не. Там же размещались управления главнокомандующего военно-морским флотом.
Главнокомандование сухопутных войск было вынуждено разместиться в охотничьем замке близ Бонна; там же в специальном штабном поезде стоял и штаб люфтваффе с Герингом во главе; здесь же квартировали Риббентроп и Гиммлер, считавшие себя членами штаб-квартиры.
В общем «Гнездо в скалах» — кодовое название, присвоенное фюрером расположению своей штаб-квартиры, — жило в эйфории, вызванной нашими успехами в Западной кампании, превзошедшими все ожидания. Тем не менее, по мере того как становилось ясно, что в действительности всеми действиями войск управляет главнокомандование сухопутных войск в тесном взаимодействии с люфтваффе, в оперативном штабе ОКВ нарастало беспокойство: выходило, что штаб-квартире ОКВ или оперативному штабу функции управления войсками не определены.
Офицеры оперативного штаба из 2-го района штаб-квартиры пытались как-то изменить ситуацию, посещая возможно чаще войска, находившиеся во фронтовых районах, и поддерживая тесные контакты с генеральными штабами сухопутных и военно-воздушных сил. С другой стороны, Гитлер — при бесспорной поддержке своего ближайшего окружения — старался использовать каждую возможность самому взять на себя управление боевыми действиями.
Все было использовано, чтобы подтолкнуть его к вмешательству в действия сухопутных войск: естественно, армия была наиболее мощным компонентом среди видов вооруженных сил; фюрер очень подозрительно относился к командованию сухопутными войсками, придерживавшемуся независимых традиционных взглядов; ведь у Гитлера был личный опыт в качестве солдата, приобретенный в окопах первой мировой войны; он считал, что лично внес большой вклад в техническое перевооружение сухопутных сил и в составление основных планов операций на Западном фронте. Поэтому теперь он на каждом шагу давал указания армейскому командованию о том, что надо делать, тогда как ему следовало отдавать общие директивы. Фактически Гитлер начал грубо попирать все принципы и нормы управления действиями оперативных и стратегических масштабов, принятые до этого в немецких вооруженных силах.
Поэтому после одного или двух столкновений, происшедших на этой почве, в конце мая 1940 года имел место ряд событий, известных в истории как «драма», или «чудо», Дюнкерка — в зависимости от того, с какой стороны смотреть на эти события. Историки могут соглашаться или не соглашаться в определении степени ответственности Гитлера за эту утраченную победу, ответственности, которую он делит с командующим группой армий «А» генерал-полковником (позже фельдмаршалом) Рундштедтом. Но для всех причастных к этому делу ясно одно: если бы армия имела полную свободу действий, вопрос о неудаче, последовавшей после сражения в районе Дюнкерка, не мог бы возникнуть.
Если бы Гитлер не настоял на принятии на себя ответственности за управление, ни Йодль, ни тем более Кейтель не имели бы причин и возможности ворошить его воспоминания о первой мировой войне и поддерживать вмешательство в управление операцией фюрера, считавшего, что фландрская равнина непроходима для танков. Не будь там Гитлера, никто не придал бы значения хвастливым утверждениям Геринга, что авиация сама может осуществить окружение англо-французских армий на морском побережье в районе Дюнкерка, что в действительности было уловкой, имевшей целью не дать армии присвоить себе всю славу победы.
В этой обстановке предложения молодых офицеров штаба ОКВ совершенно не принимались во внимание; как правило, мы узнавали о решениях Гитлера после того, как они были уже приняты, и любые аргументы, приводимые по поводу этих решений, дальше Йодля не доходили. Несколькими неделями ранее, во время Норвежской кампании, Йодль был готов выслушивать наши предложения, однако теперь его уши закрылись для нас. Гитлер снова продемонстрировал отсутствие у него даже искорки полководческого таланта. Но на этот раз здравый военный смысл у Йодля уступил место его «вере» в «гений» фюрера.
Высший военный штаб Германии теперь работал исключительно на одного-единственного человека и управлялся его интуицией и его ошибками; всякое независимое инициативное долгосрочное планирование офицерами оперативного штаба ОКВ все более и более становилось бесплодным. Поэтому обращение французов с просьбой о перемирии во второй половине июня также было для нас полной неожиданностью. Притом же Гитлер внезапно покинул свою штаб-квартиру для встречи с Муссолини в Мюнхене, не оставив никаких указаний.
В течение последующих нескольких дней оперативный штаб со всех сторон осаждали военные и невоенные чины с предложениями, большинство которых сводилось к повторению суровых условий, продиктованных нам французами в 1918 году в Компьене. Однако Гитлер возвратился из Мюнхена совсем с другими идеями. Его первоочередной целью стало предотвратить отказ нового французского правительства от решения прекратить борьбу и не допустить, чтобы оставшиеся французские вооруженные силы продолжили войну с заморских французских территорий под руководством новых лидеров. Фюрер хотел разоружить Францию насколько возможно, но был против любых условий, особенно капитуляции военно-морского флота, которые не могли быть реализованы в тот момент; он хотел получить от Франции все, что было возможно, но не унижать ее; Гитлер намеревался пожать реальные плоды победы и удовлетворить территориальные притязания итальянцев после мирных переговоров с Англией, так же как и с Францией, которые приведут к окончанию войны.
В то время в штаб-квартире мы не только остро воспринимали все эти перипетии, принесенные перемирием. Мы были твердо убеждены в том, что конец войны не за горами. Однако вместо ее окончания ворота, ведущие к расширению второй мировой войны, распахнулись широко и безвозвратно.
Фред Уинтерботэм«Самый секретный источник»[49]
25 мая 1945 года по распоряжению премьер-министра я послал телеграммы всем командующим союзными войсками и их штабам на Европейском театре военных действий, которые получали разведывательные данные из «самого секретного источника», как называл его Уинстон Черчилль.
В телеграмме предлагалось не разглашать источник информации, которую они получали, чтобы не причинить ущерба будущим операциям Интеллидженс сервис и не давать повода нашим противникам возложить вину за свое поражение на этот источник. Через 30 лет время изменило оба эти условия секретности. Методы, применявшиеся Интеллидженс сервис и дешифровщиками, получили широкую огласку и были известны правительствам и разведывательным службам всего мира, а наши противники в минувшей войне стали нашими союзниками.
Однако право победителя в войне не раскрывать, каким образом и как часто он разгадывал шифры противника, и в нашей книге это право сохраняется. В разгар военных действий германские военные ведомства рассылали свыше 2 тысяч радиограмм в день. Поэтому можно признать, что, когда нам время от времени удавалось перехватить несколько радиограмм и разгадать шифр, их содержание охватывало очень широкий круг вопросов. <…>
Теперь уже не секрет, что сотрудники Блечли[50] использовали для разрешения загадки «Энигмы»[51] новую науку — электронику. Я не современник века компьютеров и не пытаюсь их понять, но в начале 1940 года меня торжественно ввели в святилище, где стояла колонка бронзового цвета, которую венчало изображение, похожее на какую-то восточную богиню, которой суждено было стать оракулом Блечли, по крайней мере когда ей этого захочется. Это было волшебное творение, внушающее благоговейный страх. Нам всем, конечно, было интересно, получит ли этот великий эксперимент практическое применение, и если да, то успеют ли этого достигнуть к началу «горячей войны», которая, как мы теперь чувствовали, обязательно разразится весной. Гитлер дал нам шесть месяцев передышки. Все военные ведомства, я думаю, полностью использовали каждый день. Мы все знали, что этого слишком мало, но, по крайней мере, в этой одной жизненно важной области открывались огромные, поразительные возможности, ибо в наших руках была та самая шифровальная машина, которую немцы станут использовать для связи во время войны.
Это было, должно быть, где-то в конце февраля 1940 года, когда люфтваффе, очевидно, получили достаточно машин «Энигма», чтобы хорошо обучить операторов и приступить к отправке ряда практических радиограмм. Радиограммы были довольно краткими, но, видимо, содержали ингредиенты, которых ожидала «бронзовая богиня». Мензис[52] дал указания, чтобы ему немедленно докладывали обо всех успешных результатах, и как раз в то время, когда на смену жестоким холодам этой морозной зимы пришли первые солнечные апрельские дни, оракул Блечли заговорил. Мензис вручил мне четыре полоски бумаги, каждая из которых содержала краткое распоряжение люфтваффе, касающееся назначений личного состава в части. С разведывательной точки зрения они не представляли большой ценности, если не считать мелких сведений административного характера, но для сотрудников Блечли-Парка, для Мензиса и, конечно, для меня они были как волшебный золотой клад. Чудо свершилось. <…>
План
Стюарт Мензис попросил меня передать драгоценные первые результаты Чарльзу Медхерсту, начальнику отдела воздушной разведки министерства авиации, который вскоре был повышен в должности и стал помощником начальника разведывательного управления штаба военно-воздушных сил. Чарльз был невысок, коренаст, черноволос и обладал быстрым умом, тихим голосом и очень приятным чувством юмора. Он был когда-то моим начальником в министерстве авиации. Я его хорошо знал: в 30-х годах мы вместе совершали инспекционные поездки по Ближнему Востоку. Когда в то утро я вошел в его кабинет, он, как обычно, улыбнулся мне, и, хотя его стол был завален бумагами, я заметил, что он выкроил время для встречи со мной. Я вручил ему полоски бумаги. Он взглянул на них, но мысли его были явно заняты чем-то другим, потому что он просто вернул мне бумажки и сказал: «Надо будет добыть что-нибудь поважнее». Очевидно, он принял их за маловажные клочки информации, а не за волшебные творения, хотя Мензис расск