впалыми глазами, — о нем ходил слух, что он горький пьяница, хотя никто никогда не видел его пьяным, — яростно утверждал, что суп отменный, лучше не бывает, но в конце концов уступил, клятвенно пообещав приготовить новый суп, изо всех супов супище…
Потом Зоя Ярославна побывала в палатах. Под конец пришла в двенадцатую. Бочкарева мрачно спросила:
— Никак дежурите? Не завидую вам. Да и себе тоже не завидую… — Бочкарева огляделась по сторонам. — Не знаю, что и делать, может, в другую палату переведете?
— А что такое? — спросила Зоя Ярославна. — Почему вас не устраивает эта палата?
— Меня все устраивает, но не сплю ночами из-за вот…
Бочкарева кивнула на Лизину кровать.
— Засыпаю — она ревет, проснусь ночью — слышу, опять ревет, утром тоже всхлипывает, да что же это такое? Как можно такое вытерпеть? Ей что? Молодая, поревела всласть, после оклемалась, нафургонилась и давай по коридорам топать да глазами во все стороны стрелять, а я весь день, как муха осенняя, никак не могу отоспаться…
— Ну уж ты скажешь, — недовольно возразила старуха Кузьминична, сменившая отбывшую домой Медею. — И как только не стыдно? Бабенка себя от горя не помнит, шутка ли, только-только замуж вышла и на тебе — в больницу угодила, и сколько ей здесь лежать, никто не знает. Ведь верно говорю? — Она грустно покачала головой, сама же ответила: — Конечно, верно.
Кузьминичне шел уже восьмой десяток, но была она подвижной, бодрой не по годам. Дома обслуживала большую, шумную семью дочери, троих внуков, зятя, его больную сестру. Время от времени она ложилась в больницу, подлечить свой диабет, и, как только процент сахара у нее снижался хотя бы на немного, она уже начинала приставать к врачам с просьбой выписать ее.
— Без меня они пропадут, — уверяла Кузьминична. — Вот так и пропадут ни за понюшку табака, потому все они безрукие, беспомощные, одна я самая изо всех рукастая и способная…
В конечном счете ее выписывали из больницы под расписку до следующего раза, потом она снова попадала на лечение, и ее снова старались активно и действенно лечить, и она, опять не долечившись как следует, выписывалась домой.
Подобно Бочкаревой Кузьминична тоже всех и все знала, была в курсе личной жизни многих врачей и сестер, сама про себя говорила:
— Я человек многотрудный, но справедливый до последнего, к тому же — у меня глаз-алмаз, погляжу на ту же сестру или на какого доктора, хотя бы он и профессор, и все сразу ясно станет…
Кузьминична хотела еще что-то добавить, но тут в палату вошла Лиза, щеки ее румянились, должно быть вымытые холодной водой, глаза сияли.
— Сейчас причешусь и буду его ждать…
— Вот и хорошо, — сказала Зоя Ярославна.
— Вчера у меня были девочки из нашего цеха, — оживленно продолжала Лиза. — Такие у нас девочки, Зоя Ярославна, знаете, таких поискать — и то не найдешь. Подумайте только, нанесли мне всякой всячины, не знаю, как справлюсь со всем этим богатством!
— Няню Киру угости, — поучительно сказала Кузьминична. — Человек она, наверное, не больно-то богатый, вот и порадуется сладкому кусочку…
— Ну, конечно, — спохватилась Лиза. — Я сейчас все на тарелочку для нее положу и сестричку Вику тоже хочу угостить, она такая хорошая…
— Очень хорошая, — промолвила Бочкарева, — отворотясь не наглядишься!
— Чем же она плохая? — спросила Кузьминична.
— Больше о нарядах да о хахалях думает, чем о больных, — ответила Бочкарева.
Кузьминична вытерла большим пальцем сухие, в сборочку, губы.
— Ну и что с того? Ее дело молодое: когда о нарядах да о кавалерах думать, как не в ее годы? Ты себя, голубушка, вспомни, какая была да какая стала? Есть разница?
Фаянсово-голубые глаза Бочкаревой зло блеснули.
— Будет тебе, надоело…
— Не я начала, — спокойно ответила Кузьминична.
Лиза расчесала волосы, взбила челочку надо лбом, перевязала ленточкой «лошадиный хвост» на затылке.
— Минуты считаю, когда мой придет, — проговорила мечтательно. — Мы уже несколько дней не виделись, целых четыре дня. Он в субботу не мог прийти, на базу его послали, но сегодня-то он непременно явится.
— Явится, не провалится, — заверила ее Кузьминична.
— Он так переживал, что не смог вчера прийти, — сказала Лиза. — Девочки мне передавали, он весь испереживался…
— Как же, испереживался, — насмешливо протянула Бочкарева. — Гляди, милка моя, как бы его какая-нибудь прихехешница не умыкнула, тогда он на этой самой базе дни и ночи без выходных застрянет…
— Будет вам, Мария Петровна, — возразила Лиза, однако светлые глаза ее разом словно бы выгорели, стали совершенно прозрачными.
— Удивляюсь я вам, — не выдержала Зоя Ярославна. — В самом деле, Мария Петровна, зачем вы так?
— Чего ж во мне такого удивительного? — ласково спросила Бочкарева. — Объясните, дорогая вы наша целительница-спасательница, поучите нас, темных, что к чему…
Незамутненно-голубые глаза ее откровенно смеялись. В этот момент Зое Ярославне вспомнилась Альбина; она тогда рассердилась на нее, стала выговаривать: дескать, врач не имеет права поддаваться своим эмоциям, для врача все больные одинаковые, кем бы они ни были, но право же, ни к чему было ругать бедняжку Альбину; сейчас Зоя Ярославна чувствовала, еще немного — и она не выдержит, взорвется, наговорит Бочкаревой множество резких слов, о которых сама же потом пожалеет…
Ариадна Алексеевна окликнула ее со своей постели:
— Говорят, вы дежурите по больнице?
— Увы, — Зоя Ярославна присела на край постели. — Как прошла ночь?
— Нормально, только под утро немного ныло.
— Завтра у вас несколько процедур, — сказала Зоя Ярославна. — Общий анализ крови, потом биохимический анализ, наконец, гастроскопия в десять тридцать.
Ариадна Алексеевна поморщилась:
— Ненавижу гастроскопию, заранее трясусь.
— Что же делать? Зато промелькнет быстро, от силы минут пять-семь.
— Но эти минуты надо выдержать!
Ариадна Алексеевна выпростала руку из-под одеяла. Тонкая нежная кисть, гибкие пальцы, коротко обстриженные ногти.
— Совсем запустила себя, видите, без маникюра, волосы растрепаны, не уложены, — она тряхнула коротко стриженными русыми волосами. — Вид жуткий, а мне это никак не годится!
— Почему? — спросила Зоя Ярославна.
— Я недавно вышла замуж…
— Поздравляю, — сказала Зоя Ярославна.
Легкая улыбка зажглась в глазах Ариадны Алексеевны.
— Спасибо, знаете, я как-то еще не привыкла к новому своему состоянию — замужней дамы, тем более я старше мужа, ему двадцать шесть, мне тридцать…
Зоя Ярославна не была бы женщиной, если бы не подумала с удовольствием:
«Положим, уже тридцать с хвостиком».
Однако вида не подала, сказала, почти не кривя душой:
— Вы не выглядите старше…
— Знаю, — спокойно согласилась Ариадна Алексеевна. — Но все-таки он меня моложе на целых четыре года, не стоит об этом забывать!
«На восемь», — беззвучно возразила Зоя Ярославна и немедленно упрекнула себя: что за недостойное, мелкое бабство! Как будто бы не все равно, для кого бы то ни было, кроме самой Ариадны Алексеевны, на сколько лет она старше своего мужа…
— Он — хороший, — продолжала между тем Ариадна Алексеевна. — Спокойный, уравновешенный, широкий…
— Такие мужчины нечасто встречаются в наше время, — сказала Зоя Ярославна.
— Абсолютно нечасто, — подхватила Ариадна Алексеевна. — Знаете, у меня есть старая нянька, меня и сестру мою воспитала, так она говорит довольно часто: «Мужик ноне не тот пошел, никудышный…»
— Я не согласна с нею, — возразила Зоя Ярославна.
— Вам попадались настоящие, хорошие мужчины, почти без недостатков, широкие, умные, мыслящие?
— Случалось, — ответила Зоя Ярославна.
В тот же миг злая, безжалостная рука как бы разом сжала сердце. Владик. Какой он? Умный, широко мыслящий? Настоящий мужчина почти без недостатков? Какое там — без недостатков, всего в нем понапихано предостаточно, как следует, даже с излишком, но что бы там ни было, а она любила его. Любила. И сейчас любит, да, ничего не поделаешь — любит…
Ариадна Алексеевна молча глядела на нее, как бы понимая все то, о чем сейчас думала Зоя Ярославна.
Зоя Ярославна смутилась: вдруг и в самом деле эта женщина, симпатичная ей, но пока еще непонятная, умеет читать чужие мысли? Разве так не бывает?
Она решила круто переменить тему:
— Гляжу на вас и радуюсь.
Ариадна Алексеевна удивленно переспросила:
— Чему же?
— Тому хотя бы, что вы поначалу были закрытая, застегнутая на все кнопки и пуговицы и вот — раскрылись, разговорились…
— Это вам нравится? — спросила Ариадна Алексеевна.
— Да, — призналась Зоя Ярославна, — мне по душе открытые люди, с ними, если хотите, легче.
— Возможно, — согласилась Ариадна Алексеевна. Взяла с тумбочки бутылку боржома, налила в стакан, отпила немного. — Как думаете, долго я здесь у вас пробуду?
Зоя Ярославна прежде всего во всем признавала и ценила прямоту.
— Пожалуй, придется полежать.
— Сколько? Месяц, два, три?
— Ну, не два месяца, разумеется, а полтора, боюсь, придется…
Ариадна Алексеевна придвинулась к ней поближе, заговорила, понизив голос:
— Вам я скажу все как на духу. Мне нельзя долго валандаться здесь, понимаете?
— Вы не валандаетесь, а лечитесь.
Ариадна Алексеевна слабо усмехнулась.
— Да, конечно, лечусь, как же, понимаю, но, видите ли, у меня такая работа, что мне нельзя терять дни.
— Повторю вам еще раз, — сказала Зоя Ярославна, — вы не теряете, вы лечитесь, не забывайте об этом.
— Не забываю, но что есть, то есть.
Ариадна Алексеевна подвинулась еще ближе, сказала тихо, в самое ухо Зои Ярославны:
— Знаете, гляжу на эту девочку, — она мотнула головой в сторону Лизы. — И, представьте, понимаю ее. Хотя, скажем прямо, есть между нами известная интеллектуальная разница, и все же, и все же… — Оборвала себя, как бы не решаясь: продолжать ли говорить дальше? Потом все-таки решилась: — Она боится за своего молодого мужа, как бы ему не надоело возиться с больной женой. А я, думаете, не боюсь? — Голос ее упал до шепота: — Я тоже очень боюсь…