В городе поручик Болт нашел каких-то двух знакомых девиц, и мы вместе, вчетвером, пошли однажды в кинематограф. До конца сеанса я не досидел, так как почувствовал себя скверно. Длительная, кажущаяся бесконечной, езда в товарном вагоне, долгие стояния на станциях без горячей питьевой воды, отсутствие теплой пищи отразились на моем здоровье, и я заболел сильной дизентерией. Поместился в одной семье в городе, и поручик Болт, впоследствии умерший от тифа, заботился обо мне. Ему удалось добыть бутылку вина и маленькую коробку сладких легких пышек. Это было тогда мое единственное питание.
Пришло извещение приготовиться к отправке. Полубольной, я опять перебрался в наш товарный вагон. Выехали из Бахмута, и наш поезд очень медленно потянулся далее. Иногда настолько медленно, что я, ослабевший физически от болезни, мог выскакивать на ходу поезда из вагона, карабкаться на платформу с нашими пушками и обратно возвращаться в свой вагон тем же способом на ходу поезда. Дизентерия не оставляла меня.
На одной большой станции мы долго стояли, так как опять был затор. На путях у станции стоял поезд командующего корпусом армии. Я узнал, что при нем находился инспектор артиллерии. Фамилию этого генерала сейчас не могу вспомнить. Не имея никаких указаний и приказаний и не зная обстановки, я, неся ответственность за мои пушки, отправился к этому генералу для получения информации и инструкций. Был принят. Представился и обрисовал генералу свое положение. Генерал отнесся очень приветливо и сочувственно. Я спросил, что мне делать с пушками, ибо коней у меня не было. Он ответил, что если я найду это нужным, то могу оставить орудия. Я просил письменного разрешения оставить пушки. Генерал-инспектор артиллерии отказался выставить мне такое разрешение. Я откозырял.
Тогда я пошел искать сцепщика вагонов и попросил его прицепить вагон и платформу с орудиями к какому-либо отходящему поезду. Он ответил, что переговорит с кем-то. Через некоторое время он вернулся и сообщил, что их положение очень тяжелое, но за вознаграждение в один куль сахару они постараются исполнить мою просьбу. Не имея другого выхода из создавшегося положения, я принужден был на это согласиться. Получив куль сахару, сцепщик вагонов сказал нам идти к будке стрелочника, где нам всем будет приготовлен горячий чай с хлебом. Пока он перегонял наши вагоны и платформу, мы у стрелочника наслаждались горячим чаем, в котором так долго нуждались.
Сцепщик исполнил свое обещание, и в тот же день, прицепленные к какому-то поезду, мы покатились дальше. На станциях стояли долго. Вероятно, перед нами шли другие эшелоны, так как движение было настолько замедленным, что на ходу поезда можно было выскакивать из нашего товарного вагона, вскакивать на платформу с пушками и снова возвращаться в вагон тем же путем. Моя болезнь – дизентерия – все еще не оставляла меня. Заболел тифом младший фейерверкер Сомов.
Проехали мы всего пять-шесть станций, когда на последней из них нам было объявлено, что поезд дальше не пойдет, ибо путь уже был отрезан противником. Не имея коней, мы были принуждены оставить наши две пушки. И так как мы не имели никакого ручного огнестрельного оружия, я распорядился, чтобы люди разошлись и каждый самостоятельно отправился в тыл.
На станции я добыл небольшие ручные сани. Поручик Бельченко помог мне вывести больного С. из вагона. Мы положили его на эти сани. Между тем солдаты и офицеры разошлись, согласно моему приказанию. Было порядочно снега, и мы вдвоем потащили сани от станции без дорог, по заснеженному, слегка холмистому полю в направлении далеко видневшейся проселочной дороги. Хотя фейерверкер С. и был небольшого роста, тащить сани было очень нелегко. Вскоре я заметил, что поручик Б., сравнительно пожилой уже человек, был уже не в силах мне помогать. Опасаясь, что мне придется, может быть, тащить двоих, я приказал поручику Б. отправиться одному вперед.
Таща сани, я сильно вспотел, сбросил свой полушубок и только в легкой солдатской шинели продолжал тянуть сани с больным. Продвигался я очень медленно и все чаще и чаще останавливался, но решил ни в коем случае не бросать фейерверкера С. на замерзание в поле. С. был великолепный солдат и всегда хорошо выполнял свои обязанности. Вместе с ним в строю нашей 3-й Марковской батареи мы проделали все наступление и отступление Белой армии в 1919 году. Сколько времени я его тащил, уже не помню. Но помню, мелькнула мысль: если не смогу Сомова спасти, то застрелить его и тогда и самому застрелиться. Наконец, с последнего бугра я увидел проселочную дорогу, по которой очень поспешно тянулось изрядное количество саней и шли конные.
С дороги подъехал ко мне один конный. Оказался неизвестным мне казаком. Мы вдвоем посадили фейерверкера С. на коня и довезли его таким образом к дороге. Здесь я остановил одни проезжавшие сани. Сомова взяли на эти сани. Сам же я, обессиленный, сел прямо на снег у дороги. Последствия дизентерии, отсутствие за последние сутки всякого питания, невероятные усилия, сделанные мною для спасения С. от замерзания, отразились на моем физическом состоянии, и я сидел в полубессознательном состоянии на снегу. Кто-то меня подобрал и положил на сани. Дальнейшего уже не помню, вероятно, я задремал.
В каком-то селе на следующий или последующий день меня взяли во 2-ю конно-гвардейскую батарею, стоявшую в этом селе. Командовал этой батареей полковник-кавказец. Фамилии его не помню. С этой батареей я был двое суток, батарея была в составе 5-го кавалерийского корпуса генерала Шифнера-Маркевича{230}. Батарея получила какую-то боевую задачу и ушла в сторону.
Я нашел поручика Б., двоих солдат нашего взвода, и мы вчетвером прямым путем направились в Таганрог, взяв крестьянскую подводу. Дорога представляла собой тяжелый размытый грунт, и, дабы облегчить коней, мы по очереди шли пешком. Таким образом дотянулись до Таганрога, который, по словам жителей, был уже в руках противника. Очень осторожно шли по бокам улицы в направлении на вокзал. Улицы были пустынны. Стрельбы не было. Я сделал разведку и узнал, что городской вокзал был захвачен каким-то нашим бронепоездом. Раньше чем присоединиться к бронепоезду, я, по просьбе крестьянина, который дал нам эту подводу с кучером-парнишкой, постарался послать ее обратно. Взяв эту подводу, я завел ее в какую-то боковую улицу у вокзала, с тем чтобы парнишка со своей подводой никем не был захвачен и мог бы вернуться домой. Парнишка искренне благодарил и по задворкам поехал назад.
На путях за вокзалом шумел паровоз бронепоезда. В зале вокзала под стражей сидел захваченный новый красный комендант города. Его судьба мне неизвестна. Приблизительно через час после нашего прихода бронепоезд оставил Таганрог и пошел на Ростов. Нас, прибившихся к бронепоезду офицеров и солдат, было человек 30–40.
Верстах в десяти от города послышались отдельные ружейные выстрелы. Бронепоезд остановился, нас высадили и образовали пехотную цепь параллельно бронепоезду. Было спокойно, и нас опять погрузили. Двинулись дальше на Ростов. Я заснул. Меня разбудили, и нам было объявлено, что надо оставить бронепоезд, так как все железнодорожные пути до города были забиты. Бронепоезд будет брошен!
Поручик Бельченко и я пошли по железнодорожной линии. Оставленные поезда стояли на обоих путях в затылок непрерывной, бесконечной лентой. Большей частью паровозы уже потухали. В какой-то будке стрелочника нам дали горячую воду. В карманах у нас было по фунту сахару в мешочках. С большим удовольствием пили мы этот кипяток с сахаром. Стрелочник к нам присоединился. Хлеба у нас не было. Здесь же мы сидя задремали, положив голову на руки.
На рассвете мы двинулись дальше и к вечеру, с остановками, дошли до Ростова. Я нашел полковника Лепилина, командира батареи, и явился ему. Поручик Б. проводил меня и исчез в Ростове навсегда. Что касается судьбы 2-го взвода нашей 3-й Марковской батареи, то он погиб при отходе с марковской пехотой.
По Кубани
Общее направление отступающих в 1919 году Белых войск Юга России было – Крым и Кубань. В связи с менявшейся обстановкой на фронте менялось и направление отступления. Я отходил со своими двумя пушками 3-й Марковской батареи. Мы были погружены на железнодорожные платформы. Конский состав шел походным порядком.
Значительно южнее Бахмута наш эшелон был отрезан противником. Я был принужден оставить со своими офицерами и солдатами эшелон и потерял при этом свои пушки. Приблизительно через неделю с трудностями добрался пешком до Ростова. Был конец декабря. В районе вокзала нашел командира батареи полковника Лепилина. Оказалось, что 2-й взвод нашей батареи в одном бою погиб. Два офицера, отходившие со мной, уже раньше явились полковнику Лепилину.
Получил указание отправиться на Кубань, в станицу Кущевку. Отправился на вокзал. Никакой поезд на Кубань не шел. Стоял только на отдельном пути поезд командующего. Кругом поезда стоял караул. Оказалось, что весь караул состоял из первопоходников. Я заявил, что я тоже первопоходник. Разрешили взобраться на открытую заднюю площадку последнего пассажирского вагона. Был сильный мороз. Около меня собралось на маленькой, тесной площадке человек пятнадцать. Некоторые висели на поручнях. Вскоре поезд отошел. Шли исключительно скоро и без остановок. Один висевший на поручне сорвался. Поезд остановился в Кущевке. Согласно полученному приказанию я остался в Кущевке. Так через день приехал полковник Л. с офицерами и разведчиками батареи. Я нашел поручика Макаревича (Макара) больным и каким-то скрюченным. С ним был поручик А. Валентин.
Я получил приказ взять одного разведчика батареи и немедленно отправиться верхом на поиски капитана Шемберга, который уже раньше ушел на Кубань с конским составом батареи. Еще не оправившийся от дизентерии, полу больной, я надеялся на небольшой отдых, но пришлось опять двинуться в дорогу. Впечатление от станиц, которые я проходил верхом с разведчиком, было очень странное. Не было видно жизни! Хозяева, у которых мы останавливались, относились к нам хорошо, но чувствовалась какая-то растерянность, какое-то ожидание чего-то и сильная подавленность. Годы войны сильно отразились на психологии населения.