Снова в Донбассе
12 декабря. Ночь и часть дня, проделав 40 верст, части дивизии собрались в Бахмуте. Однако дивизия не в полном составе. Инженерная рота{177} отделилась еще в Белгороде, отошла на Купянск, а затем к Ростову для возведения перед ним укрепленной линии. Три батареи были отведены в резерв армии, а одна придана корниловцам. Не подошли еще все пулеметные команды и обозы. Боевой состав дивизии был приблизительно такой: в 1-м полку 800 штыков; во 2-м и 3-м по 550; в полках по 20 тяжелых пулеметов; в конных сотнях по 60—100 шашек. При ней – 14 орудий и формирующийся конный дивизион в 200 коней, в который генерал Тимановский приказал передать почти всех лошадей; дивизион частично без седел и, конечно, необученный, годный лишь для разведки. В Бахмуте во 2-й и 3-й полки было влито пополнение до 200 чинов расформированной стражи и 15 юношей-добровольцев. Дивизия представляла собой солидную силу численно, но морально…
К своему начальнику приходит отличный боец, к которому было полное доверие.
– Господин капитан! Вы меня знаете не первый год, и знаете с хорошей стороны. Я пришел вам честно сказать, что ухожу домой. Мое село у Купянска. Что с моей женой и ребенком, не знаю. Я не красный, не служил у них и служить им меня не заставят.
Капитан приказал сдать коня и оружие, за исключением револьвера, и уйти так, чтобы никто не знал. На прощание они обнялись.
В команде конных разведчиков одного батальона было 11 человек махновцев. Их навербовал один из них, ст. унтер-офицер, еще когда полк шел на север. Отличные были бойцы. А когда отходили по лесам, тот же унтер-офицер сказал своему начальнику: «Армия отходит, и мы решили разойтись по домам».
– Ну что ж? Коли так, прощайте! – только и мог сказать начальник; удерживать, отговаривать их он не стал.
Капитан Орлов, георгиевский кавалер, из мобилизованных, как-то заметил бывшим с ним офицерам: «Теперь я не верю в победу». Ему не возражали. Немного спустя он снова сказал: «Бороться дальше бессмысленно». На это ему горячо возразили, напомнили о Чести и Долге. Видимо, мучительно поборов себя, он тихо сказал: «Я кончил воевать». В одну из ночей этот офицер исчез.
Большим моральным ударом было, когда в Бахмуте узнали о разложении казаков. Справится ли с развалом их генерал Врангель? Тем не менее, несмотря ни на что, у марковцев было решение сначала молчаливое, а затем и открыто высказываемое: «А продолжать бороться мы все же будем!» Как было не прийти к такому решению, когда им говорили женщины, дети, старики, пусть немногие:
– Неужели вы оставите нас? Если уйдете, то хоть возвращайтесь скорее. К Рождеству возвращайтесь!
Были среди бойцов разговоры и на боевые темы.
– Ну что ж? Начнем опять с обороны Донбасса.
– Вероятно, нам придется вообще аннулировать весь этот год, уйти в казачьи области и оттуда начать новый поход.
– А если красные помешают?
– Помешают? Пройдем силой.
У марковцев было лишь одно представление: если суждено отходить, то только на Дон, хотя и знали, что можно отойти на Крым и, безусловно, с меньшими усилиями. Дон, Кубань, вообще весь Северный Кавказ – базы армии, места наиболее настроенного против большевиков населения. Оттуда только и можно собраться с силами и снова начать наступление. Там почти все их раненые и больные – верное пополнение. Даже если бы марковцы и знали, что творилось в это время на Кубани, если бы и знали, что на верхах командования были разные мнения: на Дон или на Крым, то их суждения все же склонялись бы – на Дон. То, что им и всему корпусу придется, может быть, пробиваться на Дон, имея дело с кавалерией Буденного, их не смущало.
Ночь. Где-то началась стрельба, но дежурная часть быстро разогнала осмелевших шахтеров. Приказ: утром дивизия выступает в район Дебальцева с ночевкой в селе Луганском. Выступать двумя колоннами: левой, северной – полки, батареи; южной – обозы с прикрытием. Возможна встреча с конницей Буденного.
13 декабря. Выступление в 5 часов. Еще темно. В боковых улицах видны группы шахтеров. Что-то зловещее в их виде. Вот из центра города уходит последний батальон, и за ним слышен грохот, шум…
– Толпа громит магазины! – докладывают командиру батальона.
– Батальон, стой!
Взвод возвращается на площадь и дает несколько залпов по толпе. Последняя разбегается. Уже горит дом. Впечатление тяжелое, нервное. Ночевка в Луганском в полной готовности. Пошел дождь.
15 декабря — выступление под дождем и мокрым снегом. Доложили о дезертирстве чинов стражи из бахмутского пополнения. «Черт с ним!» Части расположились: 1-й полк в Чернухине, 2-й – два батальона на ст. Баронская и в ближайшей к ней деревне, 3-й – на станции и поселке Дебальцево; в резерве на ст. Чернухино – батальон 2-го полка и команда разведчиков со штабом дивизии.
Дивизия заняла центральный участок в Донбассе с задачей прикрыть железную дорогу на Ростов, дать корпусу (остальные части армии отходили на Крым) пройти Донбасс. Участок дивизии был хорошо известен по боям марта и апреля этого же года. Тогда он занимался полком в 1500 штыков при четырех орудиях, теперь – дивизией в 2000 штыков при 14 орудиях и значительно большем числе пулеметов. Не было лишь бронепоездов. Донской «Казак» со вспомогателем Марковской железнодорожной роты стоял на ст. Чернухино, но он имел задачу курсировать по линии на ст. Лихая. Дивизия подготовилась к обороне.
«Нам выдали ружейное масло, и было приказано вычистить и смазать винтовки, пополнить носимый запас патронов… Настроение было приподнятое, и мы с удовольствием ждали встречи с Буденным. Я не знал, да и не думаю, что кто-нибудь из нашей команды в 120 штыков знал о положении на фронте. Наша команда (разведчиков 1-го полка) была хороша. Капитан Шевченко{178} был смел и любим солдатами».
В других частях дивизии настроение было несколько сниженное, но кадры не упускали ни одной минуты, чтобы поднять его. В плохом положении оказался 3-й полк, стоявший на Дебальцево; там чувствовалось враждебное настроение среди рабочих. Слабых оно удручало, сильных озлобляло; но всех подбадривала погода – начало подмораживать, падал снег, конец грязи. Ночь прошла спокойно.
16 декабря. Утром дивизия на передовом фасе фронта. Кубанцы, пройдя вправо от нее, подались к востоку; слева на линию Дебальцево— Никитовка отошла 2-я дивизия. Впереди показались разъезды противника, постепенно охватывающие ее с флангов.
В полдень неожиданность: посланный во 2-ю дивизию разъезд для связи едва не был захвачен и прискакал обратно. Что во 2-й дивизии – неизвестно. Возможно все; и командир 3-го полка отсылает обоз на юг по единственной дороге, пересекающей лощины через села Дебальцево и Ольховатка. Через три часа новая неожиданность: на обоз напала конная часть противника. Красная кавалерия обходит дивизию. Из штаба приказание: полку обеспечить себя с юга. За правым флангом дивизии красной кавалерией заняты станция и село Фащевка, 10 верст южнее расположения дивизии. Сообщается, однако, что на ст. Бесчинская, в 50 верстах к югу, выгружается Корниловская дивизия.
Командир 3-го полка, капитан Савельев, выслушивает информацию командиров батальонов, касающуюся местности и могущих быть затруднений для полка в случае отхода. Он не был в полку, когда в начале года здесь были бои. Говорили о лощине за дивизией, непроходимой для артиллерии, обозов и даже пулеметных тачанок. Говорили, что в этой лощине погиб полковник Булаткин. Говорили, что ее можно обойти только с востока и если полку придется обходить лощину, то предварительно нужно будет идти верст 15 вдоль фронта к ст. Чернухино. Туда две дороги: одна вдоль железнодорожной ветки, несколько круговая, с приближением в сторону противника; другая идет через глубокую балку. Первую может пересечь противник, вторая может быть тяжелым препятствием.
Все беспокоятся, но мнение у всех одно – будем биться. Капитан Савельев молчал, слушал как-то рассеянно и наконец сказал: «Генерал Тимановский сильно болен. Никому об этом не говорить».
«Меня больше всего беспокоило состояние начальника дивизии. За последние дни он осунулся, сгорбился и перестал интересоваться окружающим. Молчал, думал без конца и, в довершение всех бед, начал пить чистый спирт. Наши неудачи сразили его; что-то у него в голове было не в порядке. Было ли это предчувствие близкой смерти? Неожиданно у него появилась высокая температура…» (из записок начальника штаба полковника Битенбиндера).
В этот день совершенно оголился левый фланг дивизии. 2-я пехотная дивизия отходила под давлением кавалерии противника. В Енакиеве в это время стоял запасный батальон 1-го полка, пулеметная команда и обоз, которые не знали о близости противника и готовились выступить утром следующего дня. Случайно несколько офицеров встретили отходящую Кубанскую часть в 50–60 сабель, командир которой и сообщил им о приближении красных.
Сообщение было неожиданным и ошеломляющим. Ответы на заданные марковцами вопросы еще более поразили их. Оказалось, что Кубанская часть, которую офицеры встретили, была не сотня, а полк, а офицер, с которым они разговаривали, командир полка. Он сказал, что кубанцы больше воевать не хотят и ушли к себе на Кубань, а это все, что осталось от полка. Такое же положение и в других кубанских полках. Марковцы были настолько поражены, что больше не задали ни одного вопроса. Махнув безнадежно рукой, замолчал и командир Кубанского полка… «Уходите!» – только и мог выговорить он.
Офицер-артиллерист, служивший в корпусе генерала Шкуро, так описал развал у кубанцев: «Командир одного полка построил его и держал речь, призывая казаков к исполнению долга, и в конце речи объявил, что полк пройдет мимо него и кто из казаков останется верным долгу, пусть выстраивается за ним, а кто решил ехать домой, пусть едет прямо. Это была горестная и трагическая картина. Из каждой сотни сворачивало 5 —15 всадников, а остальные ехали прямо, запев свои кубанские песни. Оставшиеся печально смотрели на уходивших. У многих были слезы на глазах. Они считали себя обреченными, но чувство долга у них оказалось сильнее. Среди ушедших казаков не было офицеров и урядников» (капитан