«Сходились на том, что мы все же лучше большевиков, и, отбросив сомнения и затыкая уши и закрывая глаза на все, нас возмущавшее, надо было скорее взять Москву, а потом «все образуется», все придет в какой-то порядок, как-то наладится, ибо у нас не было никакой социальной ненависти ни к какой части населения, в противоположность коммунистам». Эта запись, сделанная еще в период наступления, не потеряла значения и в уманских разговорах: она характеризовала идейное настроение всех марковцев тогда, но теперь для многих вскрылась большая внутренняя пустота таких рассуждений, вызвавшая столь печальные последствия.
«Да! Мы несем в сердцах и чувствах Правду и Добро. Но было ли это известно народу? Говорили ли мы об этом народу? А если и отвечали на его вопросы, то отвечали ли им убежденно, убедительно, и верил ли он нам?»
Горячо спорящие бросали короткие фразы. Коммунисты в Донбассе – они враги. Крестьяне Харьковской губернии – они не хотели воевать, и им почти безразличны и белые, и красные. Крестьяне Курской губернии – воевать не хотели, но чувствовали зло в большевиках. Крестьяне Орловской губернии настроены были против большевиков: они испытали на себе их режим. Делался вывод: только испытав коммунизм, народ пойдет против него. Но этот вывод не удовлетворял.
Раннее утро. Все еще спят, но вот один вскакивает и громко говорит:
– Хорошо! Народ убежден, что большевики несут ему зло. Но почему вы думаете, что он непременно должен пойти за нами?
Все проснулись. Офицер повторил свой вопрос и добавил:
– Народ станет на нашу сторону, если будет знать, что мы ему дадим.
Молчание. У всех в головах рой мыслей. Тема расширялась и углублялась. Она уже не касалась, а охватывала то, что для каждого было самым ценным – Белую Идею. Да. Действительно так. Мы сами не знали и не знаем… Да! Что-то доброе мы несли в своих сердцах, но на глазах у всех были лишь наши штыки. Но наша ли в этом вина? Разъяснять народу, за что идет Добрармия, не наше дело. Для этого был Осваг. Знай его разъяснения, мы, конечно, не смущаясь, передавали бы народу, среди которого мы все время были.
Иным марковцам удалось ближе познакомиться с этим учреждением, и вот запись: «У меня во взводе 1-й роты во 2-м походе был хороший солдат ставрополец. Перед Армавиром он был ранен, и потом из госпиталя его забрали в Осваг для подготовки из него низового пропагандиста. Летом 1919 года я встретил его в Ростове, и он поделился со мной тем, чем его напичкали. Оказалось, что все сводилось к масонскому заговору и «Сионским протоколам», и это он должен был внушать мужикам и рабочим для того, чтобы объяснить задачи и цели Добрармии. Меня поразила бессмысленность этой пропаганды. Направлять крестьян и рабочих против масонов высоких степеней и сионских мудрецов, сидящих за границей, в то время, когда перед нами и против нас непосредственно были такие же крестьяне и такие же рабочие, казалось форменным абсурдом. Те были вне нашей досягаемости, а вот эти, которые стояли на распутье – кому помогать, – вся эта чепуха была безразлична в высшей степени».
Из записей о том времени… «Генерал Тимановский в Орле. Его встретили и горожане и жел. – дор. рабочие с такой симпатией, что душа радовалась. Он не ожидал такой встречи. Прибыли 4 вагона Освага. Осважники ретиво взялись за дело и начали расклеивать огромные цветные плакаты: жизнь при коммунистах и при белых. Это было издевательство… сверх глупость осважников. Он приказал их содрать».
Другая запись: «Пришлось прочесть какую-то брошюрку Освага. Пустая, не произведшая никакого впечатления. Убедительность отсутствует».
В Уманской узнали о расформировании Освага и не пожалели о нем. Он совершенно не удовлетворял своему назначению. Как ни были неприятны слова: «пропаганда», «агитация» и т. п., но марковцы приходили к заключению – у большевиков они сыграли роль огромную, и нечто подобное должно было бы быть и в Добрармии. Об этом говорил и генерал Деникин, но когда армия уже отходила. «Пропаганда служит исключительно по прямому направлению – популяризация идей, проводимых властью, разоблачению сущности большевизма, поднятию народного самосознания и воля борьбы с анархией». Тогда же он, в декларации 15 декабря, сказал: «Прессе сопутствующей помогать, несогласную терпеть, разрушающую уничтожать». Генерал Деникин напомнил марковцам о прессе. На фронте они ее не видели и только слышали от приезжающих, что она наполнена какими-то нападками, дрязгами, даже обвинения Белой власти. И не тут ли тоже причина неудач?
В Уманской узнали и о тяжелых событиях, протекавших и протекающих в тылу. Оказывается – мы в «Кубанской республике». На Кубани сильное самостийное настроение; формируется Кубанская армия; все казачьи области организуют свой Казачий союз. Некоторые марковцы, оказывается, принимали участие с генералом Покровским в разоружении в Екатеринодаре кубанских частей, в аресте членов Рады, из которых один был повешен.
Говорили о восстании в Крыму какого-то капитана Орлова, будто бы как протест против тыловых беспорядков. Конечно, беспорядки огромны, но к чему может привести восстание, как не к полному разложению. Наступают грузины… Слухи давили. Но признать, что «все кончено», марковцы не хотели. Они еще будут бороться и не отступятся от своего Вождя. Да! Белая Идея потерпела поражение, но это поражение внешнее. Она должна жить. Ее первый пункт – «Единая, великая, неделимая» – должен остаться в полной силе. Она только должна выявить себя во всей полноте и глубине, как показали требования жизни и борьбы.
Но по внутренней слабости брошенное кем-то вместо «Белая Идея» выражение «Белая Мечта» было подхвачено… Мечтать никому не возбраняется, да это и легко. И вот, спрятали «Белую Идею», пошли за «Белой Мечтой». И не задумываясь пошли, даже узнав о разрыве между генералом Деникиным и генералом Врангелем, как это ни было тяжело. Говорили о причинах, о каком-то письме генерала Врангеля, обвинявшего генерала Деникина во многом. Не задумались и тогда, когда узнали об отступлении армий адмирала Колчака в Сибири и о его смерти 25 января. Погиб Верховный Правитель. И как погиб! Его выдал французский генерал Жаннен. Еще раз вспомнили о союзниках… Верховный Правитель России погиб – да здравствует генерал Деникин, его заместитель!
1920 год. В станице Уманской
– С Новым годом.
– Ну что же? Начнем опять с Кубани?
– Начнем!
– С новым счастьем!
– Эх, Кубань, ты наша родина. Вековой наш богатырь!
Грустно. Но какая-то внутренняя решимость. Казаки внимательно присматривались к марковцам суровыми взглядами, но «шли навстречу». Спасибо! Ведь Новый год. Праздник. Каждый день перемещения из дома в дом. Терпите, казаки. Нужно. Открыто недовольных предупреждали. Все вопросы решались на месте.
6 января, в день праздника Крещения – крещенский парад. Участвовал 1-й полк да небольшая казачья часть. Принимал его станичный атаман.
Дивизию принял генерал Канцеров. Он не побеспокоил ее смотром, но его влияние стали все быстро чувствовать. Но кто он? Генерал-лейтенант Канцеров – старый генерал и по годам, и по службе. В Великую войну – начальник 71-й пехотной дивизии. Награжден не только орденом Св. Георгия IV степени, но и III. Отзывы о нем его бывших подчиненных отличные во всех отношениях. У него помощником по дивизии полковник Блейш. Можно быть спокойными. Командирами полков назначены капитан Марченко, полковник Докукин и капитан Савельев.
Генерал Канцеров детально ознакомился с состоянием частей дивизии и выяснил их нужды. Его интересовало не только количество штыков, пулеметов, орудий, кухонь, пулеметных двуколок, повозок и лошадей, не только наличие снаряжения, состояние обмундирования и обуви и проч., но и… наличие шомполов к винтовкам, смазочного масла, даже тряпок для смазки. Питание частей было у него серьезной заботой.
Однажды генерал вызвал к себе всех артельщиков. На этой должности были почти только офицеры, по состоянию здоровья не могущие служить в строю. Опрос и разговор с ними касался всех подробностей. Резюмировал свою беседу генерал Канцеров так:
– Котлы должны быть лу…? – ставил он вопрос и, обводя глазами всех, ждал окончания и, не дождавшись, заканчивал сам: —…женые.
– Продукты должны быть добро…? – повторяется та же сцена, —.. качественные.
– Кашевары должны быть хо…?…рошими. Почему? Потому что если они будут пло… хие, то пища будет га…?
И только тут все артельщики закончили его мысль непечатным окончанием.
– …дость, – твердо поправил генерал.
Получился забавный анекдот, над которым потом от души смеялись, но без всякой иронии. Все почувствовали в генерале Канцерове действительно Отца-Командира.
Произошел и другой случай, еще более усиливший симпатии к генералу Канцерову. Он поражал марковцев чрезмерной скромностью и нетребовательностью. Прибыв в дивизию в поношенном солдатском обмундировании и в простых сапогах, он не думал об изменении своей внешности. Об этом подумали подчиненные и решили подарить ему кожу на хорошие сапоги. Генерал был очень тронут, смущен, благодарил и хотел уплатить за нее.
– Ваше Превосходительство. Она нам ничего не стоит, – заявили офицеры.
Генерал Канцеров вопросительно посмотрел на них и решительно отказался от подарка. Его поразительная честность смутила офицеров, и они вышли с еще большим к нему уважением.
Ежедневно прибывало пополнение мобилизованными, из запасного батальона и находящимися на учете у тыловых комендантов. Из Екатеринодара последних для дивизии было назначено около 250 офицеров и до 300 солдат, но прибыло всего 40–50 офицеров и 150 солдат. Остальные, видимо, разъехались по своим частям, куда они просились, а коменданты не вняли их просьбе. В партию, назначенную во 2-ю дивизию, попали марковцы и, конечно, сбежали в свою дивизию.
В средине января в ротах было уже по 30–35 штыков, а в некоторых и больше. Официально состав дивизии определялся в 641 офицера и 1367 солдат. Было вполне достаточное число пулеметов, но не хватало обученных пулеметчиков, двуколок и лошадей. Однако состав этот, несмотря на продолжавшие прибывать пополнения, не увеличивался – косил тиф. Тифозными были заполнены не только госпиталя в Ейске, но и в станице. Даже при каждом батальоне один-два дома были заняты больными, за которыми ухаживали сестры милосердия.