В сравнении с безжалостным, но маломасштабным терроризмом Аль-Каиды и других вооруженных группировок эти заявления демонстрируют, что насилие неожиданно стало фирменным почерком начала XXI столетия – периода, наступившего после окончания холодной войны. Критическая линия моральной демаркации проходит между подрывниками с одной стороны – богатыми террористами, которые могут себе позволить запускать ракеты; бедными смертниками; гуманитарными, демократическими бомбардировками; исламистскими террористами – и противниками бомбардировок и взрывов, оккупации и насилия с другой стороны.
Как показывают недавние события, никакой моральной эволюции никогда не происходило. Напротив, в настоящий момент имеет место широкомасштабная либеральная регрессия. Можно было бы утверждать, что сейчас появляется более широкое поле нравственной аргументации, такое, которое могло бы иметь большой потенциал для преодоления классовых и национальных границ. То, что произойдет в этом пространстве, будет иметь решающее значение.
Наконец, в-четвертых, на вершине (вероятнее всего) усеченной социальной диалектики и расширенного, но конкурентного пространства морального дискурса, левым XXI века придется прибегнуть к третьему пути: приверженности к универсальному удовольствию. Идеей марксистского коммунизма была человеческая реализация, описанная в пасторальной терминологии XIX столетия. Аскетизм революционной борьбы заменил революционный гедонизм для марксистского гедонизма, а последний не вызвал симпатий у «респектабельных рабочих» социальных демократий. Но после мая 1968 года гедонистическая, досуговая, игровая ориентация первоисточника марксизма должна переутвердить его важность. С одной стороны, это вопрос права на удовольствие – скорее универсального, чем сегрегированного – и, с другой стороны, это способность соответствующих институций предоставлять доступ к возможностям. Левая приверженность труду, социально значимым правам человека, антинасилию также должна предусмотреть универсальное общество развлечений и удовольствий. Только правые извращенцы получают удовольствие за счет других. Чувственная праздничность была одним из ключевых вкладов Бразилии во Всемирные социальные конгрессы и в возможность создания другого мира.
Глава 2Марксизм XX столетия и диалектика современности
ИССЛЕДОВАТЕЛИ, изучающие парламентскую историю, знакомы с идеей «лояльной оппозиции Ее Величества». Марксизм как социально-исторический феномен выступал в качестве таковой по отношению к современности – всегда критичный и критикующий ее доминирующие режимы, но никогда не ставящий под вопрос легитимную величественность самой современности и, когда это было необходимо, открыто ее защищающий. Как и многие другие варианты оппозиции, марксизм всегда был ограничен во власти, но его призывы к правительствам всегда были изобретательны и имели краткосрочную привлекательность, способствовали производству сомнений и разочарований. Им удалось сохраниться только в упражнениях в прагматике власти.
Марксизм – это главное проявление диалектики современности как в социологическом, так и в теоретических смыслах. В качестве социальной силы марксизм был полноправным отпрыском современного капитализма и культуры Просвещения. Хорошо это или плохо, правильно или неправильно, марксистские партии, движения и интеллектуальные течения стали по меньшей мере на сотню лет, начиная с XIX по конец XX века, наиболее важными способами охватить противоречивую природу современности. Марксизм одновременно засвидетельствовал позитивные, прогрессивные стороны капитализма, индустриализации, урбанизации и массовой грамотности, всего того взгляда, который устремляется в будущее, а не в прошлое, при этом сохранив внимание к настоящему. Вместе с тем марксизм осудил эксплуатацию, человеческое отчуждение, коммодификацию и инструментализацию социального, ложную идеологию и империализм, которые внутренне присущи процессу модернизации.
Либерализм и просвещенческий рационализм, в последнее время включая и постмарксистскую социальную демократию и посттрадиционалистский консерватизм, воплощали утверждение современности и не поднимали вопросов, касающихся науки, накопления, роста или развития. Традиционный религиозный и секулярный консерватизм противопоставил себя негативу современности. Ницшеанская интеллектуальная традиция, от самого Ницше до Мишеля Фуко, постоянно атаковала современность, христианство и – в гораздо меньшей степени – исламскую демократию, фашизм и популизм в странах третьего мира. В целом марксисты были одиноки как в прославлении современности – в особенности в аспекте слома «деревенского идиотизма» и трансляции идей «опиума для народа», – так и в нападках на нее. Марксизм защищал современность с намерением создать другую, более развитую ее версию.
Марксизм был как теорией этой диалектики современности, так и ее практикой. Его теория фокусировалась на подъеме капитализма как прогрессивной стадии исторического развития и на его «противоречиях»: классовой эксплуатации, движению к кризисам и созданию классового конфликта. Когда его основные сюжеты были смело озвучены в «Манифесте Коммунистической партии», марксистский диалектический метод также обратился к гендеру и национальным измерениям современной эмансипации. «Первая в истории противоположность классов», – писал Фридрих Энгельс в своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства», – находится между мужчиной и женщиной, а «…первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским»110. Одной из самых распространенных книг раннего марксистского рабочего движения была работа Августа Бебеля «Женщина и социализм» (1883)111.
Понятие «современность» у Маркса
Будучи страстными политическими аналитиками, Маркс и Энгельс пристально следили за национальной политикой своего времени, хотя большая часть их работ об этом и была реакцией на конкретные события. Тем не менее начиная с конца 1860‐х годов они сфокусировались на проблеме с далеко идущими последствиями: как подавление одной нации другой влияет на классовый конфликт в каждой из них. Конкретным кейсом была Англия, наиболее продвинутая капиталистическая страна, где, как заключили Маркс и Энгельс, социальная революция была невозможна без предшествующей национальной революции в Ирландии. Марксистам многонациональных Австро-Венгерской и Российской империй вскоре пришлось уделить больше систематического теоретического внимания концепту нации в его отношении к классу. Важной теоретической работой, которая появилась благодаря этой проблеме, была книга Отто Бауэра «Национальный вопрос и социал-демократия» (1907). Но стратегическое видение и политическая практика, соединяющая марксизм и конфликт труда и капитала с антиколониальной и другой борьбой за национальное самоопределение, впервые были полноценно развиты Владимиром Лениным в серии статей, написанных прямо перед Первой мировой войной, а затем объединенных им в работу военного времени «Империализм» (1916)112.
Рассматривать Маркса и Энгельса как диалектиков современности – это прочтение конца ХХ века, проявление периода, в котором критическая социальная теория утверждает свою относительную автономию от экономики и в котором прежде всего сама ценность современности ставится под вопрос из перспективы «пост-», а не «до-» современности. Тем не менее следует акцентировать внимание на том, что хотя такое понимание, пионером в котором был Берман, и является новым, оно не должно быть навязываемым113. Хотя концепция современности никогда не была отдельно разработана или даже признана в классическом каноне марксизма, она пронизывает всю мысль Маркса. На первых восьми страницах «Манифеста Коммунистической партии» мы узнаем о «современной индустрии» (дважды), «современной буржуазии» (дважды), «современных рабочих» (дважды), а по одному разу о «современной государственной власти», «современных производительных силах» и «современных производственных отношениях»114. «Главная задача» Маркса в «Капитале», как он формулирует это в предисловии к первому изданию, была «обнаружить экономический закон движения современного общества».
Балансировать между двумя сторонами современности, эмансипаторной и эксплуатационной, было необычайно трудной задачей, с которой интеллектуалам удавалось справляться лучше, чем политикам-практикам. Марксистская традиция в своей практике диалектики современности стремилась к дрейфу от одной характеристики к другой. Во Втором интернационале (1889–1914) и в более поздней социал-демократической традиции негативный аспект все более стремился к тому, чтобы оказаться в тени эволюционной концепции роста противостоящих сил, профсоюзов и партий рабочего класса. Коминтерн или Третий интернационал (1919–1943) и последующая коммунистическая традиция, напротив, фокусировались на негативе и его перипетиях, обличая все возрастающие негативные эффекты капитализма и сохраняя надежду на неожиданный революционный переворот.
Чистое интеллектуальное течение критической теории или, как его также называли, Франкфуртская школа, подчеркивало противоречия и негативность современности без того, чтобы предложить какие бы то ни было возможности лучшего будущего. Классической работой такого рода мысли стала «Диалектика Просвещения» Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно, написанная во время Второй мировой войны двумя немецкими евреями в американском изгнании. Несмотря на то что в книге подчеркивается, что «социальная свобода неотделима от просвещённой мысли», основная идея текста – «самоуничтожение Просвещения»115. Рациональная хитрость последнего детально разрабатывается в гомеровском мифе об Улиссе; его эмансипированная мораль находит выражение в садомазохистских фантазиях де Сада, в раскрытии смысла «массовой обманчивости» «культуриндустрии». Для Хоркхаймера и Адорно антисемиты были «либералами, желавшими открыто выражать свои антилиберльные взгляды»