Между фундаментализмом среднего и высшего классов – неважно, христианским, иудейским, исламским, индуистским или буддистским – и левыми нет общего языка, который мог бы облегчить диалог, существующий начиная с европейского Просвещения между либерализмом среднего и высшего классов. С религиозностью народных слоев, тем не менее, такой диалог мог бы состояться.
Исторически было невероятно сложно – и это редко удавалось – достичь какого-нибудь общего понимания или любой формы кооперации между сильными религиозными подчиненными сообществами, с одной стороны, и левым рабочим движением – с другой. Христианские социальные движения конца XIX и начала ХХ века в континентальной Европе обычно организовывались местным духовенством, обеспокоенным индустриальной секуляризацией, наиболее важным представителем которой было социалистическое рабочее движение. Культурный антагонизм практически перевесил их общие социальные интересы, бедность и несчастье, против которых рьяно выступали христианские движения. Несмотря на растущие трения и время от времени случавшиеся конфликты, эти религиозные движения лояльно соблюдали субординацию по отношению к церковной иерархии и политическим лидерам, которых последняя благословляла. До того момента как религиозные профсоюзы секуляризовались, как это случилось в Австрии после Второй мировой войны, а в Нидерландах и Франции в 1960‐е, когда наступил решающий момент, христианские социальные движения солидаризовались с реакционным и антилевым авторитаризмом в Австрии в 1927–1934 годах, в Нидерландах в 1918 и 1954 годах, в Германии в 1933 году.
В последней трети ХХ века, тем не менее, в христианстве произошел сейсмический сдвиг. Мейнстримный католицизм и протестантизм в целом стали более социально, а впоследствии также культурно и политически прогрессивными. Сторонники помощи странам третьего мира, проектов по сокращению бедности, экологические активисты, угнетенные мигранты и даже религиозные меньшинства вместе с преследуемыми политическими радикалами могут рассчитывать на существенную поддержку со сторону мейнстримного протестантизма или Католической церкви. Иезуиты, которых долго демонизировали секулярно настроенные либералы и левые, предоставили мужественную поддержку борцам за права, прежде всего в Центральной Америке. Многие погибли от рук местных представителей американских янки. Прогрессивные католики составили важнейшее меньшинство в наиболее успешной рабочей партии в Латинской Америке – Партии трудящихся (PT), которая вознесла профсоюзного лидера Лулу на пост президента Бразилии в 2003 году.
Может ли что-то подобное произойти в нехристианском мире? Сингальский буддизм в Шри-Ланке и хиндутва в Индии больше похожи на чистые этнорелигиозные политические движения. Буддистские монахи Бирмы/Мьянмы могут поддерживать демократическое движение, но об их социальной повестке практически ничего не известно. Хотя осенние протесты 2007 года и начались именно как возмущение растущими ценами на топливо. В мусульманском мире, напротив, присутствует отчетливые и сильные социальные движения. ХАМАС в Палестине и Хезболла в Ливане уже функционируют как исламские социальные движения, даже будучи загнанными в угол израильской армией, которая поддерживается всеми силами правых стран Североатлантического альянса. Сходные тенденции имели место и в Турции, и продолжают там существовать, но Партия справедливости и развития (ПСР) на своем пути к мутации в партию власти, кажется, принимает европейскую христианскую демократию в качестве социальной модели, что означает самосознание и саморепрезентацию в качестве правоцентристской партии, озабоченной социальными проблемами. В Индонезии тоже существует радикальное исламское политическое движение, озабоченное социальными вопросами.
Вероятнее всего, социальный исламизм будет развиваться дальше, имея в качестве фактически неиссякаемого источника подпитки социальные проблемы мусульманских стран. Но он занимает неустойчивую позицию на широком спектре от теократического фундаментализма до политически секуляризованных левых, и благодаря крупным инвестициям со стороны Саудовской Аравии, США и Израиля – в виде денег или военного террора – первый сильнее и привлекательнее, чем последние.
В итоге культурное пространство левых претерпело сущностные изменения за последнюю четверть века. В целом это пространство сузилось, но новые вызовы модернизму Просвещения указывают на новые задачи и возможности для левой мысли и политической практики так же, как и призыв к самокритичной оценке присущей левому модернизму ограниченности.
Геополитика после распада Советского Союза
Политическое вдохновение, как и деморализация, в значительной степени зависят от мощи государства и от итогов разрешения конфликтов между странами. Победа Японии над Россией в 1905 году, к примеру, была истоком вдохновения антиколониальных националистов не только по всей Азии, но также в Египте и Марокко. После завершения Сталинградской битвы европейское общественное мнение – от оккупированной Франции до нейтральной Швеции – склонилось влево. Война во Вьетнаме, в отличие от Корейской войны, привела к огромным политическим последствиям для социальных движений по всему миру.
Во-первых, XXI век начинается в условиях относительно новой геополитической конфигурации, радикально отличающейся от положения дел в предыдущее столетие. В настоящее время существуют три новшества. Первое – это отсутствие какого-либо оппонента большой(им) капиталистической(им) силе(ам). Советский Союз, чем бы он ни был «на самом деле», всегда воспринимался, за исключением четырех лет его участия в антигитлеровской коалиции в 1941–1945 годах, как антикапиталистический государственный строй, как скандал и провокация для всех правых движений. В этом качестве СССР давал вдохновение многим социалистам и антиимпериалистам, а остальным по меньшей мере некоторую уверенность, как возможен другой тип общества, отличный от существующего капитализма. Советский Союз также предоставлял существенную материальную помощь радикальным государствам, коммунистическим организациям и левым беженцам. С распадом СССР и крахом режимов его европейских сателлитов не похоже, что кто-то берет на себя их роль. И за исключением региональных сил в Латинской Америке все эти позиции остаются вакантными.
Во-вторых, в мире – на Севере и Юге, у правых, левых и центристов – есть общее ощущение того, что приближается конец североатлантического мирового господства. В сравнении со взрывным экономическим ростом Китая и активностью Индии, Европейский союз и его расширение, а также расширение НАТО в Азию – это просто провинциальное, второсортное шоу. Юг, возглавляемый Китаем, Индией, Бразилией и Южной Африкой, приходит на смену третьему миру. Что будет значить это направление мирового развития, все еще неясно. Левые политические силы лучше представлены на Юге, чем в США или в странах НАТО. Во всех четырех странах Большого Юга даже есть обладающие влиянием коммунистические партии. Одна из них руководит Китаем, а другие играют второстепенные роли в правительствах оставшихся трех стран. Но значение именно левых сил в Китае достаточно неясно, имеет спорный характер в Бразилии и Южной Африке, и абсолютно второстепенно в Индии. Ослабление доминирования США будет, ceteris paribus105, приводить к увеличению перспектив установления мира и усилению национальных суверенитетов. Остальное открыто для спекуляций, независимо от того, вдохновлены ли они страхом или надеждой.
В-третьих, это детерриториализированная мировая война, которая начата Джорджем Бушем-младшим, в чем ему очень помог Усама бен Ладен, и которую горячо приветствуют сионистские политики и идеологи как внутри, так и вне Израиля. Провозглашенная в качестве войны на уничтожение с временными рамками по меньшей мере в поколение, она создала глобальное поле битвы, в участии в которой левые, а в действительности все движения, обладающие хоть какой‐то человеческой порядочностью, совершенно не заинтересованы – за исключением того, что не будет победившей стороны, и чем скорее обе стороны будут измотаны, тем лучше.
Это была необычная война, в которой принимали участие сравнительно небольшие по количеству силы, но с «театрами военных действий», как их именует военный жаргон, раскинувшимися на территориях нескольких континентов. С одной стороны, в них участвуют хорошо оплачиваемые, вооруженные высокими технологиями наемнические армии, чьи командиры, частные или государственные, полностью финансируются налогоплательщиками; с другой – не получающие зарплаты, религиозно мотивированные бойцы, подобными технологиями не обеспеченные. Поддерживаемые волонтерами, получающие или не получающие зарплату – никто из них не зависит сильно от широкой общественной поддержки, хотя политические боссы наемников и должны обеспечивать свое (пере)избрание. Обе стороны довели военное дело до новых пределов жестокости. Слабая сторона сфокусировалась на наиболее уязвимом элементе своего противника – гражданском населении – пусть и в гораздо меньшем масштабе, если сравнивать с британскими и американскими бомбардировками гражданских во время Второй мировой войны. Вместе с тем бомбы, ракеты и оккупационные войска сильной стороны убили больше гражданских, чем другая сторона, демонстрируя, насколько хрупким может оказаться налет цивилизованности либеральных демократий. Жестокая атака группы фанатиков 11 сентября 2001 года привела к буре поистине космических масштабов. В результате две страны на другом континенте были опустошены, а разрушение третьей страны, Ирана, стало открытой угрозой. Более примечательны, однако, захваты мирных жителей по всему миру; официальное применение пыток как собственными силами, так и через аутсорсинг; организация тайных пыточных и концентрационных лагерей; официальное неприятие Женевской конвенции, затрагивающей правила обращения с военнопленными и надлежащие правовые процедуры. Этому невообразимому насилию потворствовало большинство в Конгрессе США, европейские социал-демократические лидеры Великобритании и Германии и скандинавские либералы с правительством Дании во главе, которые принимали участие в войне в Афганистане и Ираке.