Отделявшее полк от пристани расстояние версты в три мне удалось преодолеть только к вечеру. На пристани я получил подтверждение, что 2-й Корниловский Ударный полк остается в арьергарде, где он в данное время стоит, батальон 1-го Корниловского Ударного полка – тоже на окраине города, дивизия грузится, а арьергардам отходить по приказанию. Здесь начальник дивизии подчеркнул, что при погрузке 1-й полк станет шпалерами, пропустит всех, а потом погрузится сам. Отправив донесение, я дождался приказания об отходе 2-го Корниловского Ударного полка и, получив его около 21 часа, отправился к полку. К этому времени главная масса отступавших уже покинула город, и я, последний раз проехав на своем «верном коне боевом», быстро доехал до полка. Небывалое шествие полка началось: сняв седла и уздечки, мы отпустили наших верных товарищей-коней на волю. На позиции нашей артиллерии затрещали взрывы динамита, с винтовками на плечах, с легкими пулеметами и на лямках – с тяжелыми шла живая могучая сила, закаленная в боях и по-старому верная заветам своего вождя и шефа полка генерала Корнилова. Вместе с полком идет и приданный ему Кубанский пластунский батальон. Особенно тяжело было расставаться с оружием, сознавая, что оно еще пригодилось бы, но обстановка неумолимо требовала этого. Брали только то, что можно было унести на себе.
При подходе полка к своему транспорту «Корнилов» нам заявили, что места для нас нет. Тогда полковник Пашкевич потребовал к себе начальника штаба дивизии и прямо заявил ему: «Господин полковник, с нами пулеметы и винтовки, а потому без нас пароход не отойдет». После доклада начальнику дивизии погрузка началась.
Был полностью погружен и приданный нам пластунский батальон. Места, действительно, почти не было, как не было и порядка при погрузке. Набралось много какой-то тыловой публики, а для фронтовой части определенного места не оказалось. Из числа посторонних администрация парохода отказалась погрузить 10 офицеров и 60 казаков, которые почти без слова упрека уходили в горы, а некоторые, по выходе с пристани, стрелялись. Транспорт был до того переполнен, что в нижних трюмах без воздуха невозможно было сидеть, и некоторые покончили с собой самым примитивным способом. И только на рассвете транспорт «Корнилов» вышел в море.
В городе слышалась редкая ружейная стрельба, а у Геленджика довольно оживленная ружейная и пулеметная перестрелка. О переживаниях фронтовиков в момент отъезда говорить не буду, так как понять их может только фронтовик. Одно можно сказать, что отступление открывало нам всю гнусность, дряблость и продажность нашего тыла. Новороссийск же с его колоссальными складами и с многочисленным личным составом всевозможных учреждений, взобравшимся на наш транспорт, отшлифовали ужасную картину и придали ей законченный вид.
Оставалась одна только, последняя пядь родной земли в нашем распоряжении – это Крым. Как утопающий хватается за соломинку, так и у большинства из нас надежда зацепилась за этот маленький клочок земли, и каждый из нас, качаясь на волнах Черного моря, как бы подводил итог пройденному нами крестному пути и думал о возможном еще сопротивлении и о своем и общем исцелении в способах ведения борьбы. Та же мысль была у высшего командного состава. Глядя на эту перемешавшуюся массу, наши начальники искали способа приведения ее в надлежащий вид для продолжения борьбы. Даже малоопытный взгляд штатского человека видел, что состав тыловых учреждений колоссален и требует решительных мер к его сокращению. Решение было принято, и было приступлено к его выполнению.
Велись разговоры и о причинах поражения Вооруженных сил Юга России, и все видели их в отсутствии единой власти в руках генерала Деникина, в то время как у нашего противника было не только единство власти и цели, но и звероподобная Чека. Полное истощение физических и моральных сил было таково, что пережитую катастрофу Новороссийска и свою представляли в обычных жестоких военных выражениях: «Сегодня ты, а завтра я». Таковы законы войны.
Из книги «Корниловский ударный полк»: 13 марта Корниловская дивизия подошла к Новороссийску. 3-й батальон 1-го Корниловского полка получил приказание сдерживать противника на подступах Новороссийска, пока все части армии не погрузятся на пароходы.
3-й батальон рассыпался по холмам. Завязалась перестрелка, то вспыхивая, то затихая. Один полк за другим проходил по дороге сзади корниловцев и скрывался в Новороссийске. На душе у корниловцев поднималась муть: неужели нас забудут? Томительные часы тянулись до вечера, когда, наконец, пришло приказание оставить позицию и спешно идти на погрузку. Батальон свернулся в колонну и двинулся. Незабываемый путь… Пушки, танки, пулеметы, повозки, сундуки, чемоданы устилали дорогу. Около них шмыгали «зеленые» и, как шакалы, разбегались по кустарникам. Весь железнодорожный путь был сплошь заставлен вагонами, некоторые из них вздыбились, как быки в стаде. Невиданными чудищами под откосами застыли опрокинутые паровозы. Заревом, как багряным закатом, пылало все небо над Новороссийском. Горели громадные интендантские и артиллерийские склады. С грохотом огненные смерчи вздымались к небу.
Улицы Новороссийска были запружены народом, лошадьми. Из одной повозки со сломленными оглоблями и без лошади непрестанно раздавался крик:
– Братцы, не дайте погибнуть! возьмите меня! я раненый, сам двигаться не могу… Ох больно, осторожнее, не толкайте моей повозки…
Увидев корниловцев, раненый взмолился к ним… Безуспешно…
– Сестрица, сестрица, спасите хоть вы меня! – закричал раненый корниловской сестре милосердия.
Сестра протиснулась к раненому, что-то ему сказала и бросилась догонять свой батальон. Через несколько минут подошедшие корниловцы на винтовках вынесли раненого.
Около пристани ровными рядами в строю стояли донские кони – одни без всадников. Другие кони забрели в море, наклонили свои головы к воде, отфыркивались и сердито били передними ногами. Где-то громко ржали заводские жеребцы. С плачем и криками метались женщины, отыскивая своих мужей и детей, затерявшихся в тысячной толпе. Офицеры, солдаты, казаки с мола бросали в море пулеметы, седла, ящики… Все время подъезжали всадники. Один быстро соскочил с седла, обнял коня за шею, прижался к голове и в то же время выстрелил в ухо своего боевого друга…
Около мостков вплотную сгрудились люди. Зычные голоса наводили порядок. Непокорных тут же застреливали и бросали трупы в бухту…
В ночь на 14 марта Корниловская дивизия была погружена на пароход «Генерал Корнилов».
В. Гетц{146}6-Я Корниловская{147}
Приближается 40-я годовщина, как на берегу Черного моря, у подножия памятников героической Севастопольской обороны 1854–1856 годов закончилась борьба русских Белых витязей с красными полчищами. В числе витязей Белого воинства была и 6-я Корниловская батарея, которой я, ее командир, посвящаю свои воспоминания.
За этот долгий срок из нашей батарейной семьи многие ушли в другой мир, не дождавшись воскресения Родины, во что они верили, как в истину. Пусть же вечная память живет о них, принявших крещение огнем во имя высоких чувств к своей Родине и удостоившихся славного конца за светлые идеалы. Тем же, кого Господь хранит до сегодня, я от души желаю продлить свою жизнь на долгие годы, чтобы увидеть и дождаться неизбежного возрождения России в ее прежнем величии и славе.
Как будто вчера я вижу дорогие лица тех, о ком имею сведения или состою в переписке, – стоят передо мною: капитан Петр Васильевич Белин{148} – отличный офицер, отчетливый службист, ныне инженер и герой испанской войны; мой друг инженер Борис Евгеньевич Юшкин{149}, человек исключительной доброты и высокой человеческой морали; славный начальник 3-го орудия штабс-капитан Тычинин{150}, один из стаи константиновцев-юнкеров; такие же доблестные – штабс-капитан Замчалов{151}, подпоручик Турчанинов{152}, штабс-капитан Токаревич{153}, достигший чина полковника в Арабской армии и в должности командира полка, и, наконец, георгиевский кавалер, храбрый номер 2-го орудия, доброволица и первопоходница фейерверкер Софья Павловна Нестерова{154} – всем им я шлю свой дружеский привет. Все вышесказанное относится к рядовому составу батареи, о котором храню светлую память и горжусь тем, что при моей строгости и требовательности я обходился без наказаний, излишних в столь добросовестной службе всего состава.
Первым командиром батареи был полковник Воробьев, а личный состав был набран из частей Марковской бригады. Формирование происходило в период победоносного наступления нашей Добрармии по большой Московской дороге. Разворачивание носило стихийный характер, и части росли и множились наподобие снежного кома. Невольно спрашивается, почему контингенты для образования новых Корниловских батарей занимались у марковцев, имея свои. Причина сему – нахождение в это время их в составе 2-й дивизии, оперировавшей на Северном Кавказе, и только 2-й дивизион полковника Гегелашвили{155}принял участие в действиях на севере, уклонившись в сторону правобережной Украины. Таким образом, в движении по большой Московской дороге к сердцу России – Москве наши коренные батареи не участвовали, и только последовавшее отступление к Ростову соединило нас всех.
Во время отступательных боев в районе Харькова 6-я батарея, при прорыве фронта, погибла. Новый командир принял в районе Кущевки остатки ее, представлявшие хозяйственную часть в расстроенном состоянии. Предстояло формирование батареи вновь, и таким местом стала станица Тимашевская.