чего не понимая, я ощупал сиденье. Безусловно, это кожа, но вовсе не кресло. В чем дело? Что со мною происходит? Мои пальцы нащупали что-то мохнатое и теплое подо мной, и оно зашевелилось. Я пришел в ужас. Боялся двинуться и ничего не понимал. Вдруг, как молния, проснулось сознание: война… революция… Гражданская война… отступление… Кубань… Дура…
Дура тоже проснулась. Кругом нас черная ночь и тишина. Где батарея? Сколько времени я спал? Не прошли ли мимо меня красные, пока я спал? Где дорога? Ни одной звезды, чтобы ориентироваться, – сплошная чернота. Я слез, надеясь ощупью найти дорогу. Всюду грязь, грязь и только грязь. Тогда я снова сел в седло и тихонько толкнул Дуру. Отпустил ей повод. Она пошла в ночь. Но я был уверен, что она следует за батареей. Через довольно долгое время я услыхал крики вдали – впереди вытаскивали повозку. Наши или красные? Вскоре я догнал колонну в походе. Но спросить боялся, все надеялся, что узнаю голоса. Как на грех все молчали. Наконец я различил в темноте светлое пятно. В нашем обозе была белая лошадь. Я поднялся выше по колонне и по звуку узнал шум орудий в походе. И тогда осмелился спросить:
– Шакалов, ты тут?
– Здесь, господин поручик.
Я вздохнул с облегчением и спросил, все ли слава Богу.
Дороги были непроходимы, грязь нас держала, люди и лошади совершенно измучились. Но батарея медленно, постоянно застревая, двигалась вперед. Наконец стало светать. Слева сбоку к нам подходил разъезд человек в двенадцать всадников.
– Красные, господин поручик.
– Почему ты так думаешь?
– Пик нету, винтовки на изготовку держат, и фуражки ихние.
– Верно, пожалуй, ты прав… Эй, ребята, приготовьте-ка винтовки и цельтесь не торопясь. Зря не стрелять.
Пулемет, конечно, куда-то запропастился. Я снял карабин из-за спины и поехал по колонне, приказывая взять винтовки на изготовку. Разъезд подошел шагов на 200–300 и остановился, видимо не зная, на что решиться. Я знал, что мои люди, отупевшие от усталости, не окажут сопротивления. Я мог рассчитывать на Казицкого и на двух-трех солдат моего орудия. В лучшем случае наши разбегутся, бросив все. Я заметил, что ездовой третьего орудия сорвал погон.
– Нечего кукситься, не дрейфьте, из-за грязи они нас атаковать не смогут. Пойдут шагом, и мы их не спеша всех перестреляем.
Как ни странно, упоминание грязи несколько ободрило наших. Только один солдат третьего орудия с блестящими глазами схватился за шашку.
– Атакуем их, господин поручик!
– По грязи не очень атакуешь, – сказал я ему и улыбнулся. А сам подумал: мы будем трое атаковать – ты, Казицкий и я. Другие не двинутся.
Ситуацию разрешил Байбарак, который все всегда делал не вовремя. Он вдруг запел. Пел он фальшиво, но громко и спел на этот раз очень кстати: не нападают на батарею, люди которой поют, то есть веселы и беззаботны. Разъезд постоял, закинул винтовки за плечи и ушел. А мы были легкой добычей, совершенно измотаны. Но, вероятно, они были тоже измотаны.
Перед нами калмыки прогнали, уходя от красных, бесчисленные стада овец. Овцы истоптали грязь. Образовался как бы матрац, который прогибался, но выдерживал даже орудие. Мы этим воспользовались и продвинулись вперед, без застреваний. Выглянуло солнце, грязь как будто уменьшилась. Часов в двенадцать дня мы догнали нашу конно-горную батарею, которая где-то ночевала. Настроение наше сразу повысилось, мы не были больше одни. Под вечер увидали очертания Кавказских гор и с офицерами конно-горной стали вспоминать стихи Лермонтова: «Как-то раз перед толпою соплеменных гор…»
Наконец недалеко от станицы Славянской мы вышли на шоссе. Подумайте, какая радость – шоссе! Кончилась власть грязи, идем как по паркету. Мы влились в общую колонну отступающих обозов. Железнодорожный мост был взорван, но все же пройти по нему было возможно. Повозки переходили одна за другой. Справа от шоссе была высокая железнодорожная насыпь. Там за ней шел бой. Была слышна стрельба, и изредка лопались красные шрапнели. Но никто не обращал на это внимания. Наша цель была перейти мост, а он был рядом. Двигались пять шагов, остановка, пять шагов, остановка. Хорошо, что мы не остались ночевать в Ново-Мышастовке. Завтра было бы поздно. Красные вечером займут мост. Как раз в последний момент пришли.
Я был во главе колонны. Я обернулся и увидал, что за мной идут только два выноса моего орудия, со спящими ездовыми, а орудия нет, и нет за ними батареи. Я разбудил ездовых. Вага отцепилась, и передние выносы ушли, а вся батарея осталась. Мы рысью вернулись и нашли всю колонну спящей, как в заколдованной сказке. Быстро всех разбудили, нацепили вагу, рысью же пошли к мосту и перешли его без всяких затруднений. Боже! Как мы с Казицким были счастливы. Перешли мост раньше красных. Исполнили то, что от нас требовалось. Отошли версты три и тут же заночевали. Хоть квартиры были тесные и плохие, спали мы впервые без забот.
Но утром мы узнали, что перешли всего только протоку реки Кубани, а самая река впереди. Снова заамуничили, поседлали, и батарея пошла дальше. Скоро дошли до Кубани. Тут столпилась масса частей и обозов. Саперы оканчивали чудный широкий понтонный мост.
К моей великой радости, с той стороны реки пришел полковник Шапиловский. Мы пожали руки. Я вкратце рассказал о состоянии батареи. Пошли к повозке Скорнякова. Шапиловский вновь ушел. Мне даже в голову не пришло рапортовать ему. Да и он, видимо, этого от меня не ожидал. Я был счастлив, что, наконец, появился настоящий командир батареи и вся тяжесть ответственности с меня снимается. Вскоре после его ухода по колонне стоящих частей передали криком приказание:
– Вторая батарея к переправе через мост.
Мы взяли влево и пошли в поводу. Таким образом мы перешли первыми только что оконченный мост. Хотя многие части пришли раньше нас. Я шел впереди батареи, Казицкий сзади. Посреди широкого моста я увидел весь наш артиллерийский штаб: Авалов, Колзаков и Шапиловский.
– Ба-та-рея смирно, равнение налево.
Так как Казицкий, единственный офицер, был сзади обоза, то я опустил вторую часть команды, обращенную к офицерам. С рукой у козырька я продолжал идти, думая, что надо скорей освободить мост для прохода следующих частей. Но не так думал наш штаб, то есть Авалов. По колонне передали:
– Поручик Мамонтов, назад.
Я вернулся. Колзаков указал глазами на Авалова:
– Рапортуйте.
Я встал смирно, приложил руку к козырьку:
– Ваше Превосходительство, вторая конная, генерала Дроздовского, батарея прибыла счастливо к переправе через реку Кубань.
И замолк. Опять не знал количества людей и лошадей. Хотел придумать, но были обозы, которые усложняли расчет. Предпочел молчать. Авалов, против меня, все держал руку у козырька. Оба мы молчали. Наконец, видя, что продолжения не дождется, сказал:
– Потери?
Я стал перечислять убитых, раненых и больных (но с какого времени?). Авалов с раздражением:
– Я хочу знать, сколько орудий, ящиков и повозок вам пришлось бросить?
Я с недоумением посмотрел на него: ящиков-то и в помине не было.
– Ничего не бросили.
Авалов отмахнулся: врет, мол, поручик. Тут вступился Шапиловский:
– Вторая батарея пришла в полном составе, Ваше Превосходительство.
Авалов выразил явное недоверие на лице, но Колзаков ему что-то шепнул на ухо. Тогда Авалов внимательно на меня взглянул, протянул руку:
– Спасибо, поручик. Я все любуюсь корнем первого орудия. После такого похода, по кубанской грязи, лошади в прекрасном состоянии. Откуда вы их достали?
Надо было бы на «спасибо» – «рад стараться» ответить. А я промямлил про корень:
– Не знаю. Они давно в батарее.
В это время вся батарея и обоз прошли мимо нас и шел Казицкий. Я поймал его за рукав и притянул.
– Вот, благодаря ему мы спасли батарею.
Казицкий вспыхнул как мак, Авалов улыбнулся, и нас отпустили с миром.
Очевидно, в других батареях, несмотря на рапорты, на знание количества людей и лошадей, порастеряли орудия, ящики и повозки, даже при наличии полного офицерского состава. Поэтому Авалов не хотел верить, что батарея с двумя только, и очень юными, офицерами пришла целиком. Очень жаль, что Авалов, прекрасный офицер, своими постоянными придирками достиг того, что мы его избегали, как врага, заранее зная, что будет разнос. Никогда никакой помощи от него не видели. Это ли цель инспектора артиллерии? Правда, с нас, как с гуся вода, стекали его разносы, но все же…
На той стороне моста нас ждали все наши офицеры. К нашему удивлению, нам устроили что-то вроде овации. Поздравляли, жали руки, завидовали. Если бы они только знали, какое это было мучение и как мы были счастливы, наконец, избавиться от этой невыносимой ответственности! Видя, что я какой-то герой, я потребовал:
– Сена и ячменя для Дуры. А для меня чаю и спать, спать и спать.
На следующее утро меня позвал полковник Шапиловский:
– Вы понимаете, здесь много старых офицеров, и я предлагаю вам третье орудие. Не могу вам предложить большего.
– Могу я выбрать, господин полковник?
– Понятно, вы можете выбирать, после того как привели батарею.
– Я выбираю должность второго номера (замкового) в моем орудии.
Замковый почти ничего не делает, сидит и закрыт щитом во время стрельбы.
– Как, должность солдата?
– Да, хочу отдохнуть от ответственности.
Отступление продолжалось, но в лучших условиях для меня и Дуры. То ли грязь подсохла, то ли грунт стал каменистее, ближе к горам, но идти стало много легче. Грязь больше не держала колеса орудий и повозок. Дивизия пошла в большую станицу Крымскую. За станицей начинались горы. Тут, к своему крайнему изумлению, я смог купить в магазине сапожную кожу, и недорого. Во всей России магазины пусты, а тут вдруг… В Крымской чувствовался Восток – кипарисы, серп луны между ними и звук зурны. Встречались черкесы.
Из Крымской дивизия пошла опять к реке Кубани. Мы попробовали тащить орудия по грязи дороги, а потом подняли их на полотно железной дороги и пошли по шпалам. Это было очень неприятно.