Но вот в 1200 шагах от него стала на позицию и открыла огонь красная батарея, первыми же снарядами выведшая из строя десятки людей. Роты должны принять разреженный строй, и это – при угрозе атаки кавалерии. Батарея была приведенная к временному молчанию. Часть рот снова сжала свои ряды, но вылетевшие на тачанках красные пулеметы скосили две роты. Пошла в атаку кавалерия с двух сторон. Поручик Белавин бьет по лавам из пулемета и падает, зарубленный сзади. Все смешалось.
Красная конница могла полностью уничтожить дивизию, ее пехоту, если бы не сохранившаяся, прикрывавшая левый фланг, команда пеших разведчиков 3-го полка, к которой присоединились вышедшие бойцы; и если бы не конные сотни и коннные разведчики 1-й батареи с капитаном Шперлингом. Едва не был захвачен генерал Канцеров, если бы не отчаянная атака конной сотни дивизии с поручиком Зеленским. В этой атаке был зарублен командир 1-й бригады 16 кавалерийской дивизии, тов. Загорин.
Остатки дивизии отходили по дороге на хутор Злодейский. Но батареи и обоз, вышедшие раньше, отходили на Хомутовскую. Поднявшись на бугры, они видели трагедию дивизии, и была бы она еще горшей, задержись еще на полчаса. Красная кавалерия совершала глубокий обход с юга. Батареи выпустили по двум колоннам последние снаряды и рысью двинулись дальше. На полдороге до Хомутовской они встретили давно жданную бригаду донцов. Поздно!
И последний эпизод этого кошмарного дня. Уже стемнело, когда остатки дивизии остановились у хутора Злодейского, измученные, потрясенные. Генерал Канцеров собрал начальников и сказал:.
– Мы атакуем Ольгинскую. Красные устали, и наша атака будет для них ночью неожиданной. Нужно реабилитировать дивизию. Мертвые срама не имут!
Ему не возражали. Атаку проведут лишь конные, и не только сотни и ординарцы, но решительно все сидящие на конях, а пешим остаться здесь и отдыхать, выслав квартирьеров в Батайск. Собрался чуть ли не целый кавалерийский полк. Происходила разбивка на взводы, сотни, но генерала Канцерова вызвал по телефону генерал Кутепов, а через короткое время он передал капитану Марченко приказание командира корпуса: вести дивизию на ст. Каял. Налет на Ольгинскую отменяется. Ночью дивизия пришла в село Антоновка, в нескольких верстах от ст. Каял, и ей был дан суточный отдых.
17 февраля. За день марковцы смогли отдохнуть, но настроение их было отчаянное. Новый разгром дивизии давил. Узнали еще, что 1-й корпус оставил свои позиции на реке Дон. Выходило опять, будто бы из-за марковцев. Так и утверждали. Но были и особенно тяжелые слухи: огромная неудача у донцов и красные наступают на Тихорецкую, а это значит – в глубокий тыл. Но дальше мысль уже не работала; больше о себе, о дивизии.
На дивизию обрушился конный корпус Думенко в две с половиной дивизии, вся 39-я стрелковая дивизия и части 16-й. С трех сторон! Помощи ей ждать ни от кого не приходилось. Она сама допустила себя разбить, потому что, несмотря на складывающуюся неблагоприятную обстановку, задерживалась в станице. Как два месяца назад, пошла в обледенелую яму села Алексеево-Леоново. Да, в бою были неустойки, были сдачи в плен; но они ли предрешали поражение? Ведь ее не обеспечили снарядами, патронами. Вина ли в том марковцев-бойцов? Может быть, вина тех, кто не настоял на своих предложениях начальнику дивизии об оставлении хутора Н. Подполинского, а затем и станицы? Удерживать станицу – идет поддержка. Слепое безынициативное следование полученным распоряжениям; полное пренебрежение духом маневрирования.
Дивизии опять нет. Она обескровлена. Она снова потеряла в значительной степени свой основной кадр убитыми, застрелившимися (капитан Иордан) и попавшими в плен. На поле удалось подобрать с пятью – семью сабельными ударами, к счастью не смертельными, двух командиров рот, капитана Сухарева{195} и поручика Румянцева. Потери дивизии огромны: до 1000 человек, два орудия, много пулеметов. Красные торжествовали: «Наша славная конница порубила недорубленных чернопогонников».
На ст. Каял были погружены в состав около 300 раненых и с ними отправлены часть сестер милосердия и слабосильные. К вечеру подошла колонна орудий. На этот раз дивизия была сведена в «Сводно-Офицерский генерала Маркова» полк, едва в 500 штыков; артиллерийская бригада – в «Отдельный артиллерийский генерала Маркова» дивизион; конные сотни – в «Конный генерала Маркова» дивизион.
Отступление
18 февраля марковцы тронулись на юг и, как бывает на юге, после морозов вдруг оттепель; снова месили грязь. Мрачно смотрели на них жители. Не было радушия, но и не было отказа в просимом. Может быть, они видели в глазах пришельцев их тяжкие переживания или видели, что для них теперь «все равно» и они могут пойти «на все». Но может быть, они понимали, что теперь «все пропало и для них».
На следующий день марковцы уже на Кубани. В который раз? Четвертый «поход на Кубань». Но и здесь то же отношение, что и на Дону, совершенно непохожее на то, что было два месяца назад: мрачно смотрели кубанцы, но были добры.
Станицы Шкуринская и Канеловская. Здесь марковцы заняли позицию по реке Ея у переправ, где им пришлось ввязаться в перестрелку с подошедшими красными и отбивать их попытки переправиться через реку. Смененные корниловцами, они ушли в резерв в Старо-Минскую, затем в Переяславскую, где простояли двое суток. Одна батарея осталась с корниловцами, а конный дивизион присоединился к кавалерийской бригаде генерала Барбовича при 1-м корпусе. За эти дни были приняты все меры, чтобы вывезти своих раненых из Ейска, где ходили разговоры о беспощадной расправе с «чернопогонниками» за жестокое подавление тамошнего восстания.
26 февраля марковцы в Тимашевской. Ужасны переходы по глубокой грязи. Шли по шпалам железной дороги. Душевная трагедия не уменьшалась, ее бередил вид сброшенных с прошедших поездов, валявшихся вдоль полотна трупов людей. На охране станций стояли марковцы запасного батальона. Они между прочим говорили, что начальником тыла 1-го корпуса теперь является генерал Канцеров и что он всегда обращается к ним не иначе как «родные марковцы». В Тимашевской узнали – Тихорецкая сдана; 1-й корпус отошел от реки Ея.
27 февраля полк с одной батареей погружен в вагоны и отправлен в Новороссийск, где на него возложена оборона города и порта от «зеленых». Остальные батареи и обозы с командами для их охранения тронулись походным порядком.
В Новороссийске
Положение Вооруженных сил Юга России на грани полной катастрофы. Во второй половине января сдана Одесса; части армии с генералом Бредовым отошли в Польшу и там интернированы; удерживался еще Крым. Назревала драма на Северном Кавказе, в перспективе которой – эвакуация в Крым, или уход в горы, или интернирование во враждебной Грузии, или капитуляция.
Вопрос стоял прежде всего об эвакуации раненых, больных, семей военных. На призыв командования откликнулась Англия, продолжавшая так или иначе помогать, хотя ее политика уже направлена была на уговоры генерала Деникина прекратить борьбу. Она согласилась принять неограниченное число раненых, больных, семей, учебные заведения. Их направляли в Египет, Лемнос, Кипр, Турцию. Откликнулись Греция, Сербия, Болгария – бедные, но родственные России страны. Новороссийск был заполнен подлежащими эвакуации. Шла регистрация, погрузка на пароходы.
В штаб военного губернатора Черноморской области генерала Лукомского пришла женщина, скромно одетая, с маленьким сыном. Она пришла, чтобы записаться на эвакуацию. Ожидающих приема было много. В это время в штаб прибыл генерал Шиллинг, бывший начальник Одесской области. Генерал Лукомский принял его, а ожидающим приема было объявлено, что прием их откладывается на следующий день. Тем не менее эта женщина обратилась с просьбой к адъютанту, поручику Котягину{196}: «Не могу ли я просить генерала принять меня после генерала Шиллинга? Я готова ждать». И тут же спросила меня (запись поручика Котягина)\ какого я полка?
Когда я ей ответил, что Марковского, она сказала:
– Я – вдова вашего Шефа, генерала Маркова, – и, указывая на своего мальчика, спросила: – Не узнаете?
Я не понял вопроса, несколько смутился и растерялся. Она, взяв мальчика за плечо и, указывая на его пальтишко, объяснила:
– Разве не узнаете на сыне Сергея Леонидовича его знаменитой куртки? Я не имела возможности купить материал на пальто сыну, и пришлось перешить ему куртку мужа.
Говорила она что-то о папахе, но у меня как-то в памяти не удержалось. Какая судьба постигла «белую папаху», не помню».
Для каждого марковца, и первопоходника в особенности, этот эпизод с «серой курткой» и «белой папахой» – целая глава о незабвенном Шефе. Просьба вдовы генерала Маркова была, конечно, удовлетворена, и семья эвакуировалась за границу.
Настроение в Новороссийске тревожное: кругом в горах крупные шайки «зеленых», производящие налеты на город, на железнодорожную станцию, забирающие все им нужное даже у раненых и больных, не щадя их. Нередки случаи самоубийств не желавших попасть в руки «зеленых». Обеспечивал город лишь Сибирский батальон{197} в 400–500 штыков. В районе цементного завода стоял еще батальон английской пехоты, но он охранял склады с военным имуществом, привезенным для армии, и в охрану города не вмешивался.
«Зеленые», непрерывно увеличивавшиеся в числе, учащали свои налеты, и, чтобы обеспечить порядок в городе, 29 февраля прибыли марковцы. Эшелон с ними, пройдя туннель, стал спускаться к Новороссийску. Дул сильный норд-ост. Как ни хотелось всем посмотреть на новые для них места, пришлось не открывать ни дверей, ни окон вагонов. Свист, шипение тормозов, рев ветра. Когда выходили из вагонов, ветер валил с ног.
Полк расположился в казармах в северо-западной части города, и сразу же от него пошли дозоры, а один батальон в 120 штыков отправился вдогонку за «зелеными», только что захватившими радиоприемник технической части Ставки, и отбил его. В течение нескольких дней стягивались в Новороссийск батареи, обозы и команды. У ст. Тоннельной одна из колонн подверглась обстрелу «зеленых»; батарее пришлось открыть огонь.