Место, выбранное для Усть-Илимской станции, очень напоминает Падунское сужение, да и геологические условия почти такие же, как в Братске. У Толстого мыса в створе плотины Ангара сужается до восьмисот метров. Ее дно — диабазовый монолит, без трещин, достигающий толщины двухсот метров. Толстый мыс примерно такой же высоты, как и Пурсей, лишь напротив него, на правом берегу, скалы значительно ниже, чем на Падуне.
На этом, собственно, и оканчивается сходство между Усть-Илимом и Братском. Сами же станции очень отличаются друг от друга. Если на Братской ГЭС всего установлено двадцать гидроагрегатов, каждый мощностью 225 тысяч киловатт, то на Усть-Илимской их будет лишь десять, зато мощность каждого удвоится. Поэтому и здание станции на Усть-Илиме запроектировано вдвое короче здания Братской ГЭС. И, конечно, построенная позже, Усть-Илимская ГЭС будет значительно лучше автоматизирована, на ней установят новейшие приборы и аппараты управления, которых сейчас, может быть, еще и не существует.
На юго-восток от станции вытянется новое таежное море — Усть-Илимское, именно вытянется, а не разольется. Я уже говорил, что между Братском и Толстым мысом Ангара течет в скалах; выходя из одного ущелья, она тут же попадает в следующее. Кроме Илима, крупных притоков на этом участке у нее нет. Поэтому Усть-Илимское водохранилище не сможет разлиться на десятки километров вширь, а вытянется как глубоководный канал между скалами.
Речников это очень устраивает: защищенное утесами от ветров, Усть-Илимское водохранилище будет спокойным и приветливым. Один из капитанов сказал о нем:
— Культурное море получится. По нему бегать на пароходах будет одно удовольствие — без качки и тряски.
Усть-Илимский гидроузел существует сейчас только в чертежах и расчетах проекта. И многое, вероятно, в нем изменится до тех пор, когда заработает первая турбина у Толстого мыса. А пока здесь непролазная чащоба тайги да бурлящая на камнях река. И небольшой поселок строителей — всякий город начинается с первой палатки.
Поселки таежных строек походят друг на друга, но в каждом из них есть свои неповторимые черты. Я хожу по городку строителей Усть-Илимской станции и невольно вспоминаю такой же городок, появившийся восемь лет назад у Падуна. Как и там, здесь выстроились большие зеленые палатки, намечаются контуры поселка: вот место для клуба, а дальше большой дом управления стройки. Бульдозеры наступают на тайгу, пробивая просеки для еще несуществующих улиц. Дорога уходит в глубь леса к Толстому мысу и дальше к причалу, куда прибывают баржи из Воробьева. И только одна особенность отличает молодой поселок от своего старшего брата — городка строителей на Падуне. Его ставят за Толстым мысом, то есть ниже будущей плотины. В новом же Братске сначала все строили в зоне затопления, а потом были вынуждены переносить гаражи, мастерские, магазины, школы, клуб в безопасное место.
Вообще опыт Братска — и не только «печальный», а прежде всего положительный — оказывает Усть-Илиму неоценимую услугу: его строителям не надо начинать все сначала, не нужно годами собирать знания о крае, его климате, повадках Ангары — все это уже дал Братск. Поэтому станцию у Толстого мыса, несмотря на то что строят ее в таком отдаленном месте, возведут вдвое быстрее, чем Братскую.
Мне показывают небольшой домик, одиноко стоящий между Постоянным поселком и деревней Невон. С этого домика и началась история Усть-Илима. Лет шесть назад, когда в Братске впервые заговорили о строительстве следующей станции на Ангаре, когда не было даже известно, где ее поставят, в Невоне появился приезжий. Он пришел в сельсовет, уселся на скамейку, свернул папироску, задымил и коротко сказал, ни к кому не обращаясь:
— Дом, однако, ставить буду.
Председатель сельсовета молчал — может быть, человек еще что-нибудь добавит. И тот после минутной паузы добавил:
— Слышно, будто в этих местах ГЭС решили строить. Где, точно не знаю, но думаю, у Толстого мыса, не иначе. Значит, городок появится, вот я и хочу заранее в нем прописаться.
Председатель сельсовета удивился:
— Это ж кто тебе сказал? Геологи вон где шуруют — у Бадармы и Коропчанки. Там, паря, и дело задумано. А у нас что — тишина.
Он взглянул на собеседника и великодушно разрешил:
— Впрочем, что ж, строиться никому не запрещено, Документы-то у тебя правильные?
Человек выложил паспорт и пенсионную книжку. Председатель взглянул на его изуродованную правую ладонь с двумя пальцами, быстро полистал документы и сказал:
— Ну, что ж, товарищ Скворцов, человек ты, видать, по всем статьям сурьезный, наш, таежник, и обратно же фронтовик. Давай, стройся.
Дом Скворцова был готов к концу лета. Он примостился на откосе, откуда были хорошо видны и Невон, и Толстый мыс. Кто-то назвал его древней Скворцовкой.
Недолго пожил в нем Скворцов. На следующее лето перевез семью в Братск — дети пошли в школу, а сам вернулся назад, правда, попал не в Невон, а в Коропчанку к геологам, работал на буровом станке, бродил с партией по тайге. Изредка приезжал в Невон, ему несколько раз предлагали продать дом, он упорно отказывался— подожду еще, говорят, вот-вот стройка пойдет. И дождался. Начались работы у Толстого мыса.
Первыми, как всегда, пришли геологи. Нелегкая у них жизнь. У проектировщиков только зреет мысль, только решается вопрос, быть или не быть новому городу, заводу, электростанции, а геологи уже ищут места для них.
Для Усть-Илима его определили не сразу. Авторы проекта предложили геологам исследовать шесть точек, выбрать из шести вариантов расположения станции единственный — самый выгодный.
Первая точка — ниже каньона Шаманского порога. Ее назвал еще Вадим Михайлович Малышев. Отправились туда геологи, пробурили скважины на дне реки, заложили шурфы, пробили штольни в прибрежных скалах и определили: грунт подходящий, в дне реки трещин нет, можно ставить ГЭС. И тут выяснилось, что проектировщики не все учли. Если поставить под Шаманом плотину высотой сто метров (меньше нельзя, иначе подпор воды будет небольшой и турбинам не хватит ее), водохранилище новой ГЭС дойдет до Братской станции и затопит ее здание.
Геологи перебрались в Коропчанку и взялись за изучение остальных вариантов створа плотины станции. Их внимание сразу привлекло Бадарминское сужение, названное так по имени маленькой речушки Бадармы, которая впадает здесь в Ангару. Кажется, лучшего места и не найти. Бадарминское ущелье в ширину не больше трехсот метров. Оно начинается сразу за впадением в Ангару Илима. В проекте впервые появилось название будущей станции — Усть-Илимская. Однако так случилось, что Илим, дав имя большой стройке, теперь к ней, по существу, никакого отношения не имеет. Геологи уже были готовы сказать: лучшее место для станции — Бадарминское сужение, но так и не сказали этого. В последний момент было сделано неприятное открытие: дно реки в трещинах, и очень глубоких. Их можно забетонировать, но, как показали расчеты инженеров, это очень дорого и долго.
И пришлось геологам все начинать сначала, на этот раз в других местах: у деревни Коропчанки, у Толстого и Тонкого мысов. Не стану утомлять читателей инженерными подробностями, скажу лишь, что на определение лучшего места для сооружения Усть-Илимской ГЭС у них ушло несколько лет. Чтобы сказать свое окончательное слово, им пришлось обследовать буквально каждый метр дна реки, на которое будут давить многие сотни тысяч тонн тела плотины, исследовать скалы, в которые упрутся ее плечи. Как и на Братской ГЭС, плотина Усть-Илимской не «врыта» в грунт, а стоит на нем. Не сдвинет ли ее искусственное море, не найдет ли вода лазейки, чтобы вырваться из этого моря? Ответить на многочисленные вопросы можно, лишь определив, что же за грунт на дне реки, из чего сложены утесы. Для этого надо взять десятки тысяч проб.
На Ангаре ставят плоты с буровыми станками. Гудят моторы, бурильные головки вгрызаются в диабаз и уходят все глубже и глубже. Потом достают керны — высверленные со дна длинные каменные цилиндры. Ими заполняют ящики, десятки, сотни и тысячи ящиков. Керны подвергаются камеральной обработке в лабораториях. Инженеры, как криминалисты, исследуют их. Любая трещинка, вкрапление чего-то постороннего настораживает — значит, дно реки не монолит, не сплошная плита, и оно может не выдержать тяжести плотины.
Трудно добывать керны летом — Ангара не шутит, зазеваешься, не досмотришь за ней, и от бурового станка ничего не останется. Но в десять раз трудней работать зимой, и дело не в крепких морозах, в свирепых ветрах, которые ошпаривают людей жгучим холодом, заметают дорогу к станкам. Река и зимой проявляет свой строптивый характер. Чуть отпустят морозы, лед на шиверах взламывается, а вслед за этим лопается двухметровый панцирь и на плесах. Сколько раз, как солдаты по тревоге, геологи вскакивали ночами и бежали спасать станки — Ангара взрывала лед под буровыми. Приходилось пробираться ползком или по доскам и, обжигаясь ледяной водой, спешно демонтировать установку, переносить в безопасное место.
Однажды под трактором провалился лед, машина ухнула в дымящуюся воду и исчезла в реке. Люди не успели добежать до полыньи, когда вынырнул тракторист, сумевший выбраться из кабины. Ему бросили веревку и вытащили. Промокший, замерзающий, чуть шевеля фиолетовыми губами, он рвался к воде и твердил:
— Пустите, я должен его вытащить.
С тракториста содрали мокрую одежду, завернули его в тулуп, уложили в сани и погнали лошадь в деревню. Оставшиеся молча глядели, как крошится лед по краям полыньи. Без трактора работать невозможно — чем перетащишь к новой скважине буровой станок, чем расчистишь дорогу? Но как его вытащить — он лежал на глубине в пять метров.
Первым нарушил молчание молоденький паренек Игорь Буров, которого все звали Горкой. Он негромко сказал:
— Я сижу под водой три минуты.
Никто не обратил внимания на его слова. Горку многие не принимали всерьез — восемнадцатилетний щуплый паренек недавно приехал в партию, но уже «прославился» как баламут и любитель приврать. Горка повторил уже настойчиво и зло: