Н. знал, что мог бы настоять на своем, но в данном случае он сам вполне соглашался со своим старым приятелем.
– Я еду сам, – решил он. – Оставайся на батарее, а особенно присматривай за конями, Митрофан.
Митрофану стало теперь неловко.
– Слушай, ты сразу обиделся – сам поеду. Согласись, что из-за этого барахла, что у нас на базе, попадать в лапы красным неохота. Пошли Леньку Б., у него вкус к таким предприятиям. Да еще и грабанет что-нибудь для себя при случае.
– Разговор окончен, Митрофан, я еду, беру с собой… – Он перечислил по фамилиям солдат. – Ты пройдешь сейчас во второе орудие. Скажи, чтобы все назначенные взяли с собой винтовки и по 60 патронов на человека.
Впереди верхом едут три офицера и два конных разведчика, за ними обоз из десяти порожних подвод. Навстречу ветер порывами несет мелкий, колючий снег. На последней подводе, поставив карабин между коленями, рядом с возницей сидит Н. Пожилой крестьянин с бородой, белой от снега и седины, и молодой доброволец – каждый заняты своими невеселыми думами.
«Скоро ли отпустят по домам подводы? – думает крестьянин. – Того и гляди застрелят или зарубают с ними. Наскочут красные: «Для чого, так тебя и так, борода, белых возил?»
Н. думает о неудачах армии, о том, как близко казалось уже освобождение России, ведь были под Брянском, Камаричами, а теперь все рухнуло, и где и когда остановится откатывающаяся армия?
Долго не высидишь – холодно. Соскакивают с подвод возницы, соскакивают солдаты, пробежав или пройдя некоторое расстояние, похлопав руками себя по бокам, опять влезают на подводы, пряча ноги в сено. Да и верховые слезают, чтобы размять замерзающие ноги, и, пройдя немного, ведя коней в поводу, опять садятся верхом.
Ночью остановка в какой-то деревне. Жители говорят, что уже два дня тому, как проходили какие-то отступающие части. О красных ничего не знают.
– Тилько люди казали, що червона кавалерия здесь близенько, та то може бути совсим и не Буденный, а Махно.
«Не черт, так дьявол, – думают добровольцы. – Нечего сказать, утешили дядьки».
Наконец, станция Криничная и эшелон батареи без паровоза на каких-то запасных путях. Быстро идет погрузка на подводы. Капитан К. приказывает в первую очередь грузить запасные части, панорамы, пружины накатника. В дверях товарного вагона стоит и отбирает нужные части поручик Т., он же артиллерийский техник. Потом грузят сбрую, седла, фураж, обмундирование и, наконец, последними вещи батарейцев, какие-то мешки, чемоданы.
Когда все погружено – начинается обратный путь. Капитан решает вести свой маленький отряд другой дорогой, чтобы скорее догнать батарею, и то оторвались, самое меньшее, на три, четыре дня пути. Батарея выступила в юго-восточном направлении утром, когда подводы пошли на север, к Криничной. В отдалении, в стороне, послышалась какая-то стрельба, но скоро смолкла. «Только бы не попасть красным со всем этим барахлом», – думает Н.
Довольно симпатичный бородатый инженер с молодой женой и кучей чемоданов на повозке присоединился к обозу. Командир галантно принял их под свою опеку. Эти перепуганные обыватели также стремились к Ростову. Обратно груженые подводы шли медленнее. Ночью пришли в какое-то село. Ставни везде закрыты наглухо, ни одного огонька. Только злобно лают псы. После повторного стука неохотно открываются двери. Испуганные, растрепанные физиономии крестьян свидетельствуют о слабой радости по случаю незваных гостей. Капитан К. подъехал к Н. и сказал ему, чтобы тот, взяв коня, добрался бы с одним из разведчиков до станции, справился у коменданта, каково общее положение, и сообщил бы, что их отряд остановился в селе на ночлег.
До станции было недалеко, и, хотя пронзительный ветер по-прежнему нес в лицо мелкий снег, Н. и разведчик быстро добрались до железнодорожных путей и вдоль них доехали до станции. Здесь было пустынно и кругом не было видно людей. Отдав коня разведчику, Н. вошел в станционное помещение.
Небольшая комната ожидания была совершенно пуста и слабо освещена лампой, висевшей над стойкой буфета. Из комнаты дежурного падала полоска света и слышно было, что работает телеграф. На другой двери была надпись: «Комендант». Подошел – постучал. Ответа не последовало. Толкнул дверь ногой и вошел. На скамье лежал, накрывшись с головой шинелью, какой-то солдат. На следующей двери опять виднелась надпись: «Комендант». Теперь уже на стук Н. услышал хриплое:
– Войдите!
За столом сидел офицер в чине капитана. В комнате было очень тепло от чугунной печки. Офицер был без шинели и фуражки, воротник френча был расстегнут. Войдя, Н. щелкнул каблуками кованых английских ботинок и начал:
– Господин капитан, старший фейерверкер 7-й легко-гаубичной батареи…
Офицер пробовал приподняться, но опять тяжело опустился на стул и махнул рукой.
– Отставить! Вольнопер – садись, – прервал он рапорт добровольца и откинулся назад на спинку стула. Затем, приветливо улыбаясь, произнес заплетающимся языком: – Выпьем! Где еще вы здесь болтаетесь? Я уже ожидал других гостей и угощение приготовил. – Он глазами показал на лежавший перед ним на столе револьвер.
Потянулся к трубке полевого телефона и позвонил.
– Сволочи! Не отвечают, – философски и спокойно заметил он и повесил трубку.
– Командир взвода 7-й гаубичной батареи спрашивает, можно ли ночевать в селе К. и каково общее положение? – не садясь, одним духом выпалил Н.
– Положение, брат. – Наступила некоторая пауза. – Г-но! – выразительно и сочно сказал комендант. – Может, за нами пришлют дрезину, а может быть, и не пришлют. А ночевать всегда и везде можно. Почему нельзя, артиллерист? Садись и выпей стакан!
Н. видел, что дальнейший разговор не приведет ни к чему.
– Покорно благодарю, господин капитан, я должен сейчас же вернуться к взводу. Разрешите идти? – И не ожидая ответа, круто повернувшись, направился к двери.
– Дурак, – услышал он вслед за собой заключительное слово капитана.
– Ну как? – спросил разведчик.
– Приказ коменданта, покормив коней, немедленно выступать дальше, – решительно сфантазировал Н.
Когда он пришел на квартиру, где поместились офицеры, то еще в полутемных сенях его встретил высокий капитан О. Всегда выдержанный и подтянутый, он был как-то необычно развязен. От него сильно несло водкой. В дверях без френча стоял другой молодой офицер, и по его улыбающемуся, раскрасневшемуся лицу было видно, что за ужином была серьезная выпивка.
– Ну что комендант?
– Приказал, накормив коней, немедленно выступать дальше, – не сморгнув, доложил Н.
Ему было видно, что капитан К. в следующей комнате встал с постели и начал одеваться. Вернувшись к подводам, проверил, накормлены ли кони.
– Измучилась худоба, – жалостливо сказал его пожилой подводчик. – Хочь бы с пару часов постоят.
– Кончайте кормить, через полчаса выступаем.
Опять в степи, по дороге на юго-восток в снежной метели замаячили усталые люди и кони. Н. шел около последней подводы, закинув карабин за плечо. Он очень любил и уважал капитана К. Никогда не обманывал его, а теперь…
«На станции все пьяно. Наши тоже нашли время выпивать. Пусть я сказал ложь. Хуже было бы, если бы нас всех захватили большевики… «Не держись устава, яко слепой стены», – привел он себе в оправдание изречение Петра Великого. Но все же было как-то не по себе. «Потом сознаюсь командиру», – решил он.
Однако не сознался вплоть до сегодняшнего дня… Лучше поздно, чем никогда.
Рождество 1919 года
Метет поземка. Степь покрыта снегом и выглядит как-то особенно неприятно. Холодный ветер пронизывает. Кони идут уныло. Они стали мохнатыми, обросли длинной шерстью. Ездовые, видно, не чистили их – не до того, нет времени.
Могучая полгода тому назад, армия генерала Деникина откатывается на юг. Идут понуро кони, а около них так же мрачно шагают измученные люди. Не слышно разговоров, шуток. Мысль сосредоточена на том, сколько осталось еще до станицы и будет ли там возможность хоть несколько часов поспать в тепле. Фронта фактически нет. Попытка задержать красных казачьей конницей над Донцом закончилась неудачей.
От Матвеева Кургана в направлении на Ростов идем походным порядком. Даже наша Дроздовская пехота где-то в другом месте. Отдельные отряды красной конницы бродят уже по степи, перегоняя порой отходящие белые части. Возможность встречи с ними, без нашей пехоты, не может радовать.
Мысли такие же мрачные, как и обстановка вокруг. Вспоминается взятие нами Харькова… Светило ярко июньское солнце. Все в белых платьях. Цветы. Слезы радости встречающих. Еще слышны выстрелы на окраинах, а город неудержимо ликует. Какие-то раненые красноармейцы тоже вылезли из госпиталя с сестрами и толпятся на тротуаре в своих больничных халатах.
– Товарищи? – спрашивает молодой офицер, идущий впереди Дроздовской роты.
– Так точно – товарищи, – отвечает громко один из раненых.
– Здорово, товарищи! – кричит поручик, смеется он сам, Дроздовские солдаты в строю, раненые товарищи и толпа.
Мы запыленные, загоревшие, закопченные в пороховом дыму, среди этой ликующей, радостной толпы, бросающей нам цветы.
А Харьков нас встретил цветами.
«Аллаверды! Аллаверды!» – врываются в память слова Дроздовской песни.
А потом…
Последний эшелон санитарного поезда с Харьковского главного вокзала. Почти тащу на себе раненого Васю. Доктор и сестра не пускают в состав. Но очевидно, отступают перед решимостью. Вытаскиваю револьвер и говорю, что раненого не оставлю, а застрелю здесь же, у двери вагона. Сестра открывает дверь. Оставляю его там. Дальнейшая судьба Васи была мне неизвестна.
Много позже, за границей, узнал, что где-то под Ростовом их санитарный поезд, с потухшим паровозом, был захвачен красными. Вася лежал уже в это время без сознания в сыпняке…
С вокзала иду опять в город. Город оставлен уже добровольцами. Все кругом мрачно и пусто. На Сумской улице – ни души. Гулко раздаются шаги моих подкованных сапог. За плечами – винтовка.