«Совершенно секретно
Подлежит возврату
Здесь
В последнее время в частях 16-й литовской стрелковой дивизии среди личного состава, в том числе и отдельных командиров и политработников, имеет место много фактов высказываний о том, что литовская дивизия понесла большие потери и ее необходимо отвести в тыл, что дивизия имеет мало активных штыков, а ей даются боевые задания, как полнокровной.
Привожу ряд фактов:
31 июля с. г. на совещании командиров батальонов 249-го сп, где ставилась задача о наступлении, командир 2-го батальона Лисаускас заявил: «Лучше бы меня скорее убило. Я не могу с 30 человеками в батальоне наступать. От батальона остался только взвод, а задача дается как батальону. Дальше будут такие задачи, видимо, пока останешься один. С этой силой наступать и взять Никольское нельзя. Командование армии, видимо, хочет, чтобы от нашей дивизии только имя осталось».
Инженер 156-го сп Карло 31 июля с. г. в беседе с военнослужащими сказал: «Сейчас от нашей дивизии останется лишь ее имя и буква «Л», и то ее надо зачеркнуть, ибо литовцев почти никого не осталось, всех перебили».
Зам. командира по политчасти 1-го батальона 167-го сп лейтенант Ионушас в беседе с командирами заявил: «В Литву я больше не поеду. После войны я поеду куда-нибудь в Сибирь, ибо в Литве не с кем будет работать, так как все литовские кадры уже погибли».
Парторг 1-го батальона 167-го сп ст. лейтенант Стелонайтис заявил: «В зимнее время нашу дивизию ни за что положили. Теперь также обидно, что последний оплот Советской Литвы погибает. Надо дивизию скорее снять с фронта на новое переформирование».
О вышеизложенном нами проинформированы командир 16-й лсд и командир 42-го ск.
Настоящее сообщаю на Ваше распоряжение.
Начальник Отдела контрразведки «Смерш» 48-й армии
Гвардии полковник К. Пименов
7 августа 1943 г.».
Из воспоминаний А. Дроздова:
«Война для того, кто в окопе, это не только бои. В бою в каком-то отношении проще – выскочил на бруствер, сделал шаг, другой, страх ушел куда-то в пятки, и у тебя только одна мысль: добежать до вражеской траншеи, а там будь, что будет. Война – это прежде всего изнурительный, изматывающий душу и тело труд. Идешь маршем, за плечами пулемет, на ногах пудовые комья глины, живот от голодухи к спине прилип, перед глазами цветные круги плывут, и в голове одна мысль – приткнуться в сухое место и хоть на пару минут уснуть. Добрались до места, а тут команда: «Окапываться!» Лопатка из рук выскальзывает, на боль в мозолях внимания не обращаешь и вгрызаешься в землю – нашу самую верную защитницу. И когда дело сделано, то высшей наградой является кружка горячего чая и краюха хлеба».
С этим утверждением Александра Александровича нельзя не согласиться. Тот, кто прошел дорогами войны, кто прослужил в армии, хорошо знает ценность обыденных, простых вещей, которым в мирной жизни не придаешь большого значения. Во многом состояние духа войск определяли не только идеологические установки и пропагандистская работа, а и чуткое, заботливое отношение командира к нуждам своих подчиненных. Вовремя посланные на поле боя санитарные команды, чтобы унести истекающих кровью раненых, и подвезенная горячая пища, регулярная доставка почты для тех, кто сражался с врагом, являлись самым убедительным аргументом, что их жизни не являлись разменной монетой в карьере того или иного командира или ценой за взятую высоту и отбитый у противника рубеж.
В Смерше хорошо понимали значение этой важной компоненты успеха боя, и потому вопросы повседневного фронтового быта офицеров и особенно солдат постоянно находились в поле зрения контрразведчиков. Они вникали в мелочи, которые на первый взгляд казались далекими от контрразведки и поднимали проблемы, имеющиеся в этом вопросе, на самый высокий уровень.
4 ноября 1942 года в период ожесточенных боев за Сталинград, когда решалась судьба битвы на Волге, Абакумов направил высшим руководителям Наркомата обороны Красной армии докладную записку «О недочетах в снабжении личного состава передовых частей фронта».
Он информировал:
«Особый отдел НКВД Сталинградского фронта сообщил, что в частях фронта из-за недочетов в системе снабжения имеют место систематические срывы питания личного состава передовых частей и в первую очередь красноармейского состава.
Существующая ныне система снабжения требует прикрепления частей к определенным продовольственным складам и своевременного оформления продаттестатов.
В результате такие части, как отдельные бригады, артиллерийские и минометные полки, которые в ходе боевых действий перебрасываются с одного участка фронта на другой, часто не могут своевременно оформить открепление и прикрепление на снабжении. Это приводит к тому, что части, выполняющие крупные, а иногда решающие боевые задачи, по несколько дней не снабжаются продовольствием…
Указанные выше недочеты отражаются на своевременном снабжении частей продовольствием, вызывают отрицательные настроения среди бойцов.
Красноармеец 15-й гвардейской стрелковой дивизии Кириллов, говоря о том, что часть, в которой он находится, в течение нескольких дней не получает питания, заявляет: «Нас здесь не кормят, погибнешь не от пули, а от голода».
Красноармеец пулеметной роты 10-го батальона 1050-го стрелкового полка 62-й армии Агапов в письме своему отцу 26 сентября с. г. писал: «Нахожусь в очень плохом положении. Вот уже три дня, как я не кушал… Я лежу в окопе голодный, на спине пулемет, стрелять нет сил, хочется кушать и кушать…»
В группе бойцов 612-го гвардейского противотанкового артполка (62-я армия) красноармеец Белоусов, выражая недовольство питанием говорил: «С питанием у нас дело неважное… Хозяйственники не заботятся о бойце. Продукты на каждом пункте выдачи «усыхают…».
Аналогичные высказывания имеют место и в других частях.
Абакумов»
Нет святее уз, чем узы боевого братства. Эту крылатую фразу с полным основанием можно отнести к отношениям многих контрразведчиков с армейскими офицерами и солдатами. Рожденное в боях, проверенное в испытаниях и согретое особенным духовным родством и взаимного доверия боевое братство связывало их до конца жизни.
Из воспоминаний Е. Орлова:
«…Для командира, будь то война, будь то мирное время, важно знать реальное положение дел в подчиненной тебе части: уровень боевой готовности, состояние техники, средств связи, а главное – настрой личного состава, с которым предстоит идти в бой или выполнять учебно-боевые задачи. Всего, что происходит в твоих подразделениях, даже самому опытному командиру невозможно знать, поэтому прежде, чем принять решение, выслушаешь мнение начальника штаба, других заместителей.
Особое место в этом ряду занимал сотрудник Смерш – военной контрразведки. Только недалекий, а если говорить прямо – дурак, видит в нем пугало или того, кто приставлен за тобой присматривать. Командиру, который знает свое дело и не прячется за спины подчиненных, нечего и некого бояться, он всегда сумеет выстроить деловые отношения с сотрудником контрразведки и использовать его уникальные оперативные возможности на пользу делу. А они у них есть, и еще какие. С их помощью он как бы изнутри, без всяких прикрас видит истинное положение в части, и когда тебе сообщает, что среди подчиненных завелся мерзавец – шпион, или слабонервный боец задумал перебежать на сторону противника, а негодяй тыловик ворует – это настроения не добавляет. Но лучше упредить, чем потом расхлебывать последствия! В конце концов по большому счету командиров и контрразведчиков связывает одно великое дело: хранить обороноспособность нашей армии как зеницу ока. Аксиома: нет сильной армии, нет независимой Родины!
С этим согласится подавляющее число командиров. С контрразведчиками, а за время службы их было немало, меня связывало не только общее дело, а и настоящая мужская дружба. Человек, искренне болеющий за дело, которое тебе дорого, принципиально отстаивающий свою позицию, но вместе с тем идущий тебе навстречу, когда нарушения и недостатки не влияют на боевую готовность, как минимум вызывает симпатию.
Бывало, ситуация складывалась так, что хоть на стенку лезь. Этим с подчиненными не поделишься, начальнику не пожалуешься – командиру негоже показывать свою слабость. В таких случаях человеческое понимание и практическую поддержку нередко находил у контрразведчиков. Не припомню случая, чтобы кто-нибудь из них отмахнулся. Твои проблемы они воспринимали как свои и общими усилиями их решали. Кто-то со зла, а, может, по незнанию скажет: «А, спелись». А я отвечу: «А чего в том плохого, если мы пели на одном языке – языке государственных интересов».
Из воспоминаний А. Дроздова:
«…Бывало, сидишь в секрете или боевом охранении. Тишина, каждый звук ловишь, чтобы фриц не подкрался. Треснула ветка, земля на дно окопа просыпалась, ты в стойку, а то, оказывается, особист к тебе пробрался. И на душе становится спокойнее – о тебе не забыли, ты не один. Обстановка позволяет, он тебя махорочкой угостит, а то и сигаретой или письмо с собой принесет, что из дома пришло. Слово за слово и разговор завяжет: про дом, про семью спросит, затем обстановкой на рубеже поинтересуется, делами во взводе. Кто-то скажет: подходец искал, чтобы компромат собрать. И не ошибется. Мы же все люди, а не деревяшки какие-то бессловесные. А раз особист к тебе по-человечески, то и ты ему тем же отвечаешь. А насчет компромата я так скажу: если ты сам порядочный, то честных людей грязью поливать не станешь. Что касается сволочей и предателей, то с ними нельзя чикаться. Промолчишь или махнешь рукой, потом себе дороже выйдет. Один такой перебежит к фрицам и жди в ответ – артиллерия позиции накроет.
На передовой от командира и контрразведчика многое зависит. Если один бездумно погонит бойцов в атаку, а другой просмотрит шпиона или перебежчика, за это приходилось расплачиваться нам своими жизнями. Конечно, особист тебе не нянька в детском садике. Чего греха таить, их побаивались, а без этого никак нельзя на войне. Но опасались не потому, что они какие-то изверги, а из-за того, что по пустякам в контрразведку не вызывали и по головке не гладили. Если виноват, то получал сполна. А с другой стороны, где было искать защиту от дуболома-командира, ворюги-тыловика или арапистого политрука, как не у контрразведчиков, и находили. Каждый должен делать свое дело на совесть и от этого всем будет лучше