— Все это приводит мне на память тот непреложный факт, что я тебе проиграл бутылку коньяка… Подожди, я вспомнил: мне вчера кое-что вручила твоя Леля Семенова, вдруг это как раз коньяк? — и он стал рыться в своей сумке.
Леля была той самой пациенткой, которая угощала Эрика у меня в кабинете. Она уже выписалась, но регулярно нас навещала, наверное, чтобы продемонстрировать нам свои успехи. У нее был такой сексуальный вид, а глаза ее так ярко блестели, что мужчины слетались на нее, как мухи на мед — и каждый раз она приходила в стрессовое в сопровождении нового кавалера. Володя однажды сказал, что боится, как бы она не пошла по дурной дорожке, а я по этому поводу заметила, что любая дорожка лучше той, которая ее, вечно ноющую и несчастную брошенную жену, привела к нам — а теперь она выбирает свою судьбу сама.
Володя наконец нашел дар Семеновой; в пакете оказалась высокая и красочная картонная коробка, какие часто служат упаковкой для коньяка или хорошего вина. Но, увы, это была только видимость… В коробке был французский мужской одеколон — дорогой, хороший, но одеколон. «Арамис», ярко-зеленого цвета. Володя уставился на него в горестном недоумении, а я беззвучно покатывалась от хохота — беззвучно, потому что боялась спугнуть с его лица то разочарованное выражение, с которым он вертел в руках изящный флакон; ни за что на свете я не пропустила бы такое зрелище. Наконец он произнес:
— Ну и что мне с этим делать?
Было тихо; я никак не могла справиться с собой, чтобы снова обрести дар речи. Но ответ пришел с экрана телевизора — фоном для нашей трапезы служил концерт Юрия Шевчука; теперь же певец давал интервью. Журналист задал ему вопрос о том, какую парфюмерию он предпочитает, на что Шевчук ответил:
— Я в одеколонах не разбираюсь — я их не пью!
Это было так кстати! Тут мы оба покатились от хохота, Володя поставил злополучный флакон на стол и сказал:
— Пожалуй, раз мы оба с тобой не пьем одеколон, как Ален Делон и Юрий Шевчук, придется мне сбегать за коньяком. Я мигом!
— Не меньше пяти звездочек, так ведь мы договаривались?
Действительно, я выиграла у него пари: история моей пациентки Веры — теперь уже бывшей пациентки — завершилась более чем благополучно. Она простила своего жениха за то, что сама же ему изменила, и прямо из стрессового стационара они с Максимом отправились в загс. Уже будучи замужней дамой, она пришла ко мне попрощаться — и пообещала, что теперь она непременно будет счастлива — ну, если это иногда не будет ей удаваться, то, по крайней мере, она никогда не позволит себе дойти до отчаяния! На буфете в ряд стояли изящные фарфоровые фигурки — набор для специй, ее подарок, который всегда мне будет напоминать об этой красивой женщине и моей профессиональной удаче. Вряд ли я ее когда-нибудь еще увижу…
Самое обидное в нашей работе — это то, что когда человек с твоей помощью приходит в себя и ты видишь перед собой уже не несчастное затюканное существо, а симпатичного и умного собеседника, то ты его выписываешь — и чаще всего прощаешься с ним навсегда.
Моя старшая сестра никак не могла с этим примириться. Я же иногда сама советую бывшему пациенту забыть о пребывании в стрессовом для его же блага. Что же касается Веры — то на ее месте я бы вообще вычеркнула из памяти тот эпизод, из-за которого она у нас оказалась.
Пока Володя одевался, пес бегал вокруг него кругами с поводком в зубах; когда они наконец вышли, я решила заняться уборкой, хотя бы просто стереть пыль — в последние дни мне было не до домашних забот, и постепенно моя квартира зарастала грязью. Но они быстро вернулись — в ближайших киосках не нашлось ничего приличного, поэтому Володя решил прогуляться до метро, но побоялся брать с собой Гришу в такое людное место (тем более что мой избалованный пес не признавал намордников). Я снова заперла за ним дверь на все запоры и хотела вернуться к прерванной уборке, но не тут-то было! Злой, как черт, Гришка, носился по квартире, и я никак не могла с ним справиться. Он имел полное право возмущаться: пять минут — разве это прогулка для порядочной собаки?
— Гриша, успокойся, мы погуляем все вместе перед сном, — уговаривала его я, но он меня не слушал. И присмирел только тогда, когда смахнул хвостом — а так как от хвоста у него остался один обрубок, то на самом деле мощным задом — с журнального столика Алину кошку-копилку, которую я туда неосторожно поставила.
Я опустилась на пол, чтобы собрать рассыпавшиеся купюры, монетки и осколки, а Гриша виновато сопел мне в ухо. Вот и еще одна вещь, напоминавшая мне о сестре, исчезла. Я уже успела забыть, как выглядят копейки; с любопытством их разглядывая, я собирала медь и серебро себе в подол. Большая монета с изображением Ленина; олимпийский рубль, Москва, 1980… Наверное, это сейчас что-то стоит. И тут я нашла среди монет небольшой значок — как он там очутился? Соболь и четыре буквы: КЮБЗ, 1924 — 1974. Почти такой же значок, только побольше, я видела у…
Я поднялась; по моей спине побежали мурашки.
Я знаю, что означают эти буквы: Кружок юных биологов зоопарка. Мне рассказывал об этом кружке Володя: лучшие воспоминания детства у него связаны с Московским зоопарком. Более того, и сейчас он дружит по большей части с теми, с кем там познакомился еще в самом нежном возрасте, и до сих пор читает там лекции для нового поколения любителей природы. Тот Алин поклонник, любитель зверей, о котором мне рассказал по телефону Вахтанг, — это, несомненно, Володя. Но откуда этот значок в Алиной копилке? Эта вещица не имеет рыночной стоимости, разве для коллекционера, но для ее обладателя она поистине бесценна, и подарить ее можно только очень близкому человеку.
Так в каких же отношениях была моя старшая сестра с моим любовником? Он, единственный из московских коллег, называл ее не Сашей, а Алей — так, как звали ее родные. Он, как выяснилось, знал о ней очень многое — не слишком ли много для простого интерна, ее платонического поклонника?
И еще — мне уже и раньше приходило в голову, что последняя запись в Алином дневнике, от четвертого сентября, заканчивается как-то странно. Она описывает свой разговор с Виленом — тяжелый, такой, от которого разбивается сердце. Орбелян простыми грубыми словами объясняет моей сестре, что он никогда ее не любил и между ними все кончено. Аля страдает — и тут же пишет загадочную фразу: «В., милый мой, что бы я без тебя делала?» Если В. - это Вилен, то это звучит просто странно, во всяком случае, это нелогично. А если В. - это вовсе не Орбелян, а совсем другое лицо? Ведь раньше одной буквой В. она обозначала Кирилла Воронцова. Может быть, здесь В. - это Володя Синицын, который ее утешает, и тогда все становится на свои места…
А почему он так упорно пытался направить наше расследование по пути, обозначенном в Эриковом плане как «вариант В» — убийство чересчур любопытного и потому опасного свидетеля? Каждый раз, как только речь заходила о том, не кроется ли тайна ее гибели в ее личной жизни, он старался отвлечь нас от этой темы и переключить наше внимание на что-нибудь другое.
А ведь психолог Светлана Горшечникова прямо намекала, что между Синицыным и Александрой что-то было! И откуда ему так хорошо известно, что моя сестра никогда бы не решилась на аборт, а предпочла бы выращивать ребенка одна, без мужа? Кстати, почему он так испугался уже в моей постели, когда вспомнил, что мы не предприняли никаких мер предосторожности — не потому ли, что у него уже был печальный опыт по этой части?
И каждый раз, когда со мной что-то происходило, его рядом со мной не было — и, более того, он имел чисто физическую возможность причинить мне зло. Как тогда, в темном переходе между больничными корпусами — очнувшись, я не могла понять, откуда он появился. Правда, он среднего роста, а мой сосед Гриша утверждал, что мной интересовался высокий мужчина…
О чем это я? Каким образом мне могло прийти в голову, что мой очаровательный любовник — это сексуальный маньяк, который убивает понравившихся ему женщин? Чушь какая-то… Я уверена, что Алю выкинул из окна Викентий. Тем не менее нам надо поговорить — в любом случае, он что-то от меня скрывает.
Я быстро оделась, и вовремя — он вернулся. Радостный и сияющий, он вошел с бутылкой коньяка в руках и попытался меня обнять, но я отстранилась и спросила:
— Володя, ты мне не скажешь, что это такое? — я протянула ему значок.
— Где ты его нашла? — мгновенно его лицо замкнулось.
— В Алиной копилке, где он пролежал лет десять. Он молчал, и я пошла в наступление:
— Это ведь ты его подарил Але?
— Да, — и он тяжело вздохнул.
— Володя, что у тебя с ней было? И кто был отцом ее ребенка?
— Я.
Настала мертвая тишина. Его признание меня потрясло.
— Почему ты мне ничего не сказал?
— Потому что я боялся тебя потерять, — он смотрел прямо мне в глаза, и в его взгляде было такое отчаяние, что мне стало страшно. Я отвернулась.
Володя подошел к окну и стал там, уставившись в стекло, как будто внизу, во дворе, происходило что-то интересное.
— Расскажи мне все, — я сама не узнавала свой голос, он показался мне чужим.
— Я влюбился в Алю чуть ли не с первого взгляда, когда в первый раз попал в стрессовый стационар на практику. Сначала я восхищался ею, как профессионалом, и только потом уже понял, что она привлекает меня как женщина. Я был свидетелем ее кратковременного романа с Виленом и переживал за нее — нетрудно было предсказать, чем это кончится. На моих глазах он охладел к ней, и я видел, как она переживала. И когда он ее окончательно бросил, она пришла за утешением ко мне.
— Ты ее «утешал» на этом самом диване?
— Да. Только не надо произносить этого слова — «утешал» с такой издевкой. Все было не так. Ей стало плохо на работе, и я проводил ее домой. Бабушки Вари не было, кажется, ее взяли к себе на дачу какие-то родственники. Все и произошло именно здесь — только я ее не утешал, а любил.
— Что было дальше?
— Я еще пару раз заходил сюда, уже при вашей прабабушке — она рано ложилась спать, и нам ее присутствие в квартире не мешало. Не думаю, что Аля относилась ко мне серьезно, я для нее был лишь заместителем. Меня бесило то, что она обращалась со мной как с мальчишкой.