Везде, во всем и всюду полная разложенность и отсутствие твердой воли и руки, которая в этот момент особенно должна быть железной. Все это отражается и на боевых действиях в даваемых задачах, взаимной выручке и выполнении этих задач. Наше командование все же знало необходимость хоть как-нибудь, но нас пополнить. На второй день с Кубани пришли срочно вытребованные лошади и люди, в дивизию вливают пополнения терских казаков, мы получаем новые винтовки, пулеметы и теплое обмундирование. Конечно, всего этого недостаточно, но и это дает мне уверенность говорить паникерам и просто интересующимся, что пришла 1-я Конная дивизия, сильная духом и количеством бойцов. Мои уверенные слова даже комментировались в поезде главнокомандующего. Очень всем хотелось поверить, что пришли какие-то силы, которые остановят движение красных, а вместе с тем мало кто сознательно отнесся в это время к грозному будущему. Люди беззаботно изживали обычную вакханалию, предшествующую катастрофе, или заботились о личном имуществе и делах, вместо того чтобы пополнять полки и идти на фронт.
На третий день пришло приказание перейти на 40 верст к северо-северо-западу. Красных еще не было, но со дня на день ожидалось соприкосновение с ними. Дня через два слева стала Терская дивизия нашего корпуса, справа донцы корпуса Мамантова. Общее командование в руках Мамантова. Что делалось дальше, точно не знаю, но в общем это были отходившие части справа Донской армии. Наша стоянка мне совсем не понравилась. Меня с бригадой поставили спереди на краю длинного и крутого обрыва, к речке с одним мостом, за которым шла деревня, где стоял штаб корпуса, другая бригада, артиллерия и т. д. От этой деревни шел в тыл длинный подъем версты на две с отвратительной дорогой. Наш берег долины левее нашего фланга срочно укреплялся, в деревню позади шли танки, и эта позиция должна была заниматься, кажется, пластунами.
Ни для какого боя наша стоянка не давала возможности быстро занять выгодное исходное положение. 25-е – первый день Рождества – провели спокойно: наш ветеринар соорудил нам роскошный обед, хотели даже устроить елку, но нигде кругом не было елок. 25-го мои разъезды своевременно донесли о двигающейся на фронте красной коннице. Дивизии вышли вперед, но вне тактической связи. Мы удачно захватили их – очевидно, походные колонны – и, напугав левофланговую, обрушились на центр и погнали его. Бой кончился уже в темноте. Взяли три орудия и несколько десятков пленных с такими отвратительными лицами и манерами, что их пришлось немедленно расстрелять. Оказались люди двух дивизий Буденного. Слева терцы тоже имели успех, а справа Мамантов атаковал большое количество наступавшей пехоты и, кажется, в плен тоже не брали.
В ночь на 26-е пришло приказание в 7 часов утра отходить за Дон. Посылаю предупреждение в охранение. В 4 часа утра это приказание отменяется и приказано держать прежнюю линию. Не вдаваясь особенно в рассуждения, недоумеваем – как могут в такой короткий промежуток меняться такие важные противоположные решения – отстаивать или сдавать Ростов. Не чувствуется связи и понимания в командовании, как не чувствуется здесь и на фронте маневренной солидарности – каждый на своем участке – решительный образец сухой линейной тактики. Стоим утро по местам в каком-то тоскливом ожидании. Разведка дивизии только на фронте и противника не обнаруживает. С 8 часов утра слышится стрельба за флангами нашего охранения. К 10 часам она уже в тылу и гораздо ближе. Мы в полной готовности.
Наконец, в 11 часов ясно видно, что на нашем левом фланге красные уже перешли долину и что там совсем неблагополучно. С моего правого фланга стрельба тоже уже сзади моего расположения. Отправляю обоз на тот берег долины. В двенадцатом часу получаю приказание снимать сторожевое охранение, отозвать разъезды и присоединиться к дивизии. Все исполняется очень быстро. Пройдя деревню, уже не нахожу частей дивизии, которые в резервном порядке поднимаются по склону долины. Артиллерия с трудом двигается по дороге, представляющей смесь снега, грязи и ужаснейших выбоин. Общее положение не предвещает ничего хорошего. На левом фланге красная конница уже сбила терцев и быстро двигается по верху нашего берега наперерез нашему пути, а на правом фланге тоже красная конница в больших силах переправляется через речку и ее передовые части идут вровень с нашей артиллерией.
Посылаю влево сотню с несколькими пулеметами, но в это время красные первые открывают огонь по нашим густым колоннам. Наша артиллерия пытается перейти в рысь, но подъем слишком крут, и видно, что орудия не вывезти, еще несколько минут – и отстегиваются постромки. Пушки и зарядные ящики остаются и нелепо торчат вдоль дороги. Мимо проносятся части обоза, теряя по дороге имущество, и некоторые следуют примеру артиллерии. Итак, для начала мы без пушек. Очень плохое начало для боя! Перехожу в рысь, так как в общем прикрывать больше нечего. И это было очень вовремя, так как едва мы успеваем пройти начало гребня-плато, как красные обоих флангов на нем смыкаются. Теперь они уже только сзади, и это облегчает задачу. Двигаюсь в резервной колонне полем, чтобы избавиться от атмосферы удирающих повозок и людей обоза.
Глубокий снег. Местность полого спускается версты 3–4, потом так же полого поднимается, и следующий перевал – точка, где я могу зацепиться верстах в 6–7. Мои пулеметы полным ходом уходят по дороге. Задние стреляют на ходу, но, конечно, совершенно безрезультатно. Видны спешно отходящие по дороге танки, дальше, в верстах трех, какая-то отходящая кучками пехота и весь скат, покрытый частями красной конницы. На левом фланге чистое мертвое поле, а со стороны красных по самому гребню быстро двигаются какие-то точки. Без бинокля видно, что это броневые машины. Очевидно, что нам нужно поскорее выиграть расстояние, соединиться всей дивизии и тогда уже организованно пытаться задержать красных или, по моему мнению, вести арьергардный бой по всем правилам, хотя бы и без артиллерии, но от меня совершенно ясно видно, как наша несчастная пехота, и это, оказывается, все те же кубанцы-пластуны, настигается красной конницей и ее рубят без пощады.
Часть танков тоже останавливается, очевидно совершенно не приспособленные для маневренной войны с большими переходами. Команды покидают танки и бегут по дороге. Говорю несколько слов казакам о необходимости выручить своих же братьев кубанцев и поворачиваю бригаду вправо. Проходим с версту и попадаем уже под сильный огонь броневых машин и угрозу атаки с трех сторон. Бесконечно тяжело до слез, но приходится опять взять прежнее направление назад. Идем небольшим наметом; единственная наша сила теперь – это абсолютный порядок, и потому, как на учении, раздаются только команды и крики «равнение», «в порядке», «интервалы». Ближайшие красные берут тогда направление прямо на бригаду и идут полным ходом на нас в атаку, со стрельбой, но пока еще молча.
Допустить их с криками «Ура!» начать рубить наши хвосты нельзя никак. Быстро предупреждаю командиров полков и ближайшие сотни, и по команде вся бригада как один поворачивает повзводно кругом и без задержки бросается с криком «Ура!» на преследующих. Это так неожиданно для красных, что они моментально поворачивают; их беспорядочный строй не выдерживает нашей резервной колонны в полном порядке. Преследуем их шагов четыреста, после чего поворачиваем опять назад и уже идем, оторвавшись от них. Огонь броневых машин мало чувствителен, но все же люди и лошади время от времени падают и видно, как едут по двое на одной лошади. Моя заводная тоже ранена в бедро, и Белецкий изредка пускает проклятия большевикам. Добравшись до следующего хребта, вижу идущие под углом большие полки донцов Мамантова, которые, видя наше горестное положение, немного задерживаются, подходят к нам и рассыпают лавы перед фронтом.
Красные, конечно, моментально останавливаются, и наш обоз, который ни за что не выдержал бы продолжительного отхода, спасен. Находится взвод артиллерии, который сейчас же открывает огонь по колоннам и броневым машинам. Но, увы, наше счастье недолго. Донцы преспокойно сворачиваются в походные колонны и идут по своему направлению, очевидно, на Ольгинскую переправу. Недоумеваю, почему нет приказания от начальника дивизии, но, как узнал уже в Ростове, он был сильно ранен в руку, а старший командир бригады в голову. Все-таки это, конечно, не оправдание. Что же касается общего положения, то, конечно, наш дружный удар кулаком нашего корпуса и Мамантовского, который был очень силен, мог не только приостановить отход, но, может быть, и совсем выравнять наше положение.
Дальнейший отход в том же роде. Мучает мысль об общем положении, о Ростове, который совершенно не готов к такому внезапному приходу красных. Уже перед самыми садами Ростова нас нагоняют броневики и открывают действительный огонь по нашим густым колоннам. Настроение крайне подавленное. Откуда-то взявшиеся две пушки быстро снимаются с передков и в упор стреляют гранатами по машинам. Спускается ночь, мы входим в предместье, по линии железной дороги проходят броневые поезда, у входов стоят танки и броневые машины. Наша работа сегодня закончена так бесславно и с большим потерями. Я вижу генерала Топоркова и принимаю дивизию.
После снежных полей, по которым только что двигались люди, жаждущие уничтожить друг друга, и воздух прорезывался только свистом пуль, снарядов, тяжелым дыханием загнанных коней и охрипшими голосами команд, – так дико, странно, точно в сказке, мы вдруг попали в другой мир. Город, ярко освещенный и с сутолокой необыкновенной. Конечно, его жизнь зависит от наших успехов и неуспехов на фронте, но в этот момент в нем все и каждый в отдельности были заняты только своим.
Небольшие части и взводы танков и броневиков шли к окраинам, а вместе с тем встречались люди в форме с видом почти беспечным. В казенных учреждениях и госпиталях, ярко освещенных, казалось, был пожар. Выносили на улицы раненых, больных, дела, вещи, и все это наваливалось на телеги, автомобили и везлось на переправы и станции железной дороги.