В течение всего января, февраля и марта 1920 года происходил процесс возрождения – человек за человеком, лошадь за лошадью пополняли наш некомплект. За это время удалось получить два орудия и добыть необходимое снаряжение и вооружение для личного состава. Вся эта работа требовала много настойчивости и инициативы при скудных ресурсах нашей добровольческой казны. На пополнение офицерского кадра прибыло несколько офицеров из старых Корниловских батарей; в числе их штабс-капитан Рыбаков, капитан Бородулин, капитан Гоплан. Это обстоятельство расслоило нас надвое: если коренные корниловцы считали себя носителями Корниловского духа, то вновь посвященные в это звание вполне законно считали себя хозяевами. Хотя и не было на этой почве инцидентов, но скрытое недоверие и обостренная подозрительность на первых порах существовали. Постепенно эти внутренние препоны сглаживались, и после Новороссийска они совсем прекратились, батарея зажила общей братской семьей, монолитной в своих боевых настроениях.
В самую распутицу, когда весна щедро оживляет уснувшую под покровом зимы природу частыми и обильными дождями, а дороги на Кубани превращаются в сплошные корыта с жидкой грязью, последовало наше выступление.
Движение по таким дорогам, вдобавок изрытым ухабами и глубокими выбоинами, походило на морской караван, попавший под прибой больших волн. Сплошь и рядом какое-нибудь орудие или ящик загружали в такой рытвине по ступицу, и тогда прислуга с офицерами погружались выше колена в грязь и вытаскивали застрявшую боевую повозку.
До станции Крымская движение проходило беспрепятственно, но здесь мы столкнулись с обходной колонной красной конницы. С ней, в продолжение всего дня, шел безуспешный для красных бой. К вечеру наступила тишина, использованная нами для короткого отдыха. Не выбив нас из станции днем, враг повторил свои попытки ночью, но оказался бессильным. Наступивший рассвет прекратил боевую вакханалию ночи – противник отошел, а мы свободно продолжали движение на Новороссийск.
Тоскливо и грустно на душе воочию наблюдать последний этап борьбы. Возникал вопрос уже не о победе, а о благополучном отходе к конечному пункту, он теперь становится целью последних усилий. В таком состоянии рождается безнадежность, а она ведет к потере воли, и слабеет рука, держащая оружие. Страх, как коса смерти, вырастает перед побежденным, и он готов отдаться панике. Так могло случиться с ратью, составленной из людей слабо спаянных идейно, но не с нами, не признавшими и до сих пор своего поражения, ибо нас связала воедино наша любовь к Родине, наша верность России, и мы, усталые и измотанные воины, шли туда, куда нас вела воля Вождя, – ни скопища врага, ни безотчетный страх бессильны были поколебать сердце добровольца.
Весеннее солнышко быстро осушало дороги. Движение облегчалось, наступившее дневное тепло позволяло снять шинели, легче шли ноги, и так мы достигли первого переезда через железную дорогу. Но только голова колонны вышла на переезд, как с гор, во фланг нам, красные открыли артиллерийский огонь и их части стали наступать. Выставив заслон, наша колонна продолжала свое движение. Нельзя себе представить, что могло быть с нами, если бы командир стрелявшей по колонне батареи был бы опытный артиллерист. Провидение нам послало спасение, так как профан не смог справиться с трубкой и посылал нам либо серию высоких разрывов, либо серию клевков. Колонна отделалась небольшими потерями. Среди раненых оказался капитан В. – офицер штаба дивизии. В этом эпизоде нельзя умолчать о доблестном поведении жены командира, Марии Марковны, которая по собственной инициативе, рискуя подвергнуться участи своего пациента и оторваться от своей колонны, осталась около раненного шрапнельной пулей в бок, сделала под огнем перевязку и вывезла его. Этот подвиг не был разглашен по ее просьбе и совершен ею по велению доброго и отзывчивого сердца. Такой бескорыстный пример доблести и высокой гуманности должен быть запечатлен в истории батареи.
Не форсируя движения, колонна приближалась к пригороду Новороссийска. На рейде безмолвно стояли два гиганта морской эскадры союзников – теперь безучастных зрителей российской трагедии. Больно и оскорбительно было наблюдать это безразличие со стороны тех, кому мы верили, как своим боевым друзьям, и на чью помощь мы надеялись в награду за свою верность и обильно пролитую кровь в боевых испытаниях мировой войны, нищету и ожоги Гражданской, сражаясь не только со своим внутренним врагом, но и рушителями всего культурного человечества. Вправе же мы были ждать теперь помощь. И вот в ответ на эти мысли на палубе одного из этих гигантов задвигались люди, и вдруг бортовые башни окутались черным дымом, а над нашими головами пронеслись, содрогая воздух, многопудовые бомбы и легли на дальних высотах, где предположительно находилась конница красных. Грибовидные разрывы охватили огромную площадь, и могучее эхо прокатилось по бесчисленным ущельям гор. Дух захватило, радость наполнила сердце, мысль ликовала в ожидании повторных залпов, но тщетно оказалось наше ожидание: гигант замолчал и прикрыл свои орудия чехлами. Вместо ожидаемой защиты бортовой залп скорее походил на салют победителям. К перечню причиненных обид прибавилась еще одна, а дальше они выросли в целые фолианты…
На окраине города батарея заняла позицию для прикрытия посадки. Противник активности не проявлял. Так мы дождались сумерек. Сгущающаяся тьма прикрыла завесой дали, ярче обрисовывались огни пожаров, и отчетливее доносилась трескотня взрывавшихся ружейных патронов горевшего склада. Теперь полностью представилась картина агонизирующего города. Тревожно работала мысль, стараясь разгадать загадку ближайшего будущего. Страшен был «ад», через который предстояло пройти к пристани, но за ним находилась возможность избежать неминуемую гибель и опять продолжать борьбу, и потому так настойчиво тянулись мы туда. Порой заполняла душу тревога за свою участь – не забыты ли мы? Не брошены ли на произвол судьбы? Но эти сомнения вскоре рассеял прискакавший от командира дивизиона разведчик с приказанием немедленно выступать на погрузку. Ночь нас приняла в свои объятия и помогла беспрепятственно сняться с позиции.
Безмолвные улицы свидетельствовали о страхе, обуявшем жителей. На пристани нас ожидало фатальное приказание – оставить (бросить) орудия, сняв прицельные приспособления и замки, и разлучиться с верными друзьями – конским составом, этой живой тягой, без которой мы становились мертвым арсеналом. Можно себе представить, какой страшный протест за участь своих орудий вырос в душе артиллериста, воспитанного в верности своей пушке, которую он должен был защищать подобно знамени. Теперь предлагалось их бросить, как негодную ветошь. Если не требования устава, то вековая традиция обязывала защищать свою эмблему чести не во образе Священной Хоругви, на что имели право другие рода войск, а во образе смертоносного жерла, извергающего смертельно губительного огня. Так рушилась священная заповедь старого поколения, а потому и надо глубоко осознать бурю против тех, кто ее нарушал. Для 6-й батареи этот момент был особо сугуб ввиду недавнего возрождения после гибели. В подавленном настроении и с разбитой душой подошла батарея к мостикам… Каждый чин имел право взять с собой только ручной багаж.
Все дальнейшее прошло как летаргический сон: битком набитые трюмы, сплошной ряд лежащих тел, вперемежку здоровых с больными сыпным тифом; непрерывное хождение вниз и вверх по лестницам; бесконечные ссоры: все это стадное существование оставило в душе гнетущее воспоминание какого-то прообраза ада, когда человек человеку становится волком.
Отход Марковской дивизии{156}
Положение Доброльческого корпуса было критическим. Красное командование поставило задачей разгромить его, захватив в клещи с запада ударной группой, с востока конным корпусом Буденного. Наступление последнего шло весьма успешно. Генерал Шкуро отступал перед подавляющими силами красной конницы. От него была взята Терская дивизия, отправленная на подавление разрастающегося в тылу восстания Махно. Буденный подходил к ст. Касторная, находящейся более чем в 50 верстах к югу от правого фланга марковцев. Эта угроза заставила генерала Третьякова{157} быстро отвести туда 2-й полк.
В ночь на 18 октября 2-й полк, потерявший в боях у Ельца и Чернавы до 500 человек, шел двумя колоннами: батальонами вдоль реки Олым, а артиллерия с обозами несколько западнее. На восточном берегу реки были красные. Батальон алексеевцев, стоявший в обеспечении тыла, ушел на присоединение к своему полку.
Скверная погода, тяжелые дороги, многочисленные овраги тормозили движение. В орудия и подводы приходилось «впрягаться» людям. И только к концу третьего дня на станцию пришел один батальон и на четвертый – весь полк. Инженерная рота и орудия при ней уже обстреливали приближавшиеся с севера разъезды кавалерийских частей противника.
Красные активны на всем фронте отряда. Приказано: 2-му полку удерживать район ст. Касторная во что бы то ни стало; 1-му полку сдерживать противника на фронте от деревни Веселая на реке Олым до с. Козьмодемьянского, выслав один батальон в село Никольское на реке Олым, в 20 верстах к северу от Касторкой; Алексеевскому полку – удерживать район Айвен. Полосы отхода: 1-го полка – между рекой Олым и рекой Кшенева; алексеевцам – между рекой Кшенева и рекой Тим, по обе стороны железной дороги Мармыжи— Ливны.
17 октября. 1-й батальон 1-го полка, после крупного успеха к северу от Айвен, был поражен неожиданным для него приказанием идти в село Никольское, куда он пришел на четвертый день и через которое только что прошел 2-й полк; 2-й батальон полка выступил вправо для занятия участка от деревни Веселой до реки Сосна; 3-й батальон с командами оставался в селе Козьмодемьянском.
2-й батальон, выступив, скоро столкнулся с колонной красной пехоты, идущей на юг. Он ее разметал и тут же узнал, что другая колонна уже прошла. Батальон последовал за ней и у деревни Липовчик разметал и ее. Переночевав, он тронулся к деревне Веселой, которая оказалась уже занятой противником. Две роты повели наступление и скоро отбросили красных за Олым. Но в это время в тылу батальона разворачивалась еще одна колонна красной пехоты, пришедшая с севера. Завязался настолько серьезный бой, что пришлось вызвать из Веселой на помощь ведущим бой двум ротам сначала одну роту, затем и другую. Красные, отошедшие за реку, снова занимают деревню.