[238] Однако XVI в. внес коррективы не только в политическую, но и в конфессиональную картину Европы в целом и Балтийского региона в частности. Феномен «нового воцерковления» европейца (или «новой христианизации» по X. Шиллингу[239]) стал важнейшим фактором общественной истории Запада в Раннее Новое время.[240] Результатом этих процессов, сопровождавшихся секуляризацией, стало формирование конфессиональных границ между католическими и протестантскими землями.
Даты 1525 и 1561–1562 гг. знаменуют два основных этапа изменения конфессиональных границ Польши и Великого княжества Литовского с северными соседями. Изменение формы вероисповедания и переход обоих герцогств под власть польской короны ставит вопрос о позиции польского короля в условиях формирования протестантской границы. Ведь он был королем-католиком! Принесение Альбрехтом Бранденбург-Ансбахским и Готтхардом Кетлером вассально-ленной присяги польскому королю оформило парадигму политических взаимоотношений, однако необходимо было решить и религиозный статус данных земель.
О важности религиозной составляющей в контексте формирования конфессиональных границ говорит и то, что во время переговоров, проходивших в Вильно в 1559 г., польский король поддержал стремления Кетлера сохранить «принятую религию» (angenomennen Religioneri), в данном случае — протестантскую. Дальнейшее развитие идеи польского подданства обсуждалось на собрании орденских гебитигеров, собранном Г. Кетлером 5 апреля 1560 г. в Риге. Магистром было озвучено плачевное положение ордена, от которого «осталось только имя». Была озвучена мысль, что если не удастся осуществить перелом в войне, то результатом «…предполагается скоропостижное падение и разделение христианских сословий и чистого и благословленного слова Божия к необратимой гибели не только в Ливонии, как оплоте христианства, но и во всех соседних землях…». Описание Ливонии как «…оплота христианства…» вполне объяснимо в рамках риторики, свойственной духовно-рыцарской корпорации. В тексте говорится: «…для лиц и всего ордена, в то время как земли теряются посредством сомнительных иллюзий и утешений, было бы славно, полезно и по-христиански достигнуть успокоения через христианское изменение…». Обсуждение «христианского изменения» может свидетельствовать не только об умонастроениях внутри ордена, но и среди бюргерства и рыцарства. Под «христианским изменением», судя по всему, следует понимать именно принятие протестантизма. В пользу этого свидетельствует не только склонность Кетлера к евангелической вере, но и уже упомянутое суждение о возможности для магистра вступить в брак.[241]
Немаловажную роль в поддержке сохранения протестантизма в процессе образования герцогства Курляндского и Семигальского и формирования конфессиональных границ сыграл польский магнат Николай Радзивилл Черный, занимавший в тот момент должность канцлера Великого княжества Литовского. Именно он вел переговоры в Вильно с Кетлером. Можно согласиться с К. Шмидтом, отметившим, что это могло повлиять на появление в «привилегии Сигизмунда Августа» фрагмента, связанного с поддержкой религиозной свободы в аугсбургской трактовке (confessio Augustana).[242] Параграф 4 гарантировал Ливонии широкие привилегии в сфере управления и права. Если сравнить привилегии Сигизмунда Августа (Privilegium Sigismundi Augustine)[243] с Pacta Subjectioni[244], то обращает на себя внимание сходство взгляда на религиозный вопрос. В 7-й главе привилегии говорится, что герцог гарантирует своим подданным свободу исполнения обрядов.[245] Позже, в 1570 г., герцог Готтхард Кетлер в своей привилегии (Privilegium Gotthardinum) подтвердил эту позицию.
Заключение
С гибелью Немецкого ордена завершается сюжет, которому посвящена наша книга. Остальные события борьбы за Прибалтику во второй половине XVI в.: датско-шведская война 1563–1570 гг., русско-литовская война 1561–1570 гг., «Московская», или «Баториева война» 1578–1582 гг., русско-шведские войны последней четверти XVI в. — остаются за пределами данной книги. В XIX в. историком H. М. Карамзиным они были объединены в единую «Ливонскую войну» Ивана Грозного, длившуюся 25 лет (самую длительную в русской истории, за исключением Кавказской войны 1817–1864 гг.).[246]
Современники думали иначе. Они не знали никакой 25-летней Ливонской войны. И для Немецкого ордена, и для польского короля Сигизмунда II Августа, и для царя Ивана Грозного 1561–1562 гг. были фактическим рубежом, когда Ливония была разбита, уничтожена и разделена между соседями, а орден прекратил свое существование. Дальше начнется то, что историк В. В. Пенской назвал «войнами за ливонское наследство»,[247] а А. И. Филюшкин — Балтийскими войнами второй половины XVI в.[248] Это уже тема отдельного исследования, особого разговора и других книг.
В заключение необходимо остановиться на одном вопросе, с которым в общественном сознании прочно ассоциируется война Ивана Грозного за Прибалтику. С XIX в., с H. М. Карамзина, существует убеждение, что Иван Васильевич затеял Ливонскую войну для прорыва России к Балтийскому морю. Этот ложный стереотип опровергается простым взглядом на карту — как известно, России в XV–XVI вв. принадлежало устье Невы и все южное побережье Финского залива от Невы до Наровы. Напомним, что в 1492 г. Иван III основывает Ивангород напротив Нарвы на русских прибалтийских землях, и ни о каком выходе к морю вопрос не стоит. Этот выход есть. Россия утрачивает его только после Смуты, по Столбовскому миру 1617 г. Приписывание Ивану Грозному стремления прорыва к вожделенным морским берегам — одно из необычайно живучих заблуждений отечественных историков. Даже в школьную программу был включен вопрос о цели Ливонской войны как войны за выход к морю.
Но если не из-за моря, то из-за чего Россия ввязалась в ливонский конфликт? Ведь если брать аспекты конфессионализации, противостояния католиков и протестантов, ордена и епископов, Пруссии и Ливонии (причем Пруссия явно хотела утянуть Ливонию с собой в орденскую могилу) и т. д. — это совсем не русская война. России в 1550-е гг. в Ливонии совершенно нечего было делать, она слабо разбиралась в происходящих событиях, не понимала религиозных и международных процессов. Русские власти постоянно разыгрывали какие-то ясные только им самим партии (чего стоят история о «неисправлении» ливонцев в 1550–1551 гг. или актуализация вопроса о никому не ведомой и никогда не собиравшейся «юрьевской дани» в 1554 г.). Зачем Иван Грозный в ноябре 1557 г. велел составить грамоту об объявлении войны Ливонскому ордену, а в январе 1558 г. отдал приказ о нападении?
На этот вопрос возможны два ответа. Первый — Россия оказалась подчинена стечению обстоятельств, была вовлечена в конфликт цепью событий и логикой истории. Одно малозначительное обстоятельство влекло за собой другое, потом третье, четвертое, события нарастали как снежный ком — и вот Россия зачем-то воюет уже не только с Ливонией (которой уже вроде бы и не существует), а с Великим княжеством Литовским и Королевством Польским, потом со Швецией, потом с наемниками со всей Европы, собранными в армию короля Речи Посполитой Стефана Батория и т. д. То есть русские первоначально пытались решить локальные задачи вроде принуждения Ливонии к уплате дани или к захвату контроля над грузопотоками нарвской торговли. Но при этом они оказались вовлечены в более глобальные исторические процессы. В результате — общее поражение в войне с Европой в конце XVI в.
Второй вариант — предположить, что за действиями России стояли глобальные и далекоидущие замыслы, а само нападение на Ливонию — часть масштабного стратегического плана Ивана Грозного. Поскольку выход к морю у России был, поиск пути на Балтику к таковым стратегиям отнести нельзя, более вероятным представляется желание наживы, захвата ливонской торговли и ее обращения на службу русским. Ведь, несмотря на наличие выхода к морю, этот выход представлял собой голое, пустынное побережье без портов и торговых факторий. Порты и фактории были в соседней Ливонии, и чем строить свои, а потом уговаривать европейских купцов туда плыть, проще было «прийти на готовенькое». Просто захватить и обратить в свою пользу всю систему ливонской транзитной торговли. В какой-то степени это получилось в третьей четверти XVI в. (феномен «нарвского плавания»). Но так ли это?
Проблема поиска ответа на вопрос, зачем Россия вмешалась в ливонский конфликт, в том, что этот ответ очень трудно найти в источниках. Объяснения в русских летописях и посольских документах причин нападения на Ливонию слишком просты, чтобы историки могли в них поверить, а не заподозрить тайную подоплеку. Первый документ, имеющий непосредственное отношение к вмешательству России в ливонский конфликт, — грамота об объявлении войны ордену, датируемая ноябрем 1557 г.[249] Она была доставлена в Нарву 24 января 1558 г. и переведена на немецкий язык.[250] Если обобщать, то для России причиной войны в официальной грамоте об ее объявлении названо несоблюдение Ливонией договора 1554 г.: неплатеж дани, притеснения русских купцов, погромы православных церквей («Церкви руские и концы все и гридни и земли церковные очистити, и отдати нашим купцом часа того, а гостем нашим и купцом торговати с ливонскими людми и с заморцы всякими тавары без вывета на всякой товар, опричь воску да сала и пансыреи»). Ливонцы объявлены клятвопреступниками: целовали крест, что исправятся, а не исправились. Вот их Бог и наказал государевым походом, сами виноваты.