116. Простое мышление американской избирательной системы в самом себе было редукцией индивидуальных различий, антисемитизмом117.
Марксистская диалектика современности, таким образом, колеблется между тенями, отбрасываемыми фабриками смерти Освенцима и лучами света, исходящими из роста и организации рабочего класса.
Аспекты критической традиции
Критика и критицизм118 проявились как значимые интеллектуальные устремления в Европе в XVII веке, фокусируясь на филологической скрупулезности античных текстов, включая священные119. В следующем столетии это распространилось на критику политики, религии, религии и разума. В Германии в 1840‐х годах критицизм получил дальнейшее развитие после десятилетий постреволюционной реакции в форме философской критики религии и политики. Энгельс и Маркс начали свое сотрудничество с написания в 1844 году сатиры «Святое семейство» на лево-гегельянскую «критическую критику» Бруно Бауэра и др.
Тем не менее критическая теоретическая традиция в Германии, которая, если взглянуть на вещи шире, включала Канта и левых гегельянцев, была перенесена в марксизм. В конце концов Маркс и Энгельс провозгласили себя наследниками немецкой философии, а главный труд Маркса имел подзаголовок «Критика политической экономии». В немецкой или вдохновленной немецкой традицией литературе «критика политической экономии» долго оставалась синонимом марксизма.
«Наука», которой Маркс был привержен, включала «критику» в качестве центрального элемента. Предполагалось, что эта критика должна быть научной. В то время как Маркс и Энгельс не видели никакого напряжения между наукой и критикой, западная, по большей части англоязычная, академическая рецепция Маркса после 1968 года проводила различие между «критическим» и «научным» марксизмом120. Оставив в стороне генеалогию и достоинства такого различения, идеальные типы Голднера очевидно передали различия в когнитивных стилях и стратегиях в симпатизирующей марксизму академии того времени. Однако этот подход и дал «критике» более узкое значение, чем у нее было ранее. «Два марксизма» Голднера составляют лишь один из аспектов критической традиции, но не ее саму121.
ХХ век едва ли дожил до стандартов, заданных Иммануилом Кантом и многими другими в век Просвещения, буквально «истинную [eigentliche] эпоху критики». Скорее место критики в современной социальной теории легче понять через отсылку к оригинальному месту и авторам критической теории: к маленькой группе блестящих немецко-еврейских изгнанников, которые жили в Нью-Йорке в конце 1930‐х годов.
Основа критической теории
Как идея критическая теория возникла в 1937 году благодаря директору Франкфуртского института социальных исследований в изгнании, Максу Хоркхаймеру, который писал в Нью-Йорке для публикуемого в Париже немецкоязычного журнала Института. Ему помогал его партнер Герберт Маркузе122. Термин «критическая теория» означал философски-самоочевидную, рефлексивную концепцию «диалектической критики политической экономии»123. Ключевое понятие круга Хоркхаймера, позже получившего известность как Франкфуртская школа, «критическая теория», заменило «материализм». Наиболее интеллектуально близкий коллега Хоркхаймера, Теодор Адорно, гораздо позже напишет, что смена выражения «вряд ли хотела сделать материализм приемлемым; она стремилась прийти в рамках материалистической установки к теоретическому самосознанию»124. Возможно, это действительно так, потому что позиция Хоркхаймера по отношению к реальному буржуазному миру была более непримиримой в 1937 году, чем это было в 1932‐м, когда он впервые стал директором Института и редактором.
Вместе с тем Хоркхаймер всегда был умелым и осторожным управленцем. С самого начала критическая теория была кодексом, а не критикой «диалектического материализма». В таком качестве она имела специальную, хотя и не беспроблемную связь с пролетариатом и явно утверждала примат экономики125. Спустя сорок лет Герберт Маркузе, который в 1930‐е годы был одной из восходящих звезд Института, будет утверждать, что «до самого конца, сама марксистская теория был интегрирующей силой»126.
Критическая теория – в противоположность «традиционной теории», впервые изложенной в декартовских «Размышлениях о методе» (1637) и воплощенной в «специальных дисциплинах [Fachwissenschaften]» – в первую очередь отвергала интеллектуальное разделение труда, а вместе с ним – все существовавшие теоретические концепции как в социальных, так и в естественных науках, будь они эмпирические или неэмпирические. «Предмет этой человеческой установки [menschliches Verhalten], – писал Хоркхаймер, – общество». Призвание критического теоретика – это «…борьба, к которой принадлежит его мышление». Критическая теория – это «одно экзистенциально продуманное суждение»127. Отрицая роль в существующем разделении труда, критические теоретики не стояли вне или над классами. Между ними и «правящим классом» было «динамическое единство», хотя это единство и «существует только в форме конфликта». Через взаимодействие между теоретиком и правящим классом процесс социального изменения может быть ускорен. Задача критической теории – внести вклад «в трансформацию всего социального», что случится только в результате еще более острых социальных конфликтов. Теория, следовательно, не предлагает ни краткосрочного улучшения, ни последовательного материального усовершенствования. Тем не менее критическая теория – это теория, определяемая формальной концептуализацией, дедуктивной логикой и экспериментальными отсылками. Частные ее части также могут существовать в «традиционных» модусах мысли, то есть в обычном научном анализе. Это не враждебно и не безынтересно для эмпирических исследований128.
Ядро критической теории – это марксистское понятие обмена, из которого развилось «реальное, всемирно-охватывающее капиталистическое общество» в Европе129. Критическая теория «во многих местах» редуцируется до экономизма, но это не значит, что она понимается слишком узко. Процесс социального формирования [Vergesellschaftung], если он имеет место, необходимо изучать и анализировать не только в узких экономических терминах, но также с опорой на функционирование государства и развитие «необходимых моментов реальной демократии и ассоциации»130. «Было бы неверно, – пишет Маркузе, – растворять экономическое понятия в философских. Скорее наоборот… релевантные философские предметы следует выводить из экономического контекста»131.
Возможно, будет уместно сравнить оригинальную, классическую критическую теорию с другим прагматическим подходом к пониманию места и смысла социального знания с радикальной точки зрения, который был обозначен в написанном практически одновременно и в том же самом городе, что и текст Хоркхаймера, профессором Колумбийского университета (университет был принимающей стороной изгнанников Франкфуртского института). Книга Роберта Линда «Знание для чего?» появилась в 1939 году как печатная версия серии лекций, прочитанных в Принстоне весной 1938 года. Озабоченность и долгосрочные социально-политические перспективы немецкого философа и американского социолога во многих отношениях сходны. Линд также критично настроен к академическому разделению труда. Он критикует эмпирические тенденции социальной науки принимать современные ей институты как должное. Вместо этого Линд хочет сориентировать социальную науку на то, «чем существующие основы в этих институтах желали бы стать», то есть на институциональные изменения132. Вектор изменений, на которые ориентируется Линд, совпадает с хоркхаймеровским. Это буквально «обозначенное» продолжение демократии не только в правительстве, но также в индустрии и в других областях, а также замещение «частного капитализма»133.
Но язык и способы мышления Линда и Хоркхаймера очень разные. Линд не отталкивается от теоретической традиции, но выстраивает свою аргументацию, опираясь на современный ему эмпирический материал. Его прагматическая концепция социальной науки – «Социальная наука будет выстраиваться или отталкиваться от базиса своей применимости для людей в их борьбе за жизнь»134 – оценивается Хоркхаймером со скептической настороженностью. Его историко-критическая перспектива не об эксплуатации или классе – хотя он и аргументирует, что классы и классовый конфликт заслуживают большего внимания со стороны американских социологов – но в некотором роде о «человеческих устремлениях» как мериле оценки существующих институтов135. Социализм Линда – это не призыв к борьбе. Он представляет собой «гипотезу», согласно которой капитализм «…не функционирует и, вероятно, не может быть принужден к такому функционированию, чтобы обеспечивать общее благосостояние, которое делает для нас достижимым неообходимый уровень наших технических умений и интеллектуального развития»136