мым источником зелененьких купюр, которым служил для меня все последние годы Виктор. Как ни странно, эта мысль меня ничуть не опечалила. Расстраивало меня совсем другое. Вот сейчас я сижу в машине рядом с красивым молодым человеком, чуточку в меня влюбленным, и это соседство мне нравится — как всегда, в его присутствии у меня поднимается настроение. Но если мои отношения с Володей серьезны — а они серьезны, решила я со вздохом, — то я больше не смогу себе позволить такие эскапады. Конечно, сегодня наша поездка чисто деловая, но все равно это не годится — с «прогулками при луне», как я называю про себя такие выходы с поклонниками, пора завязывать. И вдруг меня осенило:
— Эрик, ты не очень устал? Ты не хочешь потанцевать?
Эрик посмотрел на меня, как на чокнутую:
— Лида, ты что, заразилась от своих психов? Ты целыми днями то работаешь, то суешь свой носик в чужие тайны, то спасаешься от убийц; над тобой до сих пор висит дамоклов меч, вот-вот наступит решающий момент — и вдруг ты хочешь танцевать!
Я расхохоталась:
— Нет, Эрик, я не сбрендила и не свихнулась.
Кстати, каждого психиатра жутко страшит эта возможность. Но я совершенно нормальна. Просто я, как ты правильно заметил, устала — и хочу отдохнуть, а ничто так с меня не снимает напряжение, как танцы. И к тому же, если за мной и охотятся, то, скорее всего, злодеи ждут меня у моего дома.
И тут Эрик вдруг вспомнил, что он тоже молод; до него дошло, что это прекрасно — устроить пир во время чумы, и вместо того, чтобы спорить со мной, он включил магнитофон на полную катушку и под веселую ритмичную мелодию помчал нас куда-то, чуть ли не приплясывая на педалях. Для ночных клубов было еще рановато, и попали мы к его сестре Аните, которая очень кстати в этот вечер устраивала вечеринку. Гости все были молодые, они принадлежали совсем к другому поколению; стриженные чуть не под ноль девчонки в тяжеленных солдатских ботинках, мальчишки — в пиратских платочках, коже и цепях. Вот уж кто смотрел на нас с Эриком, как на сумасшедших!
Мне было плевать на то, что они думают. Это были хорошие дети из приличных семей, травкой туг и не пахло (на этот сомнительный аромат у меня аллергия), а остальное меня не волновало. Эрик, пользуясь правом старшего брата, нашел записи, приемлемые для наших устаревших взглядов на музыку, и мы с ним танцевали так, как я это делала в студенческие годы — то есть до упаду. Я просто танцевала, не думая ни о чем — и в то же время сознавала, что так я прощаюсь со свободной жизнью свободной женщины. Своего рода холостяцкий мальчишник — то есть девичник. Недолго же я наслаждалась свободой!
Мы уехали довольно рано — нечестно было лишать зеленую молодежь ее непонятных нам удовольствий. Эрик пытался уговорить меня переночевать у кого-нибудь из родственников, но переспорить меня было невозможно, к тому же против такого здоровенного аргумента, как Григорий, ему возразить было нечего.
Когда мы наконец оказались на Соколе, было около половины одиннадцатого.
К самому моему дому мы не подъезжали. Эрик в лучших традициях детективного жанра оставил машину чуть ли не за квартал от него, и, переложив из бардачка в карман куртки самый настоящий пистолет (я ахнула’), пошел на разведку. Правда, пистолет, как выяснилось, был газовым.
Вскоре он вернулся — слегка запыхавшись, но с довольным видом: путь был свободен. Мы без приключений добрались до моего шестого этажа; Эрик, отставив меня в сторону, сам открыл дверь моими ключами, и мы вошли в квартиру. В этот момент возникла естественная неловкость; я не знала, каким образом спровадить его, чтобы не обидеть… а он — скорее всего, он рассчитывал мою реакцию: чмокнуть ли меня в щечку по-дружески, или он может позволить себе более интимные поцелуи?
Когда мы вошли, Грея еще не было; он ворвался к нам через какую-нибудь минуту с громким приветственным лаем — казалось, он был рад даже Эрику. Гриша-сосед ушел к себе, а Гриша-пес носился по квартире, отчего она казалась совсем маленькой. Потом он потащил меня на кухню, и я, не успев раздеться, вытащила из холодильника его приготовленную заранее миску. Тетя Лена упала бы в обморок, если бы знала, как я нарушаю режим питания ее собачьего аристократа голубых кровей!
Но Грей, против обыкновения, не бросился к своей миске. Вместо этого он подошел к столу и зарычал. Рычал он не абстрактно, а весьма конкретно — его внимание привлекла большая нарядная коробка конфет, лежавшая на его поверхности. «Вишни в шоколаде». Кстати, как она туда попала? Мне больные все время дарили конфеты, но я хорошо помнила, что все коробки убрала в холодильник.
Эрик наконец избрал для себя тактику:
— Я понимаю, что мой поезд ушел, но не напоишь ли ты меня напоследок кофе, да еще с такими замечательными конфетами? Я люблю пьяную вишню еще с детства. Почему-то сыщикам таких не дарят, — и его рука уже потянулась к коробке, когда я остановила его, дернув за рукав и воскликнув:
— Подожди! Я не знаю, откуда здесь эти конфеты!
Я подошла к холодильнику и открыла его. Так и есть, две разные коробки ассорти и одна — «Вишня в шоколаде»; початая, она была как две капли воды похожа на ту, которая неожиданно материализовалась в моей квартире. Я ее сегодня после завтрака успела убрать обратно, несмотря на жуткую спешку.
Эрик внимательно изучал загадочную коробку на расстоянии, а Гриша все так же рычал, шерсть у него на загривке стояла дыбом.
— Как ты думаешь, каким образом это сюда могло попасть? — спросил он.
— Ключи есть у соседей. Мне кажется, без ключей теперь ко мне не попадешь, потому что с тех пор, как ко мне чуть не влезли, пока Гришка дрых, Василич — местный умелец из двенадцатой квартиры — врезал мне еще один замок. Кстати, как ты думаешь, почему мой пес так странно себя ведет?
— Тебе это лучше знать, чем мне. Может, запах какой-то необычный? — он вытащил носовой платок и, пользуясь им вместо перчатки, осторожно придвинул коробку к себе. Потом внимательно прислушался — там ничего не тикало. Я вместе с ним нагнулась над столом и принюхалась:
— По-моему, пахнет шоколадом — и еще горьким миндалем, — я уже было протянула к коробке руку, но Эрик вдруг резко обернулся, схватил меня за локти и выставил в переднюю. Сам он тоже вышел, прикрыл за собой дверь и тут же взялся за телефон — насколько я поняла, он звонил к себе в «Ксант». Я не слышала, о чем он говорил: я в это время уговаривала голодного Грея не рваться на кухню. Потом Эрик положил трубку на рычаг; меня поразила произошедшая в нем перемена: это уже был вовсе не легкомысленный красавчик, любитель и любимец женщин — передо мной стоял настоящий профессионал, и я не сомневалась, что если дойдет до дела, то он не будет считаться со всякими сантиментами. У меня на руках и так уже останутся синяки от его чересчур крепкой хватки.
Он вытащил нас с Греем на лестничную площадку и позвонил в соседскую дверь, в квартиру Алевтины, где в двух клетушках теснилось три поколения этой семьи. Дверь нам открыл удивленный поздним звонком Гриша, который еще более удивился, когда Эрик его вызвал в холл:
— Гриша, нам срочно надо поговорить.
Эрик отвел нас подальше, к лестнице, и заставил спуститься на один лестничный пролет. Там он и вытряс из подростка все, что тому было известно. Оказывается, коробку принес какой-то здоровый дядька сегодня, около шести вечера. Описать его? Пожалуйста: высокий, грузный, волосы темные с проседью, лицо будкой, на нем был светлый плащ. Он позвонил в их квартиру и попросил передать подарок Лидии Владимировне, когда та вернется домой. А потом, словно по наитию, спросил:
— Слушай, может, у тебя найдутся ключи от ее квартиры?
Гриша подтвердил, что ключи у него есть, и тогда посетитель попросил его положить коробку на видное место.
— Мою жену Лидия Владимировна поставила на ноги, спасла в буквальном смысле этого слова, я ей так благодарен, — так объяснил он свой странный поступок Грише, и тот, ничего не подозревая, взялся выполнить поручение.
И тут Эрик меня поразил. Он вдруг взял Гришу за шкирку и потряс, как щенка, не обращая внимания на Грея, кинувшегося на защиту друга:
— Говори, сколько тебе заплатили, гаденыш?
Возникла куча мала; Гриша-пес скулил и лаял, Гриша-мальчик сопел, а я визжала:
— Отпусти сейчас же ребенка! — и пыталась разжать Эриковы кулаки.
Но Гриша заговорил, и детектив тотчас же отпустил его воротник:
— Он мне дал пятьдесят…
— Чего? Долларов?
— Пятьдесят штук…
— И даже не за тридцать сребреников, а всего лишь за пятьдесят тысяч рублей ты предал человека, который не сделал тебе ничего, кроме хорошего? Неужели ты сам себе не противен?
Эрик кипел; я видела, что он с трудом выбирает выражения, не оскорбительные, по его мнению, для моего уха. Гриша же был похож на испуганного мальчугана из младших классов; по лицу его катились слезы, он шмыгал носом, но вдруг подбоченился и огрызнулся:
— А чего я такого сделал? Всего-навсего положил Лидии Владимировне на стол коробку конфет. Не понимаю, в чем я виноват!
— Думать надо! Если бы это были просто конфеты, какой идиот столько бы тебе заплатил?
— А что в этих конфетах? — Гриша уже спрятался от Эрика за черной рычащей массой добермана и чувствовал себя в безопасности.
— Действительно, а что в них? — мне тоже это было интересно, но ответить Эрик не успел: на пятом этаже остановился лифт, и оттуда вышло несколько человек и рыжий коккер-спаниель. Эрик крикнул мне, чтобы я крепче держала Грея, и повел их в мою квартиру. Буквально через десять минут двое мужчин вышли и пошли вниз по лестнице; один из них держал на вытянутых руках пресловутую коробку, а за ними семенил коккер. Эрик позвал меня; Гриша-мальчик юркнул к себе, а мы с Греем вернулись в квартиру. Там оставались еще двое чужих; один из них представился мне как сотрудник агентства «Ксант», а второй оказался опером в штатском. Он сел писать протокол и начал мучить меня вопросами; если бы не Эрик, я бы здорово растерялась, но Эрик, как опытный лоцман, провел меня через рифы формального допроса.