Магистр запросил помощи у Данцига и Любека. Любек постановил войска не посылать, но на товары, поступавшие из Ливонии, вводился особый налог в размере 1 % — на военные нужды. 18 августа ливонские войска вновь осадили Изборск, 20 августа — Псков. К городу подошли 23 военных ливонских корабля. Во время осады псковичи сами сожгли Завеличье, чтобы враг не мог укрываться среди построек и использовать их для строительства осадных орудий. Пятидневная осада завершилась неудачей: высаженный под стены псковского кремля десант был уничтожен. Ливонцы отступили.[127]
Псков обратился за военной помощью к Москве, и Иван III приказал войскам, стоявшим в Новгороде, недавно присоединенном к Русскому государству, выступить против ливонцев. Псковский летописец пишет, что 16 января в Псков вошло 20 000 московского войска — цифра, несомненно, преувеличенная. Но отряд, видимо, в самом деле был внушительным. Ливония сразу почувствовала разницу — воевать с псковскими или с московскими войсками. Воеводы ходили походом по ливонским землям 4 недели, взяли Каркус, осадили Феллин и сняли осаду только после внесения ливонцами выкупа (то есть фактически город тоже сдался). В Москву в качестве трофея посланы 8 феллинских колоколов. Были сожжены городские предместья Тарваста и Каркуса. Нападению подверглись 16 округов Ливонии. После этого обмена ударами стороны заключили перемирие на 10 лет.[128]
Тяжелая поступь Москвы побудила Ливонию искать более тесной связи с «материнским» германским миром. В 1481 г. ливонский магистр Борх обратился к Священной Римской империи с грамотой, в которой просил считать себя имперским вассалом в качестве подданного имперского князя — рижского архиепископа. Император Фридрих III в ответ прислал ему регалии на орденские владения, что вызвало большую напряженность как в Пруссии (великий магистр никогда ранее не получал регалий от императора), так и в Риме (папа ревниво относился к подобным обращениям). Действия ливонского магистра оказались непонятыми, но показательна их направленность — Ливония, чье положение на востоке Европы становилось все более шатким, пыталась более определенно утвердить свой статус в империи.
А беспокоиться было о чем. Иметь дело с московскими властями оказалось очень трудно, это не лояльные и готовые к компромиссам новгородцы. В 1487 г. был перезаключен новгородско-ганзейский договор. В нем впервые были разведены «дела земли» (т. е. государственных структур Ливонии) и «дела купцов» (т. е. торговых городов). Ливонцы, казалось, вздохнули с облегчением: политические конфликты вроде бы как не должны были больше мешать торговле. Но здесь крылась ловушка: теперь в случае войны ливонские города не могли оказывать поддержку ордену и ландесгеррам. А деньги были у городов, и возможности найма войска для обороны Ливонии резко падали.
Главное, что произошло в 1487 г., — внутри и без того непрочной Ливонской конфедерации усугубился раскол сторон. Ландесгерры и города перессорились в ходе обсуждения своей роли в предполагаемой войне с русскими. Дело в том, что сразу после переговоров орден обратился с просьбой дать денег на наем солдат… к Ганзе, поскольку ливонские города отказываются сотрудничать. Удивленная Ганза запросила Ригу, которую ландесгерры прямо обвиняли в предательстве и «боте на русских»: «…они хотят преподнести страну русским и исторгнуть ее у христиан… <…> рижане на погибель всей немецкой нации намереваются совместно с ненемецкой нацией погубить эту страну».[129]
Послы Риги в Ганзе заявили, что для торговли нужен мир. А орден сам виноват, и субсидировать его нечего. Это только разожжет конфликт. Русских вполне удовлетворит получение области Пурнау или денежные выплаты, которые орден, преступно захвативший архиепископскую казну, может сделать самостоятельно. Солдаты на самом деле нужны ордену не для войны с русскими, на «московской угрозе» магистр спекулирует. Он хочет на самом деле напасть на Ригу и установить свой диктат в Ливонии. А города свободны, хотят мира и торговли.
Собрание ганзейских городов — ганзетаг — приняло сторону Риги. Магистру ничего не оставалось делать, как активно распространять слухи о скором и неизбежном нападении схизматиков, и пытаться запугать Европу угрозой «русской агрессии». С этого момента тема «опасности нашествия с востока» становится постоянной (сегодня бы сказали — мемом) для сигналов, идущих из Ливонии.
В поведении России в самом деле видели угрозу христианским купцам. В 1488 г. новгородский наместник Ивана III приказал, страшно сказать, взвешивать ганзейские товары, поступавшие из Ливонии. Это вызвало буквально взрыв беспокойства в Ливонии и Ганзе, бурную переписку и подготовку специального посольства в Москву с просьбой сохранить «старину», не взвешивать заморские бочки с медом и мешки с солью, а продавать по традиционным единицам товара — мешкам и бочкам, без контроля веса содержимого.[130] Иначе купцы потеряют всю прибыль.
Русский великий князь нашел гениальный ответ — он заявил, что немцам никто не запрещает продавать товар без взвешивания. А вот новгородцам нельзя без взвешивания совершать торговые сделки. Так что если немцы найдут в Новгороде покупателя на товар без взвешивания — то, пожалуйста, торгуйте как хотите. А не найдете и будете торговать с новгородцами — то придется соблюдать, установленные для них правила…
В 1494 г. в таком же стиле были отменены «колупание» и «наддачи». Никто не запрещал немецким купцам «колупать» товар и брать его значительные части «на пробу». Только вот русский купец, который разрешит делать это с продаваемым им товаром, наказывался штрафом в две гривны или битьем кнутом.[131] То, чего Новгород добивался десятилетиями, оказалось сделано одним росчерком пера великокняжеского наместника..
Все эти меры Москвы обрушивали веками сложившуюся систему русско-ливонской торговли. Она становилась более выгодной и справедливой для России, но резко уменьшала прибыльность для Ливонии и Ганзы. Больше нельзя было продать бочку с десятком сельдей, выдавая ее за «бочку сельди». Кроме того, из-за депортации новгородских купцов и их замены московскими переселенцами после присоединения Новгорода значительно изменился контингент покупателей. Москвичей меньше интересовали утонченные предметы роскоши, изысканные вина, дорогие ткани. Зато они хотели покупать оружие и сырье для военного ремесла (металлы и т. д.), ввоз которых в «варварские страны» запрещался Европой с XIII в. Формально Ливония была вынуждена соблюдать запрет (Московию относили к нехристианским, варварским странам). На практике существовала контрабанда, поскольку азарт погони за прибылями брал верх.
Изменилась и ситуация на границе. В 1492 г. прямо напротив Нарвы по итальянскому проекту была возведена четырехугольная каменная крепость Ивангород. Немцы назвали ее «русской Нарвой». Планы строительства крепости в этом месте новгородцы высказывали еще в 1417 г.,[132] но реализованы они оказались много позже. Расположение крепости было несколько странным: правый берег Наровы ниже левого, и Ивангород оказывался полностью накрываемым огнем сверху с орудийной башни «Длинный Герман» Нарвского замка (в этом нетрудно убедиться и сегодня, поднявшись на смотровую площадку нарвской башни). М. Мильчик в связи с этим высказал мысль, что цель возведения Ивангорода была не военной, а символической: утвердить власть Ивана III в новом регионе.[133] Это не совсем так: за всю свою историю Ивангород не был покорен или уничтожен огнем из Нарвского замка (хотя и страдал от него — пришлось строить специальную высокую внутреннюю стену, отгораживающую двор крепости от вражеского огня). А вот из Ивангорода Нарву в 1558 г. взяли.
Вскоре после основания в 1495 г. молодую русскую крепость захватили пришедшие по реке Нарове шведы. Они предлагали передать ее ливонцам. Магистр Плетенберг согласился принять подарок, но его послы прибыли в Ивангород, когда шведы из него уже уехали при слухах о приближении русских войск. Самостоятельно разбираться с русскими магистр не захотел и предпочел сделать вид, что «подарка» и не было. Русские отстроили Ивангород заново, и для Нарвы наступили черные дни: ее жители больше не чувствовали себя в безопасности, русские пушки смотрели на них через реку. Хронист Бальтазар Рюссов так описывает реакцию ливонцев на постройку Ивангорода: «И после того времени, как замок был готов, христиане в Ливонии, а в особенности жители Нарвы, должны были терпеть оттуда много поруганий и насмешек, так что вкратце того невозможно и описать. Потому что русские из нового замка Ивангорода и во время перемирия стреляли в ливонскую Нарву так много и часто, как им было угодно, и убили многих знатных особ, именно Иоанна Мейнингенского, бургомистра в Нарве, и многих других. И когда к ним послали спросить, по какой причине они это делают, то они не знали, какими бы только насмешками и издевательствами принять тех послов, и творили всевозможные шутки, какие только могли придумать, над жителями Нарвы; все это описать неприлично».[134]
«Кому и кобыла невеста»,илиИз-за чего был разогнан Ганзейский двор в Новгороде
В 1494 г. ганзейцы испытали шок. В Новгороде был в жесткой форме разогнан Ганзейский торговый двор. Б. Рюссов описал эти события следующим образом: «В этом году великий князь, в противность всякой справедливости, приказал арестовать всех немецких купцов, находившихся в Новгороде, и схватившие их сняли с немцев чулки и башмаки и заключили ноги их в железные колодки и бросили их в тесные башни, где некоторые должны были сидеть по три года, а некоторые — по 9 лет».