216. История философии тяготеет к тому, чтобы постоянно производить новые техники чтения.
Левая и марксистская социальные теории должны быть помещены в более общие культурные рамки современности, внутри которых они и были впервые артикулированы, и смена которых будет для них значима. Одной из таких концептуальных рамок, появившихся в 1980‐х годах, стал вызов постмодернизма. Хотя постмодернизм вырос из искусства и философии культуры, он также претендовал на то, чтобы говорить об обществе и культуре в антропологическом смысле, как и об истории и актуальной исторической ситуации человечества. Происходит незапланированная встреча и соревнование с современной историографией и социальной наукой. Какой вклад мог бы внести аналитический взгляд историографии и эмпирической социологии?
Очевидно, не существует ни одного полностью корректного определения современности и модерна. Но наиболее плодотворные определения этих понятий, взятые из обыденного языка, стремятся к тому, чтобы быть менее произвольными и частными, что обычно предполагает наличие уважения к этимологическому значению и воздержанность от нагрузки определения априорными коннотациями. Современность, таким образом, должна рассматриваться только как темпоральная характеристика. Современность – это культура, объявляющая себя современной, в смысле поворота спиной к прошлому – старому, традиционному, passé – и направленности в будущее, как к достижимому новому горизонту. Современные мужчина/женщина, общество, цивилизация имеют направленность: «вперед», или, если бы это формулировали в старой ГДР или независимой Гане: «Всегда вперед, никогда назад!»217. Вместо того чтобы упрощать понятие современности, пытаясь свести его к набору конкретных капиталистических или политических институтов, либо к особой концепции рациональности или агентности, так что бы было проще дать ему философское определение, будет более осмысленным разворачивать его исключительно как темпоральное обозначение, для того чтобы позволить ему сохранять свое аналитическое значение.
Какая в этом смысле польза будет от современности – немецкой Moderne?218 Почему не последовать предложению Джеймисона «заменить современность капитализмом»?219 Современность полезнее для многих из-за своих более широких, внеэкономических коннотаций. Культурная история, скажем, берлинского модернизма едва ли совпадает с историей капитализма в Берлине, и это не делает ее менее достойной изучения220. Современность обращает внимание на важные семантические сдвиги, которые легко упустить из внимания. Возьмем, к примеру, слово «революция». Как досовременный концепт оно указывает назад, на «откатывание», или на повторяющиеся циклические движения, как у Коперника в «О вращении небесных тел» или во времена французского Просвещения в «Энциклопедии», в которой ключевая метафора отсылает к часам и часовому делу. Только после 1789 года «революция» стала дверью в будущее, как это произошло немного позже с другим «ре‐»-термином, «реформой».
В качестве исторического понятия современность также обязывает нас различать и анализировать разные пути к ней, с их длительными, если и не неизменными последствиями. Как было показано в предыдущей главе, можно выделить четыре основных пути к/через современность: европейский путь гражданской войны и внутреннего конфликта; путь колонизации Нового Света с его внешними, досовременными Другими – как для самой страны-колонизатора, так и для местного населения; травматический путь колониального покорения и антиколониального национализма; и путь «реактивной модернизации» сверху, на котором первой оказалась Япония. Наконец, темпоральное понятие современности – это также и способ схватить значимость постсовременности как вопрошание или потерю веры в современные нарративы о будущем. В той мере, насколько «вперед» и «назад», прогрессивное и реакционное утратили всякое значение, мы вошли в постмодернистский мир.
Маркс и марксизм в этом смысле были довольно современными, вновь и вновь используя термин в «Манифесте Коммунистической партии» и «Капитале», «главной задачей которого» было «обнаружить экономический закон движения современного общества», как Маркс сформулировал это в предисловии к первому изданию 1‐го тома221. Тем не менее, и это было критически важно, это была диалектическая концепция современности, понимаемой в качестве противоречивой в самой своей основе. Современность капитализма и буржуазии восхвалялась, но одновременно критиковалась за эксплуатацию и отчуждение. Это диалектическое понимание современности было в некотором смысле ядром марксистской мысли. Оно признавало прогрессивную природу капитализма, буржуазии, даже капиталистического империалистического управления (в том виде, что многие сейчас назвали бы бесчувственным по отношению к жертвам колониализма), в то же самое время не только осуждая их, но также организуя им сопротивление. В широких культурно-исторических понятиях марксизм можно понимать как лояльную оппозицию Ее Величества222. Но если марксизм в этом культурном смысле (как и актуальные брошенные ему вызовы) может быть понят только в терминах его диалектической концепции современности, то последняя нуждается в том, чтобы быть отделенной от других важных «основных нарративов современности». Наиболее значимые из них могут быть представлены в таком виде:
Таблица 3.1
Основные нарративы современности
Давайте рассмотрим позиции в табл. 3.1 по порядку. Во‐первых, если кантианское понимание рационального просвещения потеряло значительную часть своей привлекательности к началу XXI века, следует указать, что оно остается в центре многих важных дискуссий. К примеру, как объяснить, предотвратить и справиться с ВИЧ/СПИД и другими смертельными заболеваниями в Африке и других частях мира? Является ли колдовство значимым источником болезней и смертей? Излечивается ли СПИД пенетрацией девственницы?
Во-вторых, концепция коллективной эмансипации или освобождения претерпела значительные изменения на протяжении последних нескольких десятилетий как часть процесса постмодернизации. Она в значительной степени утратила свою социальную опору – рабочий класс, колонизированные, женщины, геи и лесбиянки – и прежде всего свои более ранние социалистические надежды на эмансипацию от капитализма. Но она не исчезла. Сегодня она возрождается в агрессивном либерально-демократическом дискурсе, который сам представляет форму правого модернизма, там, где он сейчас отсылает к освобождению от выбранной группы «антизападных» авторитарных режимов: коммунистических, посткоммунистических, исламских или арабских. В Индо-Латинской Америке, вместе с тем, эмансипация приобрела новую социальную актуальность по мере того, как коренные народы выдвигают требования по более справедливому распределению ресурсов.
В-третьих, перспективы роста и прогресса по-прежнему определяют ожидания всех современных экономик, ранее «строивших социализм», так же как и все многообразие капиталистических систем, включая господствующий неолиберализм. Рост и прогресс также конституируют продолжающуюся историю, которую наука рассказывает о самой себе, и составляют кредо всех современных академических авторитетов.
В-четвертых, выживание наиболее приспособленных и социальный дарвинизм получили новый импульс в результате неолиберальной глобализации после их постфашистской изоляции. Согласно этому взгляду, только наиболее приспособленный и подлый заслуживает победы в боях без правил глобальной конкуренции. В-пятых, и в-последних, коллапс правительственного контроля над художественным академизмом оставил творческий модернизм без целей, отличных от прежних модернистов. Современный конфликт между авангардом и традицией заместила сменяемость стилей.
Маркс включал в свою мысль все перечисленные модернистские перспективы, хотя коллективная человеческая эмансипация и экономическое развитие и были для него наиболее важными. Тем не менее то, что отличает Маркса и марксизм от других течений социальной мысли, это акцент на противоречивой природе современной эпохи и на ее противоречиях и конфликтах как на наиболее важной части ее динамики.
Против последовательных либеральных проектов индивидуализации, рационализации и роста как основ «модернизации» марксизм установил диалектическую перспективу эмансипации – эксплицитно признавая, что капитализм и колониализм были формами эксплуатации так же, как и прогресса, что может быть проиллюстрировано в табл. 3.2.
Таблица 3.2
Марксистская диалектика капиталистической современности
Марксистская перспектива также отличалась от веберовского понимания рационализации рынков и бюрократии как «железной клетке». Противоречия современности, согласно Марксу, были предшественниками радикальных изменений. Рабочее движение в капиталистических странах, социалистический феминизм, антиколониальные движения и «реально существующие» социалистические страны, несмотря на недостатки, воспринимались как носители другого варианта будущего, модернистского проекта эмансипации. К 1990‐м годам, тем не менее, эта вера в будущее была в корне подорвана.
Постмодернизм атаковал все главные нарративы современности, одновременно игнорируя диалектическую концепцию марксизма. Но все его социально-политические успехи, все его завоевания на идеологическом поприще, были направлены против модернистских левых. В то же самое время правый модернизм одержал верх почти над всеми своими традиционалистскими и консервативными соперниками, в особенности в тэтчеровской Великобритании – так как неолиберализм можно рассматривать в качестве высокого модернизма правого толка и, как уже было отмечено, его едва ли поколебали постмодернистские аргументы. Укрепление американских правых служит наглядной иллюстрацией запутанности актуальной современности. В то время как американские правые набирают штурмовиков из рядов христианских фундаменталистов, гегемонистские устремления возникают из их «желания определять будущее», которое они понимают как принадлежащее именно им