествующе звучал его голос, когда он приносил в дом три букетика первых невзрачных подснежников! Определенно, между ним и Володей есть что-то общее…
Стряхнув с себя не вовремя налетевший приступ сентиментальности, я приняла преувеличенно-серьезный вид и спросила:
— Чему обязана я удовольствием видеть вас в такую рань, гражданин начальник?
Он всполошился:
— Я не слишком рано? Я боялся не застать тебя дома…
— Да что ты, Володя, я уже давно на ногах. Заходи, попьем кофе — и опоздаем на работу вместе. Тогда уж ты точно не сможешь влепить мне выговор за опоздание — если, конечно, твоя совесть уже выспалась и проснулась.
— А мы сегодня не… — но он не успел договорить, а я дослушать, потому что в это время между нами черной увесистой торпедой промелькнул Грей, едва не сбив меня с ног. Я схватилась за вешалку, чтобы не упасть; пес, целиком и полностью меня игнорируя, бесстыдно приставал к Володе: стоя на задних лапах, он оперся передними о его плечи и тыкал ему в физиономию поводком, который держал в пасти. Как он при этом умудрялся еще и лаять, я не знаю — но это факт: он лаял.
— Грей, отстань от Володи, не дави, — сказала я.
— Он не давит, ему просто нужно выйти, — возразил мне Володя, почесывая пса за ухом.
— Неправда, это самое обычное психологическое давление, — не согласилась я. — Если ты ему поддашься, он усядется тебе на шею!
Но Гришка и так, можно сказать, уселся уже на него всей тяжестью, и мягкосердечный Синицын застегнул на нем ошейник и повел на улицу, не слушая моих возражений. Впрочем, я с пользой употребила то время, пока они гуляли: убрала в передней остатки заграждений и быстро привела себя в порядок, даже накраситься успела. Когда они вернулись, то Гришу ждала на кухне его полная миска, а нас с Володей — кофе и бутерброды; посреди стола в хрустальной вазе стояла хризантема.
Володя задумчиво на нее посмотрел и спросил:
— Кстати, а почему, когда я вошел, на галошнице стояли рюмки?
Я и так в последнее время совершила немало странных поступков, поэтому, чтобы не выглядеть в его глазах совсем уж чудачкой, мне пришлось чистосердечно рассказать ему о вчерашнем визите взломщика. Володя помрачнел, но, как выяснилось, вовсе не потому, что я снова избежала смертельной опасности. Он спросил:
— И тебе не жалко было прабабкиного хрусталя?
Я пожала плечами:
— Жалко, но себя я жалею больше.
— Ты хотя бы представляешь себе, сколько может стоить вон тот набор бокалов и рюмочек? Это ведь антиквариат…
— Володя, я не понимаю, в чем дело? Ты обвиняешь меня в безалаберности и расточительстве?
— Нет, просто ты привыкла жить среди дорогих вещей и не задумываешься о том, что за одну такую рюмочку среднему психиатру пришлось бы работать больше месяца. Разница между нами…
— Разница между нами, дорогой мой, состоит в том, что ты — начальник, а я твоя подчиненная, и если мы сию минуту не выйдем из дома, то опоздаем, и неприятности будут не у меня, а у тебя. Так что быстрей допивай кофе и…
Мне вдруг захотелось быстрее прервать этот tete-a-tete. Завтрак на двоих, пес, мирно чавкавший в своем углу, — все это предполагало гораздо более близкие отношения, чем были у нас в действительности, и мне захотелось прервать этот интим.
Володя, почувствовав мое нетерпение, широко улыбнулся:
— Лида, и у начальника есть свои преимущества. Сегодня у тебя выходной — я уже проставил тебе отгул. И у меня тоже. Сейчас мы с тобой едем на пикник, — и, наслаждаясь моим изумлением, он добавил:
— Так что одевайся потеплее, и мы поедем в Старицу.
Старица! Так называется древний русский город, в который мы должны были ехать с Эриком в воскресенье — но не поехали, так как были заняты более важными делами — вытаскивали Гришину бабушку из сумасшедшего дома.
Нашему детективу наконец удалось выяснить адрес Черевкина, того самого, который при помощи Сучкова получил инвалидность и женился на пациентке моей сестры Ангелине, — он давно уже уехал из Москвы, и найти его оказалось очень непросто. Во время вчерашнего разноса, который мне устроили мужчины по поводу моего непозволительного легкомыслия, я и заикнуться боялась о том, что хочу и дальше участвовать в расследовании, поэтому Володино предложение оказалось для меня настоящим сюрпризом. Я даже чуть его на радостях не расцеловала — но вовремя остановилась, решив, что это может нас надолго задержать. Вместо этого я спросила:
— А на чем мы поедем?
Володя загадочно улыбался:
— А это тоже сюрприз.
Я мысленно приготовилась уже к путешествию на электричке или экскурсионном автобусе, но сюрпризом, ожидавшим меня внизу, возле подъезда, оказалась потрепанная «копейка» [11] неопределенного бело-кремового цвета, кое-где в пятнах ржавчины. Володя с тревогой наблюдал за тем, как я прореагирую на этот древний экипаж, но я с улыбкой впорхнула в салон, уселась поудобнее и заметила:
— А у тебя тут комфортабельно. Печка, надеюсь, работает?
Володя вздохнул с облегчением и ответил:
— Вчера, по крайней мере, работала. Конечно, это не «мерседес», но…
Меня так раздражала его привычка отворачиваться и смотреть в пустое пространство, когда речь шла о важных вещах! Вот и сейчас он сидел, уставившись то ли в боковое стекло, то ли в наружное зеркало. Я взяла его за уши и повернула лицом к себе:
— Запомни, Володя, если бы мне хотелось разъезжать на «мерседесах», я никогда бы не уехала из Петербурга и не ушла бы от мужа.
Или, в крайнем случае, поискала бы себе другого — в том кругу это было бы совсем несложно. Но меня не интересуют дорогие иномарки, автомобиль для меня — это средство передвижения. Точно так же в мои намерения не входит продавать душу и тело за драгоценности или даже старинный хрусталь.
Володя что-то хотел сказать — но не сказал, только молча поцеловал мне руку и поторопился завести двигатель. И мы поехали! Несмотря на погоду — лил мелкий дождик, и хотя температура была плюсовая, воздух был насыщен влагой и сырость пробирала до костей — это было веселое путешествие. Я радовалась, как ребенок, получивший освобождение от школы посреди недели, к тому же Витамин и связанные с ним московские кошмары остались далеко позади. Машина поскрипывала, постанывала, иногда сзади что-то грохотало, как будто там перекатывались консервные банки, — но послушно двигалась вперед, иногда даже почти летела. Печка грела, хоть и пыталась схалтурить, и нельзя сказать, что в салоне было очень тепло — но хотя бы не холодно.
Я обнаружила, что у нашего допотопного транспортного средства есть свои достоинства. Во-первых, мы запросто обгоняли «Запорожцы» и иногда даже старые «Москвичи», а один раз «сделали» какую-то японскую иномарку, еще более древнюю, чем наша «копеечка». Во-вторых, и главных, наш старенький автомобильчик оказался совершенно прозрачным для гаишников: они нас в упор не видели. Один раз Володя пересек сплошную линию прямо у поста ГАИ — и что же? Остановили не нас, а мирную «ауди», которая ехала вслед за нами и ничего не нарушала. Когда мы проезжали мимо молоденького постового с поросячьей младенческой мордочкой, который стоял, опираясь о капот патрульной машины и отставив бедро в сторону, как супермодель на презентации, и поигрывал жезлом, я не выдержала и показала ему язык.