Феликса долго разыскивать не пришлось: он так обрадовался моему появлению, что крутился вокруг меня, почти как Гришка: он точно так же вилял бы хвостом, если бы он у него был, разве что не лаял. Ему не терпелось поведать мне свои новости: вчера приходила девушка Люда, и оказалось, что она действительно не называла его уродом — ему это просто послышалось!
Он выпаливал слова скороговоркой, боясь не успеть, а я слушала его («А вы всегда бываете правы, Лидия Владимировна, или все-таки иногда ошибаетесь?») и параллельно размышляла о своем. Феликс по дороге прожужжал мне все уши, бесконечно повторяя имя «Фая». Фая была той самой пациенткой, которая выводила меня из себя своей дурацкой песенкой «Я сведу тебя с ума, а потом сойду сама»; я поняла, что высокая девица с беспомощно распахнутыми глазами, которая патологически не может обходиться без мужчины, как лиана без дерева-хозяина, нашла себе новую опору; что ж, с ней Феликс, по крайней мере, почувствует себя настоящим мужчиной!
Кажется, он уже вполне созрел для жизни вне этих стен. Но выписывать его жалко, мы говорили сегодня об этом с Володей — и решили повременить. Во-первых, он нам очень помогает и заодно ощущает вкус своей будущей профессии, и к тому же его роман с Фаей бурно развивался у нас на глазах — а разве это не наша миссия: делать людей счастливыми!
Интересно, как будет себя вести Вешнева при встрече со мной? Насколько я знала, архивы в отделах соцобеспечения хранятся чуть ли не вечно — и где-то там лежат фиктивные документы с подделанными ею чужими закорючками. Наверное, десять лет назад это было для нее настолько опасно, что она вполне могла решиться на убийство нежелательного свидетеля — если, конечно, это именно она стоит за сумрачной фигурой Викентия-Витамина. Насколько это важно для нее сейчас?
Настолько, чтобы охотиться уже за мной?
Я вошла в помещение ВТЭК, оставив добровольного телохранителя за дверью. Внутри все было, как и в прошлый раз: сидящие и стоящие всюду пожилые и не очень люди, с палочками и без оных, но все с одинаково угнетенным видом. На этот раз я не стала церемониться, а сделала то, что никогда себе дотоле не позволяла: я влетела в кабинет без стука. По счастью, больных там в этот момент не было; не обращая внимания на других членов комиссии (пешки, обозвала я их про себя), я направилась прямо к столу Вешневой. Мадам на этот раз соизволила оторвать глаза от своей писанины.
— Что за безобразие! — произнесла она ледяным тоном, не повышая голоса. — Как вы смеете сюда врываться! Немедленно покиньте помещение!
Меня ты не заморозишь, стерва, решила я про себя — и тут же успокоилась. Улыбнувшись своей особой улыбочкой, от которой веяло не меньшим холодом, чем от ее голубых льдистых глаз, я уселась прямо перед ней. В ее глазах раздражение сменилось узнаванием:
— А, это снова вы, ну-ну… Что вы хотите на этот раз?
— Наталья Ивановна, я все по тому же поводу. Насчет больного Зеленкина… Он лежит у нас в отделении, занимает место, ничем больше я ему помочь не могу, а выписать тоже не имею права — у него нет средств к существованию, и он, попав домой, сразу шагнет вниз с подоконника…
Это была чистая импровизация; мне показалось, что в неподвижном застывшем лице ледяной дамы с его идеальными чертами что-то дрогнуло.
— Вы мне угрожаете? — это было сказано чуть-чуть более горячо, чем следовало по ситуации.
— Да что вы, Наталья Ивановна! Бог с вами! Я пришла просто посоветоваться. Мы же с вами — врачи и должны вместе работать на благо пациента. Давайте решим вместе этот вопрос. Невропатологи считают, что ему нужна вторая группа инвалидности, вы же думаете, что он вполне трудоспособен. Может, мы согласимся на третью?
— Вы что, со мной торгуетесь?
— Да нет же! — И тут на меня снизошло вдохновение: — Просто мы можем прийти к компромиссу… к консенсусу, если вам угодно. Вы берете больного Черевкина… извините, я оговорилась, больного Зеленкина… на ближайшую комиссию, даете ему третью группу, а я его на следующий же день выписываю. И волки сыты, и овцы целы!
Наталья Вешнева была крепким орешком; губы у нее скривились, но это еще ничего не значило. Но тут она посмотрела мне в глаза, и если взгляд может убивать — то я стала бы покойницей. В нем было столько ненависти… Ей-богу, это был взгляд убийцы, и я почувствовала, как по спине у меня побежали мурашки. Мне пришлось изо всех сил стиснуть в руках историю болезни злосчастного Зеленкина, чтобы подавить дрожь.
Вешнева отвела взгляд, коротко бросила:
— Хорошо, присылайте его завтра, — и снова стала что-то писать бисерным почерком. Меня для нее уже не существовало.
Я шла обратно, уже не слушая что-то без умолку болтавшего Феликса. Мне не могло это почудиться — я физически, всей кожей, ощущала ее ненависть. И почему она так легко согласилась на мое предложение? Она, несомненно, среагировала на эту фамилию — Черевкин! И когда мы с ней встретились взглядами — это был момент узнавания без слов: мы все друг о друге в этот момент поняли.
Когда я вернулась в стрессовое, мне не терпелось поговорить с Володей; к моему удивлению, у него сидел Эрик. Мужчины совершенно по-дружески беседовали. При моем появлении Эрик вскочил, как воспитанный джентльмен; Володя же остался сидеть, лукаво на меня поглядывая. Как выяснилось, Володя уже успел рассказать Эрику о встрече с Черевкиным; это было очень кстати, потому что мне просто необходимо было выговориться. Когда я завершила свой рассказ, они молча и понимающе переглянулись; меня, как всегда, эта их мужская солидарность взбесила. Володя открыл рот, но я не дала ему произнести ни слова:
— Володя, не трудись высказывать все, что ты думаешь по этому поводу, я и так знаю. Я поступила неосторожно… Да, я поступила неосторожно — более того, я сознательно… ну, не совсем сознательно — пошла на провокацию. Да, я это сделала специально. Мне надоело сидеть в глухой обороне. Мне очень хочется, чтобы эта история быстрее кончилась. В конце концов, мне просто надоело, что меня в любую минуту могут убить…
— Так ты убеждена, что Вешнева изменилась в лице, когда ты назвала имя Черевкина? — прервал меня Эрик, и я с радостью ухватилась за возможность уйти от неприятной темы.
— Она вспомнила и даже на мгновение чуть не вышла из себя! Понимаете, если бы ее в этот момент проверяли на детекторе лжи, то получили бы всплеск по всем показателям, хотя внешне это было почти незаметно.
— А ты веришь в детекторы лжи? — в голосе Эрика прозвучал неподдельный интерес. Он рассказывал мне, что их фирма недавно закупила американскую установку подобного рода, но все, кроме генерального директора, считали это блажью.
— Да это всего-навсего обычный полиграф, мы в студенческие годы на нем баловались. Но не в этом суть — я просто почувствовала, как в этот момент от нее пошла волна ненависти, и эта волна чуть не сбила меня с ног! Серьезно — я почувствовала этот удар, но устояла.
— Лида, не от тебя ли я слышал умные рассуждения о шарлатанах-экстрасенсах? — голос Володи был мягок, почти вкрадчив; он не мог долго на меня злиться, а потом, я думаю, именно мой авантюризм, за который он меня ругал, как раз больше всего ему во мне и нравился. — А теперь ты говоришь о каких-то «волнах ненависти». Я знаю Вешневу — это очень красивая женщина, — он обращался теперь в основном не ко мне, а к Эрику. — Красивая и холодная. Многие в больнице пытались за ней приударить — и все бесполезно. Один из ее отвергнутых поклонников прозвал ее Снежной Королевой.
— Кто именно? Она на меня произвела именно такое впечатление — ледяное сердце.
— Ну почему все женщины так любопытны? Хирург из сердечно-сосудистого, он у нас больше не работает. Как и все хирурги, циник снаружи, а в душе романтик. Так вот, Вешневу многие не любят, даже мужчины. С ней очень трудно иметь дело, в каждом больном она видит симулянта. Насколько я знаю, заместитель главного врача по трудовой экспертизе соседней поликлиники — той, у которой с нами общий забор, — от нее плачет. Она как-то приходила ко мне жаловаться…
— Что, неужели мадам Вешнева и ее довела до суицидальной попытки?
Эрик откровенно хохотал, а Володя не выдержал — и тоже улыбнулся:
— Нет, она приходила по поводу своего родственника, а разговор о Вешневой зашел случайно. Зато ты, Лида, можешь кого угодно довести до отчаяния — это твое поведение можно классифицировать как саморазрушительное, ты все время необоснованно рискуешь.
И мне кажется, что «волна ненависти» существует только в твоем воображении…
— Больном воображении, ты хочешь сказать? — я пошла в атаку.
— Нет, конечно, — Володя успокаивающе погладил меня по руке, но меня это не успокоило, а, наоборот, бросило в жар — слишком свежи были воспоминания ночи. — Я хочу сказать, что тебе эта женщина крайне антипатична, ты уже имела с ней стычку, когда еще ничего не знала о ее роли в нечистых делишках Сучкова. Ты же прекрасно знаешь, что как любовь порождает любовь, так и ненависть вызывает ответную ненависть. Ты и Вешнева испытываете друг к другу одинаково сильные чувства, она тебе отвратительна и безо всякого Черевкина. То, что ты приняла за ее реакцию на его имя, вполне могло быть просто ее «бурной радостью» при виде тебя.
— Так ты не веришь, что это может быть Вешнева?
— Да нет, Лида, это вполне вероятно, но, по-моему, ты слишком полагаешься на свою интуицию…
— И к тому же я выяснил, что Сучков вернулся в Москву гораздо раньше, чем появился у себя в квартире, — вставил Эрик, до того молча нас изучавший; кажется, он что-то заподозрил. — Правда, остановился он вовсе не у Клары, а у своего старого приятеля, и они весело проводили время втайне от домашних. Так что он уже был в Москве, когда у Лиды начались неприятности, и таким образом остается одним из главных подозреваемых.
— Итак, кто же у нас остался: исполнитель — Викентий-Витамин, заказчик — либо Сучков, либо Вешнева. Хотя бы известно, кого опасаться.
— Лида, умоляю тебя, хватит самодеятельности, — Эрик говорил очень серьезным тоном, не допускавшим возражений. — Наверное, я все-таки был прав: следовало отправить тебя на эти дни в Петербург. Сегодня четверг, шеф ждет меня в семь вечера, и не одного, а с тобой, но завтра я сам посажу тебя на поезд. Я думаю, ты, Володя, со мной согласишься?