У меня в отличие от тебя детей нет, так что я не строю планов относительно их будущего и не расставляю приоритетов. Недавно у меня умерла кошка, которую я любила больше, чем некоторые люди любят своих сыновей и дочерей. Хотя что я об этом знаю? Не девственникам страсть судить. Я не стала успешным адвокатом (как ты хотел), предпринимателем или высокооплачиваемым переводчиком. Оля вот тоже не стала. И хотя вы с ней познакомились, когда ей было четыре года, а ее родной отец предпочел где-то затеряться, ты как мог старался заменить ей того, кого заменить невозможно – заштопанная прореха все равно будет просвечивать. Но я знаю, что если бы ты был жив, ты бы мной гордился. Нет, нами, ты бы нами гордился. Правда ведь?
Алена быстро возила по полу шваброй. Дойдя до двери с табличкой «Залы на реставрации. Просьба не проводить уборочных работ», она немного подумала, нерешительно потянула на себя ручку, заглянула и, подхватив ведро с темной пенной водой, вошла внутрь. Зал был заставлен коробками и пакетами, а в центре располагался арт-объект: несколько кучек из разноцветного щебня. Ядром композиции была горка гравия побольше, из-за которой торчали плечи, грудь и голова манекена, одетого в белую рубаху и черный, дорого выглядящий пиджак. То ли вечерний музейный свет лукавил, то ли манекен запылился, но цвет его лица казался странноватым, алкогольно-синюшным, а кожа на скулах слегка помятой. Помедлив, Алена поставила ведро на пол, воткнула в него швабру и, аккуратно пройдя меж кучек, приблизилась к ядру инсталляции. Манекен посмотрел на нее приоткрытыми тусклыми, запавшими глазами и оскалился застывшей челюстью с рядом неровных желтоватых зубов. Вот ведь ужас-то, он же мертвый!.. Среднее специальное медицинское образование Алена получила еще до перестройки, трупы она видела, поэтому кричать не стала. Мелькнула, конечно, мысль, что надо бы в полицию обратиться, но мало ли что еще может современное искусство. А оказаться post mortem придавленной разноцветными голышами не хотелось.
Алена работала кассиром в супермаркете, по вечерам мыла полы в музее. При ее типе занятости высшее педагогическое не давало никаких преимуществ, но позволяло оценивать ситуацию по пятибалльной шкале. Обнаружение мертвого тела на участке, который ей не поручалось мыть, тянуло на кол с тремя минусами. Как ни крути, просто так труп в музее появиться не может, сначала надо совершить убийство, а потом подкинуть тело в зал, и сделал это кто-то из своих. Да, мутная история… И зачем только заглянула? Лежал бы себе… Может, охранника вызвать?
Внезапно в зале стало темно. Интуиция подсказала, что лучше отойти от трупа на безопасное расстояние или вообще убраться из помещения вместе с инвентарем. Пробежав пятиметровку с препятствиями и подопнув пару лежащих камней, Алена подхватила ведро со шваброй и почти на ощупь выползла в соседний отделенный низкой перегородкой отсек, по пути чуть не опрокинув что-то большое и соломенное. Послышался стук закрываемой двери, шуршание целлофана и чьи-то торопливые шаги. Кажется, двое. Почти у ног Алены легла полоска света, скорее всего от налобного фонарика. Хруст гравия, глухой звук удара, опять хруст гравия, целлофан, шаги, снова быстро мелькнувшая полоска света, звук, как будто что-то волокут по полу, стук закрываемой двери, тишина. Детектив какой-то. А ведь это наверняка был убийца, больше некому.
Музей ожил умеренным вечерним освещением. Алена на всякий случай еще раз прислушалась, осторожно выглянула из-за большой соломенной лодки с муляжными мозгами и, отшатнувшись от серого стреноженного бумажного коня с вдавленной в лоб звездочкой Ильича и повязанным на глаза алым пионерским галстуком, на цыпочках прокралась к инсталляции. Потревоженные кучки смотрелись неаккуратно, кое-где лежали отбившиеся от своих выкрашенные в разные цвета кусочки породы. Вместо трупа в центре композиции Алена увидела одетый в костюм манекен с пластмассовым светло-бежевым лицом, а в углу рядом с пещерой из шредерной лапши – сложенный вдвое плотный маленький лист. Поскольку лист не был частью инсталляции, Алена квалифицировала его как наверняка оставленную недавними посетителями улику. Надев порванные в двух местах зеленые резиновые перчатки, она взяла белый прямоугольник и развернула. Это был старый, сделанный в ателье снимок: красивый мужчина и мальчик лет пяти у него на коленях, мужчина натянуто улыбается, а мальчик напряженно смотрит перед собой. В правом нижнем углу стояла дата 17.08.1985.
Аня нервно попинывала ступени крыльца черного хода и глубоко затягивалась.
– Завтра в девять будет загрузка бомжей, можно с ними, – Тимофей поморщился и потер переносицу.
– Что будем делать, если проверят расход газа? – глухо спросила Аня.
– Не проверят, давно уже не запрашивали данные. Ну припишу еще одного в отчетность, скажу, что ночью привезли, – Тимофей устало посмотрел на сестру. – Иди домой, тебе отдохнуть надо. Там, в музее, все нормально прошло?
Аня резко затушила сигарету о рыжий шершавый стенной кирпич и достала еще одну из пачки.
– Мне кажется, труп видела уборщица, мы не успели вовремя его убрать.
– Почему ты так решила? – Тимофей закрыл глаза и шумно выдохнул.
– Она всегда в это время приходит убираться. Еще я слышала, как кто-то убегал, ну понимаешь, вот когда есть это ощущение, его не обманешь… и это точно был не охранник, охраннику я звонила, перед тем как отключить свет, он бы не успел.
– Что она делала в реставрационных залах?
– Не знаю.
– Почему вы не разобрались? – почти закричал Тимофей.
– А как ты себе это представляешь? – закричала в ответ Аня, но осеклась и уже тише добавила: – Спросить, не видела ли она труп, спрятанный в арт-объекте, и есть ли у нее возражения?
Аня нашарила в сумке зажигалку, закурила, сунула зажигалку обратно, на секунду задумалась и вдруг нервно начала проверять карманы брюк и пальто, а потом застыла, зажав в передних зубах светящуюся в темноте сигарету, выплюнула ее и тихо процедила: «Я идиотка! У меня лежала их фотография, его и Антона. Я, кажется, ее где-то потеряла».
«Ле-е-ева, это ты-ы-ы? Ка-а-ак ты себя чу-у-увствуешь?» – нараспев проговорила в трубку Алена. Ее одноклассник и первая любовь Лева Квант нежно и интеллигентно выдохнул: «Да хорошо все. Говори!» До перестройки Лева какое-то время работал в милиции, потом организовал сеть прачечных и навсегда распрощался с госструктурами. «У меня есть снимок, тут дата стоит. Можно узнать, кто и где делал и как зовут заказчика?» Алена распрямила уголок старой фотографии: брюнет с ярко-голубыми холодноватыми глазами – редкое сочетание, лицо конусообразное с широкими скулами, ямочка на подбородке; мальчик очень похож на него, но мордашка по-детски круглая и глаза другие совсем, карие и виноватые. Лева недоверчиво засипел: «Зачем тебе?» Алена попыталась изобразить разочарование: «Ну, Ле-е-ева, как ты был зану-у-удой…» Занудой Лева, безусловно, был, но занудой умным и, несмотря на двух бывших жен и молодую любовницу, неравнодушным. «Ладно, какой там год?» – спросил он быстро, чтобы не слушать дальнейшее нелестное. Информацию получить было нетрудно, в 1985-м в городе работало всего три ателье, а фото явно сделано не любителем. Через час Лева получил от Алены оригинал, а еще через час он, держа в руках бутылку кьянти, букет сиреневых хризантем и коробку пирожных с заварным кремом, сражался с Алениным домофоном.
Утром, выпроводив сонного Кванта пораньше, Алена приняла душ, сварила мокко и открыла врученный ей накануне конверт. Итак, имеем адрес фотоателье: пр. Ленина, 51, кстати, ателье реорганизовано, но еще функционирует. ФИО фотографа: Филатов Дмитрий Олегович. На фото: Троцкевич Павел Евгеньевич с сыном. Неплохо, неплохо, Леве бы в аптеке работать. Алена еще раз всмотрелась в привлекательное жесткое лицо на снимке. Да, везет мне как покойнику. А покойнику еще меньше, вспомнить страшно. И ведь как обделали все красиво, запрятали в камушках, а потом совсем куда-то уволокли. Наверняка хотят остаться безнаказанными. Эх, поймать бы их да вот так же закопать в рассыпающийся гравий, чтобы не было больше ни холодно, ни тепло, ни стыдно, ни больно, ни смешно, ни жалко, чтобы одна темень каменная вечная.
Алена включила компьютер и, насколько позволяло время, пустилась во все тяжкие. Строка поиска выдавала информацию о Троцкевичах, Павла Евгеньевича не было ни одного. А вот страничку Антона в Фейсбуке она нашла быстро. Тридцать восемь лет, культуртрегер, специалист по современному искусству, дизайнер, художник. Красивый, худощавый, но не тощий, скорее, атлетически сложенный, на отца похож. Вот это да, приходите на похороны, месяц с небольшим назад, инфу с тегом кинула Анна Семенова. Профиль Анны был доступен только для френдов, Алена постучалась, но ответа не получила. А лицо знакомое… В других соцсетях безрезультатно, может, под ником зарегистрировалась, но даже самые немыслимые комбинации типа anechkasuper и anyutkachmok ничего не дали. Ладно, уже что-то. Алена пролистала друзей Антона. Наталья Семенова, сестры, что ли? Да нет, не похожи, однофамилицы, наверное. Стоп, а вот эту точно в музее видела, она после выставки оставалась, трехногую табуретку со сломанной четвертой ногой фотографировала и скелета с похоронным венком поправляла. Навыдумывали же, а люди еще за такое деньги платят…
Наташа еще в школе, в старших классах, поняла, что они с Тимофеем поженятся. Казалось, они всегда были вместе, с начала; на пару размазывали по тарелкам и щекам детсадовскую манную кашу, потом сидели за одной партой, потом оба поступили в вуз на исторический. Наташа оставила позади всех конкуренток, отстояв и без того (как ей всегда казалось) неоспоримое право быть рядом.
Она была желанным ребенком. Ее папа, профессор-гляциолог, боялся конкуренции и сына не хотел. Про папины экспедиции Наташа рано сделала нелестные выводы. Это были периоды долгой разлуки, и, чтобы их избежать, Наташа то крала отцовский рюкзак, то пыталась порезать его болотные сапоги, то выливала разведенную гуашь на его прожженную в трех местах куртку. Ее не ругали, но и не слышали, экспедиции продолжались и стали непременной частью их жизни. И вот тогда Наташа встретила щекастого и стабильного Тимофея, с которым было чудесно лепить пластилиновых медведей, играть в больницу и даже в дочки-матери. Тимофей выпивал все ее порции ненавистных киселей и молока с пенкой, отдавал конфеты и расстраивался, когда она болела. И если раньше ей было просто весело рядом с ним, то со временем она (попробовав, правда, за спиной у Тимы закрутить с Димкой Салиным, но ничего хорошего из этого не вышло, потому что Димка опозорил ее, рассказав мужской половине класса про ее детские в синий горох трусы, и Тиме даже пришлось с ним из-за этого драться) приняла не по годам мудрое решение, что никому и ничему она Тимофея не уступит.