— Ты знал, что она беременна?
— Нет, клянусь тебе, что не знал! Для меня самого, когда ты рассказала о результатах вскрытия, это оказалось ударом — поверь мне.
— Мне трудно теперь тебе верить, ведь ты мне лгал.
— Я столько раз хотел тебе обо всем рассказать, но не решался.
Я боялся, что правда окончательно оттолкнет тебя от меня.
— Ты надеялся, что я никогда ничего не узнаю и сама упаду тебе в объятия — как, впрочем, это произошло… о чем я теперь сожалею.
Его плечи вздрогнули, как от удара.
— Нет! Я все равно бы тебе обо всем рассказал, рано или поздно, но я очень боялся, что если ты узнаешь правду раньше времени, это тебя отпугнет — и навсегда. Пойми, когда я встретил тебя тогда в метро, я был просто поражен. В тебе было все то, что нравилось мне в Але, — но больше, гораздо больше. А потом, когда я обнаружил тебя в стационаре, я сказал себе: вот он, твой шанс. Я потерял голову.
— Легко же ты теряешь голову — и сразу снова ее находишь. Когда-то ты предал мою сестру, но быстро об этом позабыл. А теперь решил закрутить роман со мной.
— Ты можешь обзывать меня как угодно, это твое право. Но я не предавал Александру. Один раз она меня спросила — что бы я стал делать, если бы оказалось, что она ждет ребенка, — и я ответил, что женился бы на ней.
— Неужели? — я даже засмеялась, хоть мне было совсем невесело.
— Вот точно так же и она среагировала на мои слова. Засмеялась, но, кажется, осталась довольна. Потом сказала, что мы с ней не пара. Я обиделся; я спросил, не любит ли она до сих пор Вилена. Она ответила, что все старое прошло, но она не собирается больше влюбляться и отдаваться в рабство какому-либо мужчине — даже самому порядочному.
— Наверное, вы действительно были с ней не пара. Так же, как мы с тобой.
— Насчет нас с тобой — не знаю… Боюсь, что уже нет. Но в отношении себя она была права, но я понял это только после ее смерти. Она ни меня, ни мои чувства не принимала всерьез. Теперь, когда я гляжу на всю эту историю издали, уже умудренный своим собственным горьким опытом, я понимаю, что вряд ли бы мы были счастливы вместе.
Дело в том, что она почти постоянно пребывала в мрачном настроении… Нет, скорее, она просто не умела радоваться жизни, а жить с таким человеком рядом очень тяжело — уж я-то об этом знаю, у моей бывшей жены тоже был такой характер. Маша на нее даже внешне была похожа.
Да, я знаю, что с Алей всегда было нелегко, подумала я про себя. Тут он был прав.
— И еще… Понимаешь, твоя сестра слишком любила всех людей вообще для того, чтобы полюбить всей душой кого-то одного в частности, — продолжал Володя, все так же глядя в окно. — Ради своих несчастненьких она готова была на все, муж у нее всегда был бы на самом последнем плане. Возможно, что и ребенок тоже. Она была способна на страсть, но вспыхнуть единожды и любить долго и терпеливо — это совсем не одно и то же. История с Виленом ее многому научила — а может быть, напугала. Я повидал в своей жизни немало таких врачих: добрых, милых, самоотверженных — у которых дома было холодно и неуютно. Знаешь, это тип великомученицы, которая готова пострадать за все человечество, но от которой плачут все близкие…
Да, и в этом он тоже прав. Я своим родителям не принесла и десятой доли тех огорчений, которые они пережили по милости Александры. А сколько страданий она им причинила, когда решила порвать с семьей и перехала в Москву! А мой бедный папа, который всю жизнь был ей именно отцом, а не отчимом — она просто выбросила его из своей жизни… Действительно, Алю любить было трудно,
Володя все еще продолжал свой монолог, обращаясь к окну:
— Но тогда я об этом не задумывался. Меня обижало то, что Аля отдаляла меня от себя. В октябре мы с ней уже практически не встречались — иногда я забегал к ней в больницу, но она вела себя со мной холодно, говорила, что у нее очень много работы. Иногда она держалась таинственно, намекала, что занята каким-то расследованием, но тогда я не обратил на ее слова внимание — мне было не до этого, я нянчил свои оскорбленные чувства.
Я не сразу узнал о ее смерти; самое поразительное, что как раз восемнадцатого ноября я хотел было зайти к ней в отделение — я знал, что у нее дежурство, но оскорбленная гордость мне не позволила это сделать. Дурак! Если бы я там оказался, то все было бы по-другому…
— Что ты тогда подумал о ее гибели?
— Я решил, что это несчастный случай. Понимаешь, я знал твою сестру лучше, чем многие. Наверное, лучше, чем ты сама, — ты тогда была еще мала и жила в другом городе. Я не верил, что она способна на самоубийство. Видишь ли, такие люди, как она, настолько сжились со своим плохим настроением, что им и не приходит в голову покончить с собой — тем более что у нее были принципы.
— А может, ты все-таки был в больнице в тот день?
— Лида, неужели ты всерьез думаешь, что это я ее убил? — от возмущения Володя даже оторвался от окна и посмотрел мне в глаза.
— Нет, я знаю, что ты на это не способен, — я сама себе удивилась: как это мне даже на одно мгновение могло прийти в голову, что Володя мог ее убить? Я столько времени провела с ним бок о бок на работе, видела, как он обращается с больными, и, главное, я с ним спала! В нем совсем не было той жестокости или душевного безразличия, без которых переступить через определенную грань невозможно.
— Слава Богу, что хоть в этом ты меня не обвиняешь. Да, я виноват перед тобой: я не рассказал тебе, что я был любовником твоей сестры! Но как я мог в этом признаться — именно тебе? Когда Эрик привел в стрессовое отделение психологиню Светочку, я чуть под землю от страха не провалился! Я все время ждал, что эта чертова баба проговорится. Знать точно она ничего не могла: Аля была не из тех, кто посвящает посторонних в свои личные дела — но она всегда была чересчур наблюдательной и могла обо всем догадаться. Когда она заявила, что Аля мне нравилась, я готов был упасть в обморок!
— Но хоть не стал этого отрицать!
— Лида, Аля мне действительно нравилась. Более того, я был в нее влюблен. Я готов был на ней жениться. Ее трагическая гибель повлияла на всю мою жизнь — если бы Маша не напоминала мне Алю, я вряд ли бы ее взял себе в жены. Я сделал в своей жизни много ошибок, Лида. Но когда я встретил тебя, я понял, что ты — единственная женщина, которая мне нужна. Я знал, чувствовал, что ты не для меня, что ты слишком красива, умна, избалована, наконец, и привыкла к богатству. Но я решил побороться. Мне надоело быть неудачником… Я захотел завоевать тебя — глупо, правда? И поэтому я не рассказал тебе о моих отношениях с Александрой, рискуя, что ты сама об этом узнаешь. Например, просто чудо, что Аля не написала об этом в своем дневнике… Я люблю тебя — и готов был на все, чтобы ты взглянула на меня благосклонно.
— Заниматься сексом — это еще не значит взглянуть благосклонно…
Лучше бы я дала ему пощечину! Он вздрогнул и поставил на стол бутылку, которую все еще держал в руках.
— Я понимаю, что проиграл. Извини. Ставка была слишком высока.
— Уходи.
Он в последний раз внимательно посмотрел на меня, как бы прощаясь, и молча пошел к двери. Ничего не понимавший пес — он чувствовал только, что у нас что-то разладилось — поскуливая, подошел к нему и вопросительно заглянул в глаза; Володя машинально его погладил — и Грей покорно отстал. Я прислушивалась к его шагам, затухавшим на лестнице… Вот и все. Он ушел. Он ушел из моей жизни.
Я его выгнала. Я снова свободна, почему же мне так плохо?
Я выгнала мужчину, который действительно меня любил — и любил мою сестру. Я опять осталась одна… Чего греха таить — я осталась без великолепного любовника; ночь и еще несколько часов, что мы провели вместе, показали, что мы идеально подходим друг другу в постели, а это случается далеко не так часто, как утверждают оптимисты-сексопатологи.
Какая тоска… А за что, собственно говоря, я его выставила вон? За то, что он любил Алю, — или за то, что он мне об этом не сказал? Он ушел от меня с таким видом, как будто у него разбилось сердце. Мне это хорошо знакомо — нагляделась. Только что он назвал себя неудачником. Он сейчас уйдет в свою раковину и будет там молча зализывать раны… Я вдруг почувствовала гладкий влажный язык Гришки на своей шее. Он пришел меня утешать.
— Гриша, не подлизывайся и не распускай слюни, я в порядке…
Гриша заскулил и тут же притащил мне свою любимую игрушку, чтобы я поиграла с ним в его излюбленную игру «а ну-ка отними». Я не среагировала, и он стал носиться вокруг меня кругами; кухонная мебель заходила ходуном. Мне пришлось встать, чтобы подхватить бутылку, которая чуть не скатилась на пол; рядом с ней лежала связка ключей — это были ключи от Володиной «копеечки». Он вот-вот должен возвратиться за ними… или он сейчас в таком состоянии, что предпочтет махнуть рукой на машину и пойдет пешком?
Нет, он, конечно же, вернется! Я вскочила, как подброшенная невидимой пружиной, побежала в спальню и лихорадочно стала раздеваться. К тому времени, как прозвучал дверной звонок, я уже успела снять с себя все и набросить халат. На пороге стоял Володя.
— Я забыл у тебя ключи.
— Я знаю. Проходи.
— Почему ты не заперла за мной дверь? И почему ты мне открыла, не спросив, кто это?
— Потому что Гришка сообщил мне, что это ты. (О, зануда! Даже в таком разобранном состоянии он, видите ли, печется о моей безопасности!)
Он вошел с обреченным видом, низко опустив голову; я следовала за ним. Подобрав ключи, он все так же, не глядя, направился обратно — и наткнулся на меня, в распахнутом халатике.
Тут он просто вынужден был поднять глаза, но его взгляд остановился на уровне моей обнаженной груди, и он едва смог вымолвить:
— Зачем ты меня дразнишь, Лида?
— Иди сюда, дурачок…
Я невысока; наверное, это мой недостаток — потому что с таким ростом мне порою трудно сохранять не только достоинство, но и идеальный вес. Впрочем, с такой жизнью, какую я вела все эти последние месяцы, мне полнота не грозит, а если прибавить сюда еще и гимнастику, которой мы энергично занимались, и, надеюсь, еще будем заниматься с Володей в постели, можно и совсем отощать. Но мои груди — э