«Когда же красные успели занять Ростов?» Этот вопрос задавал себе каждый. И почему дивизия, которая вела успешный бой, прикрывая Ростов с северо-запада, не была даже поставлена в известность о положении? Объяснение нужно искать в общем состоянии развала и дезорганизации, которые охватили тылы в это время.
Перед нами глубокая балка. Тормозим колеса, накладываем лямки. Пехота помогает. Но орудия скользят по обледеневшему склону. Скользят и люди. Отпрягаем уноса (две передние пары коней), оставляем только корней (коренная пара, идущая в дышле). Пустые орудийные ящики и три орудия удается спустить по крутому склону. Одно из орудий срывается, опрокидывается, придавливает одного из коренных коней. Ездовой каким-то чудом выбирается, успев вовремя соскочить.
На конце балки, со стороны Тимерника, появляются красные разъезды и начинают обстреливать людей, которые возятся около орудия и запряжки. Стараемся поднять орудие, но это оказывается невозможным. Подъезжает Прокопов с приказом командира оставить орудие, а людям догонять батарею. Пехота уже отошла. Стараюсь с Болотовым снять замок. Рука мешает. Наконец удается. Он оттаскивает его и бросает в сугроб. Панораму прячу за пазуху.
– Теперь айда, чтобы красные нас здесь не залопали.
Вытаскиваю наган из кобуры и кладу в левый карман. Идем с ним вдвоем. Обидно за орудие. Дальше местность ровная, это был последний овраг. Такая неудача. Красные всадники маячат вдалеке и изредка постреливают.
Около станции Гниловская догоняем батарею. Станция забита эшелонами. Стоят бронепоезда. Но людей не видно. Подъезжает один из наших офицеров.
– Идем, – обращается к нам, – снимать замки с орудий и пулеметов на бронепоездах, команды их оставили, и красные обложат нас из этих же орудий, как только займут станцию.
Идем к броневым площадкам. Снимаем затворы. В пулеметах даже вставлены ленты с патронами. Все брошено. Видно, у них была здоровая паника. От меня помощь небольшая – одной рукой много не сделаешь. Работаем с Болотовым в три руки. Окончив, проходим между составами. Цистерны на путях. Подъезжают несколько разведчиков 3-го Дроздовского полка. Стреляют в цистерны, зажигают тонкую струйку нефти, которая бьет из отверстия. Кричат нам:
– Артиллеристы, драпайте! Тут большой огнесклад и эшелоны со снарядами. Сейчас начнут рваться! Приказ взорвать!
Идем дальше к станции. По бокам товарные поезда. Дверь одной из теплушек приоткрывается, высовывается голова. Бледное, землистое лицо. Спрашивает:
– Скоро ли отойдет эшелон?
Подхожу. На полу в вагоне на соломе лежат люди.
– Что вы тут делаете?
– Да мы тифозные, весь состав.
– Можете ходить?
– Не все. Некоторые без памяти.
– Кто может ходить, вылезайте из вагонов. Идите, ползите в сторону станицы. Эшелон ваш никуда не пойдет.
– Идем! – торопит Болотов.
– Господи! Да ведь они сгорят тут все.
– Их тут много, эшелонов и санитарных поездов. Очевидно, пути забиты перед Ростовом. Идем! Все равно не поможешь, только сами попадем красным в лапы.
Он прав. Вслед за ним спускаюсь к Дону. Догоняем батарею на льду – на реке. Идем в колонне. На Гниловской не слышно еще, чтобы рвались снаряды. Наши, оставляя Ростов, взорвали мосты и пустили по реке ледокол. Хорошо, что мороз опять сковал реку. Но лед в этом месте тонкий. Пехота переходит легко. Запряжки переводим одну за другой. Ящики и орудия тянем на лямках.
– Вот еще недоставало, как дурак, с орудием под лед пойдешь! – ворчит Болотов, а сам тянет за лямку.
Лед ходит, как на пружинах. Переходим благополучно опасное место. Сзади слышен сильный взрыв. Лед на реке содрогается. За одним взрывом следует другой, третий. Столбы черного дыма поднимаются над станицей. Гниловская горит. Слышны разрывы рвущихся снарядов. Высоко в воздух летят какие-то обломки. Около камышей несколько саней. Наши командиры полков, с ними полковник Соловьев{287}. Нахмурившись, смотрит Туркул на горящую Гниловскую. Вечереет, и красное зарево далеко бросает свой зловещий отблеск на замерзшую реку и лица людей.
– Вот тебе и елка на Рождество, – говорит Болотов. Действительно, ведь это третий день Рождества.
– А наши раненые и тифозные там!
– Скажи, слава Богу, что и ты не там и не эвакуировался в Ростов, как тебе предлагали.
Над Доном разгорается кроваво-красное зарево.
Буденновец Чугунов
Стоял суровый январь 1920 года. Над южным берегом замерзшего Дона возвышаются земляные валы. Это остатки старой турецкой крепости Азова. Здесь было знаменитое «Азовское сидение» казаков. Видели эти валы и войско Великого Петра.
Сейчас старые валы крепости опять служили защитникам. Только уже на разных берегах Дона стояли теперь, охваченные безумной враждой, русские люди. Дроздовская дивизия белых занимала Азов, правее к Батайску стояли корниловцы. На другом берегу широкого замерзшего Дона, в станицах Обуховской и Елизаветинской, расположились части первой конной армии Буденного с приданными ей пехотными полками. Уже несколько раз штурмовал Буденный Азов, и каждый раз на льду, посреди безбрежного снежного поля, оставались лежать многочисленными черными пятнами убитые красноармейцы – участники неудавшихся атак.
К концу января начались метели. В снежную вьюгу готовились к вылазке защитники старой крепости. С вечера натирали лицо и руки гусиным салом. Чтобы отличить своих от врагов, на рукава надевали белые повязки. Да и повязки-то были плохо видны, когда человека можно было различить только в нескольких шагах.
Ночью, в непроглядную пургу, сняв без выстрелов часовых и дозоры, ворвались в Обуховскую. Штаб красного полка был захвачен врасплох. Орудия стояли без запряжек. К солдатам 3-го Дроздовского полка, возившимся около взятых орудий, подскакал посланный для связи конный буденновец и кричал им в метели, что «белые уже в станице». Оглушив прикладом его без выстрела, просто стянули с коня.
К утру метель стихла. Командир батареи, стоявшей в Азове, условившись с командиром 3-го полка, безруким полковником Манштейном, послал фельдфебеля боевой части батареи – добровольца из вольноопределяющихся – отобрать несколько пленных красных артиллеристов для пополнения. Командир написал требование на десять человек пленных по выбору посланного для пополнения батареи и приложил печать. Фельдфебель направился в штаб 3-го полка, где требование скрепили печатью полка.
При выезде из Обуховской артиллерист встретил пехотного капитана, который, с несколькими солдатами, вел группу пленных в штаб полка для опроса и, поскольку они не были ни коммунистами и ни комиссарами, для пополнения поредевших рот славного 3-го Дроздовского полка. Капитан оказался очень сговорчивым и предложил сразу же отобрать людей. Обратившись к пленным, на лицах которых можно было прочесть и ужас пережитой ночи, и ожидание, по их понятиям, неизбежного конца, фельдфебель предложил артиллеристам отойти в сторону. Отбирая людей, каждому смотрел в глаза, переписал фамилии и спросил, кто откуда.
В числе пленных был один в длиннополой шинели, с буденновкой на голове. Подошел пехотный поручик и заявил, что буденновца надо расстрелять, потому что «там в конной армии все они добровольцы». Артиллеристу стоило большого труда отстоять уже отобранного человека. На обороте требования он написал расписку в получении десяти пленных и передал ее капитану. Построив свою маленькую команду, строем повел их к Азову. По дороге, навстречу им, показалась группа всадников. Впереди, на некотором расстоянии, ехал командир 3-го полка полковник Манштейн, гроза красных, которого они прозвали «безруким чертом». Артиллерист скомандовал своей растерявшейся и перепуганной братии:
– Смирно! Равнение направо!
Манштейн остановил коня. Он хорошо помнил в лицо этого высокого артиллериста, еще как наводчика орудия в 7-й батарее.
– Вольноопределяющийся, что это за банду вы ведете?
– Господин полковник, веду пленных для пополнения 7-й гаубичной батареи, полученных согласно Вашему распоряжению.
Взгляд Манштейна остановился на коренастой, широкоплечей фигуре в буденновке.
– А этот, что за сукин сын? – И единственная рука полковника, бросив повод, потянулась к маузеру, всегда висевшему у него на боку.
– Я за них всех отвечаю, господин полковник. – И, сделав несколько шагов к командиру, опять стал навытяжку. – Он мой земляк – владимирский, господин полковник.
Безрукий командир полка пристально посмотрел в глаза фельдфебеля. Был ли он в хорошем расположении духа в это морозное утро из-за одержанного успеха или что-то прочел в глазах подчиненного, но только нервная судорога передернула его бледное лицо, а рука взяла брошенный повод.
– Вы смотрите! Отвечаете мне за них всех головой.
И он круто повернул коня и вместе с подъехавшими офицерами и разведчиками поскакал к Обуховской, как всегда, слегка боком, приподнимая плечо здоровой руки.
Первое, что сделал фельдфебель, приведя свою команду в Азов, это, достав папаху, подошел к буденновцу и со словами: «Выбрось к черту свою спринцовку, а то тебя, правда, кто-нибудь пристрелит» – надел на него папаху.
К вечеру на шинелях пленных уже были вшиты Дроздовские погоны. Так буденновец Чугунов сделался солдатом 7-й легкогаубичной батареи Дроздовской артиллерийской бригады. Он еще долго не доверял тому, что его оставят в покое. Через несколько дней, подойдя к фельдфебелю, он выражал свое опасение, что пехота его все же расстреляет. Но скоро эта боязнь прошла. Батарея жила своей жизнью. Были потери, убитые, раненые, но еще больше косил сыпняк. Чугунова, как служившего в артиллерии всю германскую войну, зачислили номером к орудию.
Подтянув резервы, Буденный перешел в наступление. Почти до самых валов старой крепости докатились красные цепи. Огонь пулеметов, шрапнель на картечь были ответом защитников. Опять, заколебавшись, оставляя на льду убитых и раненых, отхлынули атакующие.