[233]. Вскоре после ареста я написал Маленкову письмо, в котором спросил, кто теперь будет кормить моих детей? Или, может, им жить, пока они не начнут зарабатывать, на те две с половиной тысячи, что достались им в качестве «наследства»?[234] Маленков назначил всем внукам Сталина пенсию в тысячу рублей до тех пор, пока они не начнут работать. Прекрасно понимаю, что сделал он это не из участия, а по политическим мотивам. Нельзя было допускать, чтобы внуки товарища Сталина бедствовали. Народ бы этого не понял.
Через знакомых в ЦК я навел справки о Пономаренко[235]. Слышал, что после смерти отца его отправили Первым[236] в Казахстан, но скоро убрали оттуда. Оказалось, что Пономаренко сейчас посол в Нидерландах. Чего-то такого я и ожидал. Человеку, которого отец ценил за ум и выдающиеся организаторские способности, не нашлось места в руководстве страны. Его талантам не нашлось лучшего применения, чем служить послом в каких-то там Нидерландах. Отец настолько ценил Пономаренко, что не раз намекал насчет того, что видит в нем способного преемника. Такое отношение отца и погубило карьеру Пономаренко. Другие члены Президиума ему завидовали и, как только получили возможность, свели счеты. В той кутерьме, которая началась после смерти отца, Пономаренко повел себя очень достойно. Не стал вступать ни с кем в сговор, вообще не захотел надолго оставаться в Москве. Попросил, чтобы его отправили в Казахстан. Там предстояло много работы по освоению целинных земель. Задумывалось оно еще при жизни отца с активным участием Пономаренко, которого отец в шутку называл «главным пахарем страны». В шутке, как это часто бывало у отца, заключался двойной смысл. Отец намекал не только на то, что Пономаренко готовил земли под вспашку, но и на то, что тот много работал. Он, пожалуй, был единственным, кто работал столько же, сколько и отец. Когда я говорю «работал», я имею в виду работу, а не пустое сидение в кабинете. Некоторые члены правительства под видом работы дрыхли на диванах в своих кабинетах, а считалось, что люди работают. В нашу первую встречу после ареста Хрущев вдруг заявил, что знает о плане отца сделать меня своим преемником. Я рассмеялся ему в лицо и напомнил, что монархию с ее престолонаследием отменили еще в 17-м. Хрущев начал горячиться, повысил голос, стал утверждать, что план такой у отца был. «Он нам морочил голову с подставными кандидатами, вроде Пономаренко и Булганина, а сам хотел посадить на свое место тебя!» – несколько раз повторил Хрущев. Я так и не понял, какую цель преследовала эта затея. Хотел ли Хрущев выставить отца нарушителем одного из главных советских принципов? Или же он пытался сбить меня с толку? У него есть такая привычка. Вместо того чтобы сразу начинать с главного, он ходит вокруг да около, шуточки шутит, с толку сбивает, а потом вдруг задает серьезный вопрос. Мне такая манера совершенно не нравится. Я человек прямой и люблю прямоту во всем. Стремление застать собеседника врасплох – проявление двоедушной натуры. О Пономаренко Хрущев говорил с презрением, кривил губы. Не мог забыть того, что в 39-м отец поддержал проект Пономаренко о границах между новыми областями[237]. Пономаренко поступил просто и правильно, провел границу с учетом расселения белорусов и украинцев. А у Хрущева были свои соображения. Ему хотелось делить, как он выражался, «поровну», особенно ему леса хотелось побольше заполучить. Хрущев считал себя рангом выше Пономаренко. Оба они были первыми секретарями республиканских комитетов, но Хрущев вдобавок был еще и в Политбюро. Он еще в приемной раскричался (мне Поскребышев много позже об этом рассказывал), когда узнал, что Пономаренко тоже подготовил проект. Но Пономаренко напомнил, что проект он делал по поручению белорусского ЦК, и Хрущев приутих. Но запомнил. На добро у него память короткая, а на обиды длинная. Такой вот парадокс. Думаю, что Пономаренко всю оставшуюся жизнь проведет на дипломатической работе в никому не нужных странах. Насчет того, что отец предлагал назначить Председателем Совета Булганина, Хрущев не соврал. Я знаю, правда, узнал не от отца, а через других, что за полгода до смерти на пленуме отец сказал об этом. Не думаю, чтобы в то время Булганин продолжал пользоваться таким безграничным доверием отца, чтобы ему можно было бы доверить такой пост. Думаю, что это была хитроумная комбинация. Отцу такие комбинации удавались очень хорошо. Скорее всего, он пытался усыпить бдительность врагов или хотел внести раскол в их ряды, ослабить их. Мою догадку подтверждает то, что на том же пленуме членом Президиума был избран Пономаренко. На восьмом десятке положено задумываться о преемнике. Даже если чувствуешь, что есть еще силы. Мне очень нравится гоголевское выражение: «Есть еще порох в пороховницах». Пороху хватало, но о преемнике отец явно думал и проводил определенную работу. Если бы он не был предательски отравлен, то жизнь в Советском Союзе сейчас бы была в десять раз лучше прежнего. От руководства многое зависит. Прямых доказательств того, что отец был отравлен, у меня нет. В заговоре против отца я не участвовал, яд ему в еду не подмешивал. Но у меня много косвенных доказательств. Я постарался как можно подробнее восстановить события, произошедшие после нашей последней встречи с отцом вплоть до дня его смерти. О последней встрече распространяться не стану. Она была очень тяжелой, и говорили мы о наших личных делах, в том числе и о моем будущем. Ни я, ни отец не могли предположить, что видимся в последний раз. Вообще-то странности начались давно, еще с удаления от отца Власика. Убрали Власика, сменили его людей. Убрали Поскребышева и тех, кто с ним работал. Появились новые горничные на даче. Много заслуживающего внимание произошло в последние дни, но я не стану писать об этом. Время предъявлять обвинение еще не наступило. К тому же, хоть я стараюсь прятать написанное как можно лучше, у меня нет полной уверенности в том, что мои записи не попадут в чужие руки. Но кое о чем все же напишу.
Вечером 28 февраля отец приехал в Кремль. Он был бодр, чувствовал себя хорошо, иначе бы остался на даче. То, что он предложил товарищам посмотреть картину, тоже свидетельствует о его хорошем самочувствии. Если отец плохо себя чувствовал или просто был уставшим, он кино не смотрел. После просмотра картины надо было обсудить текущие вопросы. Решили, что вопросы таковы, что их можно обсудить за ужином, и поехали в Кунцево. Если бы отец собирался обсуждать вопросы за ужином, то не стал бы приезжать в Кремль ради того, чтобы посмотреть какую-то картину. Она бы вызвал товарищей на дачу, где был свой кинозал. Отец всегда поступал рационально, берег время, как свое, так и чужое. Если он вечером поехал в Кремль, то, значит, и совещание хотел проводить в своем кремлевском кабинете. Для отравителей имел значение график дежурства персонала на даче. Им было нужно, чтобы ужин состоялся в этот день. Мне удалось узнать, что главным вопросом повестки того дня был вопрос о жене Молотова[238]. Но Берия сообщил, что на днях должен получить важные сведения по ее делу и предложил отложить вопрос на два-три дня. Отец согласился. Раз так, то решили ехать ужинать в Кунцево. Отец был очень гостеприимным человеком и, если позволяли дела, никогда не упускал случая угостить товарищей. Решать вопросы за накрытым столом – старинная грузинская традиция. Ужин, по сути дела, был тем же заседанием Президиума, только на столе вместо воды стояло вино и разрешалось есть. Пили и если немного. Поедят полчаса и три-четыре часа говорят о делах. В тот день ужинали в узком кругу – Берия, Булганин, Хрущев, Маленкова. Был еще Ворошилов, но он быстро уехал. Можно ли обсуждать вопрос за ужином или нет, зависело только от степени его секретности. Если даже обрывки разговора не предназначались для чужих ушей, такой вопрос обсуждали в Кремле за плотно закрытыми дверями. Несмотря на то, что весь кунцевский персонал состоял из проверенных людей. Вопрос, касающийся дела Полины Молотовой, жены одного из товарищей, разумеется, был строго секретным. Этот вопрос вынудил отца приехать в тот день в Кремль. Но Берия поспешил вернуть отца на дачу. Почему? Почему к отцу на протяжении нескольких дней не допускали врачей? Почему врачи появились только третьего марта? Нельзя верить словам Берии о том, что они (сам Берия, Хрущев, Булганин, Маленков, Игнатьев) решили, будто отец пьян. Отец никогда сильно не напивался, да и как можно думать, что якобы пьяный может спать целые сутки напролет? С отцом такого никогда не случалось. Шести часов для сна ему хватало вполне. Повторю – почему сразу не пригласили врачей? Отвечаю – потому что ждали, пока яд подействует окончательно. Так, чтобы отца уже нельзя было бы спасти. Человек из окружения Берии рассказал мне, что в те дни, когда отец лежал при смерти, Берия был весел и проводил совещание за совещанием. И то, как себя вели в эти дни Хрущев с Маленковым, я тоже знаю. Из верных источников. Было время, когда слово Василия Сталина, мои просьбы чего-то значили. Ко мне обращалось за помощью много людей, и не только из ВВС. Знали мою доброту. Знали, что помогу, чем смогу. Добрые дела не пропадают бесследно. Когда понадобилось, я сам обратился за помощью к тем, кому когда-то делал добро. Люди откликнулись, рассказал, что знали и видели. Материала у меня столько, что хоть сейчас можно предъявлять обвинение. Я знаю все. Когда-то мне казалось, что стоит мне открыто назвать убийц убийцами, рассказать об это людям, и справедливость восторжествует. Отца не вернуть, но пусть хотя бы будут наказаны те, кто виноват в его смерти. Потрясение, вызванное смертью отца, было настолько велико, что какое-то время я не совсем верно оценивал обстановку. Ну и наивность сохранилась в глубине души. Я не мог предположить, насколько вширь и вглубь пророс вражеский заговор. Опрометчивость и наивность стоили мне семи лет свободы, нескольких зубов и серьезно подпорченного здоровья. Но теперь я поумнел и буду действовать наверняка. Настанет день, когда убийц отца будет судить международный коммунистический трибунал.