Главная масса марковцев, вышедших из боя, собралась верстах в 30 к югу, в Успенском. Здесь было около 300 пехотинцев с 20 тяжелыми и легкими пулеметами, артиллеристы с лошадьми и одним орудием, десятки подвод. Первая мера полковника Битенбиндера – связать всех рассыпавшихся по району марковцев и объявить им о переходе в Ростов; вторая – снятие с командования 1-м полком полковника Слоновского. К этому марковцы отнеслись с горькой иронией: его вина лишь малая доля главной, основной вины. Но не до того им было в это время.
19 декабря. Марковцы разными путями направлялись к Ростову. Давно уже без связи с дивизией, туда же отходил запасный батальон, обозы, команды, батареи, бывшие в резерве. На подводы было перегружено самое необходимое, что находилось в составах из-за полной забитости линии. Мало пострадавший арьергардный батальон ехал на подводах. Впереди видна высокая гряда – отличная позиция для обороны. Не на ней ли та «линия чести», о которой шли разговоры еще в Бахмуте? И действительно, на гряде лежали груды кольев и мотков проволоки. Работали чины Марковской инженерной роты.
– Торопитесь! – говорили им.
Ночевка в селе Султан-Салы. На следующем переходе навстречу шла колонна пехоты – Терский пластунский батальон. Пластуны, почти сплошь молодежь, шли с мрачными лицами, тяжелой поступью, согнувшиеся под тяжестью несомого каждым груза. Молча прошли они, молчали и марковцы. За пластунами ехало два орудия, оказавшиеся Марковской запасной батареей. Марковцы приветствовали марковцев, но вместе с радостью встречи была у тех и других тревога. Разгром дивизии потряс батарейцев. Была надежда на Терскую казачью дивизию генерала Топоркова, которая выступает на фронт. С добрыми взаимными пожеланиями разъехались соратники – одни в бой, другие залечивать свои раны. (Через несколько дней этот артиллерийский взвод погиб целиком.)
В Ростове
С 20 декабря марковцы собирались в Ростове. Пришла большая колонна в 400 человек, потом – в 160, несколько небольших групп; колонна чуть ли не в сотню лошадей, десятки подвод, одно орудие, пулеметы на тачанках. Горожане остановились, смотрели на входивших глазами, полными недоумения, растерянности, ужаса… В самом деле – входили марковцы, которые были где-то под Орлом, а теперь здесь. Судьба города и их, жителей, определенна: придут большевики. У некоторых текли слезы, а большинство, взглянув на входивших, усталых, унылых, поворачивались и уходили.
Марковцы расположились в центре города. Встречи, объятия… Жив? Расспросы: «Где А.?», «Что с Б.?», «Убит. Зарублен. Ранен. Оставлен раненым. Застрелился». Но чаще был ответ: «Неизвестно. В последний раз видели его…»
– Полковник Наумов застрелился! Мы пробегали мимо него. Он стоял с револьвером в руке. «Господин полковник! Мы будем пробиваться, идите с нами». Он не двинулся с места, а едва мы отошли, услышали глухой выстрел…
Впечатление весьма тяжелое от рассказа о таком печальном конце этого, далеко не заурядного, весьма известного марковца.
– Генерал Тимановский умер!
Это известие потрясло всех. Марковцы лишились не просто доблестного любимого начальника, а внутренней силы, которая крепила их ряды и держала дух на большой высоте.
– Он умер в день нашего разгрома.
– Не пережил свою дивизию.
Была скорбная панихида по нем, по командире 2-го полка, полковнике Морозове{185}, умершем тоже от тифа, о чем узнали только теперь, и по всем погибшим. Ни одного гроба не стояло на панихиде. Все убитые остались «там», а гроб с генералом Тимановским был отправлен в Екатеринодар для погребения в склепе Войскового собора рядом с генералом Алексеевым{186}, полковником Гейдеманом{187}, полковником Миончинским{188}, полковником Морозовым.
За вопросами о соратниках следовали вопросы: «Как рота? Полк? Сколько вышло? Сколько вышло пулеметов, орудий? Что с сестрами?» Ответы были печальные. Вывод один: дивизия больше не существует, а наличного состава едва ли хватит на один полк. Когда исчерпались эти темы, встал вопрос самый больной: «Как это могло произойти? Невероятно, что противник мог смять дивизию, загнать ее в яму и не выпустить оттуда».
– Наши отбивались геройски, отбивались исключительно ружейным и пулеметным огнем.
– Мы отбивались, когда уже были зажаты в тиски.
– Нашей вины не было – дрались на совесть, чтобы пробиться.
– От нас можно требовать все, но нельзя ставить нас в безнадежные условия.
– Мы дрались бы до конца, но мы даже сопротивляться не имели возможности.
– Собственно говоря, и боя-то настоящего не было: роты не успели развернуться, пулеметы и батареи – занять позиции.
– Знаете ли вы, что наша артиллерия в 14 орудий весьма эффектно обстреляла красных, когда они оставляли село, и выпустила всего три снаряда, когда они атаковали?
– Задержка произошла на мосту.
– А я видел – она произошла на подъеме.
Среди средних начальников говорилось о другом. Виновен ли командир 1-го полка, полковник Слоновский? Зачем он послал в атаку батальон капитана Панкова, не приготовив все для ее обеспечения? Виноват ли командир 2-го полка, полковник Данилов, который ничего не предпринял в бою, оставил свой полк в полном бездействии и сам пропал без вести? Командир 3-го полка, капитан Савельев? На нем лежала пассивная задача арьергарда дивизии. Никаких распоряжений во время боя он не получал. А катастрофа началась в авангарде, помочь устроению которой он никак не мог, но он указал на одну из главных, даже основную причину: «Я не был на собрании в штабе дивизии, когда решался вопрос о пути следования дивизии. Я бы решительно возражал». Капитану Савельеву, как и всему 3-му полку, памятен отход от Дебальцева по обледенелой дороге через лощину. Случай, сыгравший роковую роль. Но было бы возражение капитана Савельева принято?
Слепое выполнение ошибочной директивы повлекло за собой трагический результат. Полковник Битенбиндер объясняет неудачу тем, что полковник Слоновский начал наступление на село Алексеево-Леоново с более чем часовым опозданием. Это так. Но… «Ладно вышло на бумаге. Да забыли про овраги. А по ним шагать…»
Марковцы крайне мучительно переживали свой разгром. Обвиняли всех, обвиняли и себя: растерялись, потеряли руководство своими частями и… не решились, видя положение, на самостоятельные действия. Вышли организованно только дерзнувшие…
В Ростове был подведен подсчет наличного состава и потерь. В 1-м полку осталось около 300 человек; из этого числа в команде пеших разведчиков – 60 и в 5-й и 8-й ротах по 30–35 человек. Вышло 5–6 пулеметов. Во 2-м – около 250 и 10 пулеметов. В 3-м – около 300, в том числе вышедший в порядке батальон в 160 человек, и 4–5 пулеметов. Почти полностью сохранились конные сотни, покинувшие бой в самом начале. Итого – до 850 штыков и 20 пулеметов. Потери?
Из Бахмута дивизия вышла в составе свыше 1800 штыков. До 100 человек дезертировало во время перехода. В боях 18 декабря выбыло, включая больных, до 200 человек. Таким образом, в бой вступило до 1500 штыков. До 100 человек раненых было вывезено. Оставалось 1400 штыков; из них вышло из боя до 850 человек. Отсюда – потери до 550 человек. Если прибавить убыль пулеметчиков, артиллеристов, обозных, то общие потери дивизии можно считать до 900 человек. По советским данным, самым скромным, ими взято в плен 67 офицеров и 1200 солдат, 12 пушек и 50 пулеметов. «Лучшая дивизия белых, дивизия чернопогонников, изрублена нашей славной кавалерией», – писали советские газеты.
Но вот свидетельство мл. унтер-офицера Чарочкина, взятого в плен, но потом бежавшего к своим: «Все здоровые пленные, а также и легко раненные были собраны на ст. Чистякове. Нас набралось 300–350 человек. Офицеры были выделены в особую группу; их было около 50. На следующий день на ст. Рассыпная была присоединена еще партия в 60, 1-го полка». Итого в плен попало около 400 человек. По свидетельству Чарочкина, отношение к пленным было весьма снисходительное. Ими даже гордились. «Мы вас повезем показывать в Москву», – говорили им. Между прочим, Чарочкин уверял, что среди пленных офицеров он видел полковника Данилова.
На долю кровавых потерь остается около 500 человек. «Раненых и убитых было очень много», – говорила сестра милосердия, попавшая вместе с другими в плен и затем пришедшая обратно к своим, Нина Курбская. Немало раненых и убитых было среди красных. Она видела после боя вокруг села и ужасалась, сколько на нем лежало одних только лошадей. И она подтверждает хорошее отношение красных и говорит, что они не очень-то хвалились своей победой. Преувеличение советских данных об убитых и пленных огромно, но поразительно совпадение в числах пленных офицеров, пулеметов и орудий (тут даже уменьшено на одно).
В течение трех дней, с утра до вечера, приходили и присоединялись к своим частям отставшие, выздоровевшие и даже выздоравливающие в госпиталях Ростова; подтягивались обозы, а с ними и те, которые не могли найти свои части и осели в хозяйственных частях. Роты, вышедшие из боя в составе 4–5 – 6 человек, усилились до 12–15 и даже до 25. Иные были в 35–40. Число штыков уже перевалило за 1000. Обозы привезли с собой не только пополнение людьми, но и пулеметы. Каждый батальон имел команду в четыре пулемета, а полки в шесть и более. Не хватало для них лишь двуколок. Но все же, как слаба дивизия! Марковцы беспокоились – не будет ли она сведена в полк.
И вот неожиданно пришел полковник Блейш, еще слабый, не поправившийся от болезни. Он сказал: во-первых, он назначен вр. командующим дивизией, во-вторых, дивизия в полк сведена не будет и, в-третьих, она будет отведена в тыл на формирование. Всеобщая радость. «А как положение на фронте?» – спросили его. «Отнюдь не безнадежное; в крайнем случае фронт будет отведен на Дон».