Делаю шаг назад, упираясь в чье-то тело. Бормочу извинения и стараюсь отойти в сторону как можно быстрее.
Клима среди всех этих людей я не вижу. Хотя его отсутствие вполне оправдано прошлым.
Стягиваю английский воротник черного пальто, поправляю надетый на голову платок и бреду к воротам. Мне не стоит здесь быть. Но в глубине души я знаю ответ, понимаю, зачем пришла…
– Луиза, – голос Виктора за спиной отвлекает от размышлений. Поворачиваюсь и вижу перед собой совершенно другого человека. Осунувшегося, с красными глазами и поникшим тихим голосом.
– Соболезную, – киваю и хочу уйти.
Витя перехватывает мою руку, тянет на себя.
– Останься на поминки, – проводит пальцем по тыльной стороне моей ладони. И смотрит так… жалобно, что ли….
– Хорошо, – киваю и ненавижу себя за свое согласие.
Мельников любил отца, подражал ему, следовал указаниям и советам. Он его боготворил. Поэтому сейчас ему тяжелее всех здесь присутствующих. Даже мачеха не чувствует того же самого. Она любила своего мужа иной любовью. Конечно, она тоже страдает, но иначе. Не так, как ребенок, потерявший отца. Именно ребенок. Ведь для своих родителей мы пожизненные дети.
В особняке меня простреливает холодом. Здесь неуютно. Всегда так было. Слишком много темного дерева и морозных светлых оттенков. Не знаю, почему поминать решили дома, обычно в подобных кругах так не принято.
Вешаю пальто на плечики и иду в уборную. Нужно ополоснуть руки, да и вообще минутка наедине с самой собой мне не помешает. Я знаю этот дом с подросткового возраста, поэтому поднимаюсь на второй этаж. Рядом с гостевой спальней есть туалет. Щелкаю шпингалетом и выдыхаю. Ужасный день.
А когда выхожу в коридор, нос к носу сталкиваюсь с матерью Клима. Она снисходительно проходит по мне глазами и качает головой. На ее лице презрительная улыбка.
– Зачем ты пришла? Тебе здесь не рады.
За последние восемь лет я была в этом доме только на масштабных торжествах, там мы с ней почти не пересекались. Элина Борисовна до сих пор винит меня в том, что Клим тогда уехал.
– Из-за тебя, дрянь, мой сын пропал на восемь лет. Ты знаешь, что такое для матери видеть своего ребенка раз в год и слышать его голос только по телефону? – она напирает, отталкивает меня к стенке.
– А вы сами у него спрашивали, из-за чего он уехал? Или решили все со своим муженьком в кулуарах? – шиплю в ответ, отпуская тормоза.
– Что? Ах ты!
Лицо начинает жечь. Она влепила мне пощечину. Хлесткую, болезненную пощечину.
Я бы могла многое сказать ей, ответить, даже разложить по полкам, но в этом нет смысла. Когда женщина живет мужчиной и пренебрегает ребенком, она ни за что не будет слушать обвинений в свой адрес, даже если они правдивы.
– Он все равно бы уехал, – говорю совсем тихо, – не будь в его жизни меня. Подумайте почему.
Сбегаю вниз и, выдернув из гардеробной пальто, вылетаю на улицу.
Лицо обжигают соленые слезы, а перед глазами огромные багровые синяки. Тогда мне казалось, что они разошлись по всему телу. Мы только приехали из кино. Хотели понырять в бассейне, но Клим отказался. Оставил нас с Рябиной, своим другом, внизу, сам пошел к себе на пару минут. Я же потопала следом, хотела выяснить, почему он такой хмурый последние дни. Плюс движения скованные. Словно каждое дается с трудом.
Я залетела к нему в комнату без стука, неожиданно. А когда поняла, что вижу, охнула. Прилипла к стенке. Клим был без футболки. Стоял ко мне спиной, кожа которой была изуродована синяками. Потом, уже вечером, он рассказал, что на днях отчим вернулся домой не в самом лучшем настроении. Пьяный. Сорвалась сделка. Так как физически сам он уже не мог справиться с Климом, как делал это раньше, то просто расстрелял в него обойму резиновых пуль.
Я тогда все рассказала Элине, матери Клима, но она не поверила. Сказала, что у меня слишком развитое воображение. Она просто закрыла глаза и встала на сторону мужа, снова.
Клим всегда хотел свалить от них. Всегда. И я тут была абсолютно ни при чем.
Ускоряю шаг и смотрю себе под ноги. Только вниз. Не поднимая головы. Иду вперед и до жути хочу оказаться за этим огромным забором.
– С тобой все нормально? – его голос появляется из ниоткуда. А руки ловят мое тело. Я чувствую его близость и рыдаю еще сильнее.
– Луиза? – Клим несколько раз встряхивает меня, как куклу.
Мое сознание начинает возвращаться в реальность. Медленно. По капле. Мотаю головой в разные стороны, сама не знаю, что хочу этим сказать.
– Мне так жаль. Так жаль. Все, что он с тобой делал… – сглатываю свои слезы. Тяну ладони к Климу и хаотично вожу пальцами по его груди, плечам. Со стороны может показаться, что у меня шизофрения и я как минимум нездорова психически.
Клим молчит. Даже не шевелится. Так проходит несколько долгих секунд.
– Поехали, – отстраняется и тянет меня к своей недалеко припаркованной машине.
13
Клим.
Тонкие пальцы касаются воротника на моем пальто, сжимают грубый материал, но не перестают дрожать. В глаза она не смотрит. Знает, что не стоит. Глаза не могут соврать. Они ее выдадут. Сразу. От ее псевдоистерики душно. Хотя первые пару секунд я ей даже верю. Она отлично манипулирует тем, что когда-то было моей болью. Хочет казаться невинной овечкой, и со стороны кажется, что у нее действительно неплохо получается.
Пока Луиза завывает и шмыгает носом, мне хочется отвесить ей подзатыльник. Вся эта ситуация слишком раздражает. Нарушает такой привычный покой и размеренность жизни.
В моих движениях появляется резкость, я ее чувствую. Очень остро. Мышцы напрягаются, а пальцы чуть сильней обычного сжимают руль. Мелочи. Но очень значимые мелочи. Я слишком зол, и эмоции начинают проявляться визуально. А так быть не должно. Нас учили.
– Возьми, – протягиваю пару салфеток сразу, как только оказываемся в машине, – не реви.
Луиза ошарашенно смотрит на меня своими огромными глазищами. Навеивает воспоминания, от которых хочется тряхнуть головой. Салфетки берет. Но только сильнее размазывает ими тушь под глазами. Вжимается в кресло. Сминает бумагу в кулак.
Ее всхлипы слышно еще несколько минут. А потом она затихает. Снимает туфли и подтягивает ноги к груди. У нее шикарные ноги. Можно кончить лишь от визуала. Стройные, с намеченным рельефом и гладкой матовой кожей. Не загорелой. Естественной. На удивление, она вся осталась естественной. И меня, конечно же, несет. Хочется ее трахнуть. Сейчас, в этой самой машине, без прелюдий и любезностей. Разодрать к чертям это ее платье и…
Пальцы впиваются в руль все сильнее. Суставы похрустывают от перенапряжения. Это отвлекает. Происходит перезапуск самоконтроля. Анализирую происходящее и отвечаю на слишком провокационный для себя вопрос. Почему я злюсь? Потому что где-то в глубине души хочу ей верить. Меня за шиворот тянет в прошлое, туда, где я был готов на все ради нее.
Переключаю скорость и в очередной раз подмечаю ее зашуганность. Она словно ждет начала бури. Всегда настороже. Готова схватиться за нож или что-то, что попадется ей под руку. Говорит тихо. Старается не привлекать внимания. Шарахается от лифта. И это не клаустрофобия. Не боится она замкнутых пространств. Дело именно в чертовой кабинке. В машине ее так не колбасит. Она сто процентов увязла в каком-то дерьме. Это сложно не заметить.
Куда она влезла – значения не имеет. Я здесь не за этим. Сейчас Лу нужна как человек, знающий Мельникова. Говорить хоть о каком-то доверии к ней здесь бессмысленно. Той, кем она стала, верить слишком опрометчиво.
– Прости, – ее голос вырывает из размышлений. Она ведет плечом, копошится с ремнем, поправляя вывернувшуюся ленту, ту, что полоснула ее грудь по диагонали. – Вообще, я менее эмоциональна. Просто вспомнилось что-то, – тяжело вздыхает и втягивает носом теплый салонный воздух.
– В конце недели ты мне понадобишься, – намеренно игнорирую ее уточнения. – Завтра я улетаю по делам, когда вернусь, нам с тобой будет что обсудить.
– Хорошо.
– Мельникову лучше об этом знать…
– Куда летишь?
– В Москву.
– Хорошо, я передам, – качает головой и отворачивается.
То, что я о ней знаю, и то, что вижу, никак не стыкуется в моей башке. Гребаный диссонанс.
Отбиваю по рулю играющую по радио мелодию, не сразу соображая, что мне звонят.
– У тебя телефон, – Луиза косит взгляд к валяющемуся в подстаканнике айфону.
Убавляю громкость музыки кнопкой на руле и тянусь к трубке.
Звонит Седой. Когда-то я случайно спас его дочь. Она решила покончить с жизнью. Хотела сигануть с моста. Не получилось, точнее я не позволил.
Тогда, шесть лет назад, я еще не имел четкого понятия, кто такой Седов Анатолий Сергеевич. Сиделец, вор в законе, криминальный авторитет Седой. Он тогда долго благодарил за спасение своей двинутой дочурки, а в благодарность вместо денег позвал к себе. Охранять эту наголову пришибленную малолетку.
Меня уже тогда готовили к внедрению, правда равда в другую операцию. Я подходил туда по параметрам, несмотря на всего один курс академии.
Но случай с девчонкой переиграл все на сто восемьдесят. Это была большая удача – почти с ноги залететь к Седому. К человеку, что держит за яйца добрую половину криминального мира. Это был большая удача.
В родной город я тоже вернулся не совсем по своей инициативе. За последние годы монополия на добычу и переработку рыбы во всем Крае, которую мой отчим незаконно выстраивал десяток лет, начала сильно мешать высокопоставленным людям. Мельников стал наглеть, но спускать на него собак в открытую никто не захотел. И тут снова подвернулся я. Пасынок. Человек вхожи в дом. Человек, заинтересованный в наследстве.
Плюс во всей этой истории с лесом оказались замешаны и другие вещи. Такие как наркотики…
– Клим, здравствуй, дорогой. Тебе там помощь не нужна? А то уехал и пропал. Может, ребят отослать? – Анатолий Сергеевич говорит с хрипом. Множественные воспаления легких и ангины, пока отбывал сроки, короче, молодость, идущая по этапу, дала о себе знать.