Большая конная группа донцов, сильная и морально и численно (в 10 тысяч всадников), под командой генерала Павлова, была брошена против Буденного и сначала имела успех. Бои происходили на Нижнем Маныче около ст. Торговой. К несчастью, перед решительным боем неожиданно ударили сильные морозы. Наша конница должна была пройти несколько десятков верст в метель, в трескучий мороз по пустынной, редко населенной местности. Всадники были плохо одеты, а отогреваться было негде. Было много замерзших и обмороженных. Подойдя к Торговой, конница была в таком состоянии, что не смогла взять селение. Крупными силами большевиков она была отброшена обратно в степь, где бушевала метель. Военное счастье окончательно изменило нам, надвигалась трагедия и развязка.
Отступление к Новороссийску
13 февраля началось наступление большевиков на соседнем с нами участке – на станицу Ольгинскую, которую занимали марковцы. Упорный бой продолжался четыре дня. В конце концов марковцы отступили. На Батайск красные не наступали, и у нас было довольно спокойно, но, чтобы не быть отрезанными, 18 февраля (ст. ст.) по приказу верховного командования мы оставили Батайск без боя. Теперь большевики изображают немного по-другому события, которые происходили тогда. В «Истории Гражданской войны в СССР» на стр. 299, том 4-й, мы читаем: «2 марта (новый стиль) 1920 года после упорного боя советские войска освободили Батайск».
На первом ночлеге после Батайска на спящую 1-ю роту нашего полка неожиданно напали большевики. Потом говорили, что в роте оказались красные провокаторы и что это нападение было приготовлено и произведено при их содействии. Хата, в которой находились офицеры, была окружена, и им предложено было сдаться. Поручик Маслов, раскрыв окно, бросил на улицу гранату. Подождав взрыва, он выскочил в окно и благополучно избежал плена. Другие офицеры вместе с командиром роты поручиком Лацисом растерялись и были якобы связаны своими же солдатами, перешедшими на сторону красных. Это был первый и, насколько мне известно, единственный случай такого рода в нашем полку. Именно с этим эпизодом, оставившим у всех горький осадок, ассоциируется у меня начало отступления по Кубани.
Два года перед этим, также в феврале, приблизительно по тем же местам шла Корниловская армия в свой 1-й Кубанский поход. История добровольчества тесно связана с Кубанским краем, земля которого густо полита добровольческой кровью. Здесь, на Кубани, погибли первые вожди добровольчества: Корнилов, Алексеев, Марков, Дроздовский и др. Эти незаменимые потери, может, были одной из причин печального исхода Белой борьбы. Из Кубанских походов Добровольческая армия вышла обезглавленной. Если у большевиков вожди были сугубо штатские люди, имеющие возможность находиться в тылу и оттуда посылать сражаться и умирать других, то у добровольцев вожди были военные, которые в обстановке кубанского похода шли в первой линии и показывали другим, как нужно умирать. Это, может быть, было красиво, это создавало героев, но для судьбы России это было трагично.
Своих Белых вождей Россия не уберегла. Да не только не уберегла, но по-настоящему и не поддержала. Часть левой интеллигенции не поддержала Белую армию, боясь ее якобы реакционности, часть правых не поддержала, обвиняя ее, наоборот, в чрезмерной левизне. И те и другие не поняли, что Белая армия, несмотря на все ее недостатки, прегрешения и большие ошибки, как мы теперь видим, за все это время была единственной реальной силой, причем не «варяжской», а своей русской, способной бороться с большевиками.
Наш полк был основан во время 1-го Кубанского похода. Ядром его послужили остатки партизанских отрядов есаула Чернецова{295}, Семилетова{296} и юнкера Киевской школы прапорщиков{297}. Полк был назван «Партизанским». После смерти генерала Алексеева он был переименован в «Партизанский генерала Алексеева пехотный полк». Первым командиром его был генерала Богаевский, ставший впоследствии Донским атаманом. Состав полка был: молодые офицеры, юнкера, студенты, кадеты, гимназисты. В общем, идеалистически настроенная учащаяся молодежь, для которой слова корниловской песни, которые применимы и к алексеевцам:
За Россию, за Свободу,
Если позовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут,
были не пустыми словами. Цветами формы нашего полка стали синий и белый, как олицетворение юности. Юным наш полк был и в мое время. Командиру нашего полка полковнику П.Г. Бузуну было в то время меньше тридцати лет. На Первую мировую войну он вышел как молодой офицер 145-го Черноморского полка.
Об отступлении по Кубани в весну двадцатого года у меня сохранилось мало каких-либо ярких, интересных воспоминаний. Отходили почти без сопротивления. Пытались задержать большевиков и установить фронт на реке Кубани, но из этого ничего не вышло. И опять неудержимо покатились дальше к морю.
В станице Брюховецкой на ночлег я остановился в хате вместе с полковником Гребенщиковым{298}, уже пожилым человеком по сравнению с окружающей его молодежью, с сединой в волосах, лет сорока. Он находился при штабе полка, как мне помнится, не занимая никакой определенной должности. Нужно сказать, что за все время моего пребывания в полку у меня почти всегда был человек, который в какой-то период ближе всего стоял ко мне и заботился обо мне как старший брат или дядька. Таким, когда ему позволяло время, бывал полковник Бузун, таким был полковник Гребенщиков, такими были поручик Иванов, поручик Лебедев и другие. Может быть, благодаря этим людям у меня не развилась психология брошенного и забытого, – чувства такого мучительного в детстве и юности.
Утром в станице Брюховецкой нас позабыли разбудить и мы заспались. Когда, оседлав лошадей, мы собрались выехать на улицу, в начале ее показалась вступающая в станицу красная кавалерия. Мы повернули коней и задворками, через плетни и канавы, понеслись карьером. Как я не свалился с лошади, не знаю. Мой Мишка не мог выдержать такой скачки и начал отставать. Увидев это, полковник Гребенщиков, чтобы не оставлять меня одного, сбавил ход. Когда мы догнали своих, он похвалил меня, сказав, что я выдержал экзамен на звание «кавалериста».
В станице Крымской простояли два дня. Новороссийск был уже близко. Вместо ровной степи начались холмы и невысокие горы, покрытые лесом. Мы вступали в предгорья Кавказа. Потеплело, запахло весной. Опять дороги превратились в жидкое месиво. Когда мы шли по ровному месту, нас, обдавая грязью, перегоняли автомобили. Теперь мы их встречали на подъемах, завязшими в грязи. Мы, сидя на лошадях, были застрахованы от этого. Наш пехотный полк, отступая и приноравливаясь к создавшейся обстановке, почти весь сел на добытых правдами и неправдами лошадей. У кого не было седла, устраивал себе нечто подобное из подушки. Только небольшая часть ехала на подводах.
Последняя ночевка перед Новороссийском была назначена в станице Неберджаевской (в точности названия не уверен). Попросив разрешения у командира полка, я отправился туда вперед с нашими квартирьерами, обгоняя медленно продвигающиеся войска и обозы. Станица эта расположена в 2–3 верстах от главной дороги, в котловине, окруженной со всех сторон горами. Приехав туда, мы остановились на площади, возле станичного управления. Начали спокойно, вместе с квартирьерами от других полков, делить станицу на районы по полкам. Вдруг с противоположной от главной дороги стороны, по довольно пологому спуску, показалась идущая лавой конница. Она шла по направлению к станице и быстро приближалась к нам. Это были «зеленые».
В этот момент их никто не ожидал. Нас было мало, и сопротивляться мы, конечно, не могли. Вскочив на коней, мы понеслись обратно, в сторону главной дороги. Мой Мишка при максимальном напряжении сил, как и полагалось, от всех отстал. В панике обо мне забыли, все ускакали. Среди этих квартирьеров не было близких мне людей, и меня на этот раз никто не подождал. На мое счастье, «зеленые» не пошли за нами в погоню, а, заняв станицу, там остановились. Как потом оказалось, это были два кубанских полка с батареей, с частью офицеров перешедшие на сторону «зеленых». Решили заслужить милость красных и ударили в спину своим.
Наконец, на взмыленном Мишке я вылетел на шедшую по хребту горы главную дорогу. Несколько часов тому назад, когда мы по ней ехали, по ней шли бесконечной лентой обозы нашей отступающей армии. Теперь она была пуста. Только на обочине ее лежала цепь дроздовцев (я их узнал по погонам) и куда-то стреляла. Оказывается, и здесь было нападение «зеленых». По инерции я продолжал ехать вперед, вдоль лежащей цепи. Мой измученный Мишка, не подгоняемый мною, перешел на шаг. Солдаты на меня с удивлением оглядывались: «Что за герой объявился?» Геройства же тут с моей стороны никакого не было, была просто растерянность: что делать дальше, куда повернуть и куда ехать? Ко всему этому начали еще падать снаряды. У «зеленых» оказалась и артиллерия.
Один из снарядов разорвался так близко, что силой взрыва меня и Мишку бросило на землю. Слава Богу, все окончилось ушибом и пережитым страхом. Еще в состоянии обалдения, я вскочил на ноги и побежал под гору. Хватаясь за кусты и деревья, вовремя остановился, так как крутой откос оканчивался обрывом. С перепуга и от возбуждения я сначала не чувствовал боли, большие синяки и ссадины обнаружил позднее. Отдышавшись и немного придя в себя, вскарабкался обратно на гору. Мишку я нашел около одной из брошенных подвод, где он спокойно ел сено. Видно, он меньше меня потерял присутствие духа и даже аппетита не потерял. Взобравшись на него, поехал дальше и, наконец, спустился с этой злосчастной горы. Оказалось, что в обход ее проходила еще другая дорога, проселочная, по которой, как более безопасной, пошел поток отступающих обозов. Конечно, нашего полка я там не нашел. В этой неразберихе, вызванной неожиданным нападением «зеленых», все смешавшим, никто ничего не знал. Может быть, наш полк уже прошел, а может быть, и нет. Ничего другого не оставалось, как присоединиться к общему движению в направлении Новороссийска, что я и сделал.