Борис возглавляет небольшую группу Чуноярского отряда медико-географов Института географии Сибири и Дальнего Востока. Вместе с четырьмя девушками-лаборантками он обосновался в Богучанской районной больнице. Первое, что я увидел, придя в комнату, где работает Борис, — целые горы папок с историями болезней. Он готовит карту размещения очагов различных болезней, присущих именно Приангарью: клещевого энцефалита, эндемического зоба, кариоза зубов. Его огорчает, что нельзя опереться на официальную статистику— в ней упоминаются далеко не все случаи заболеваний. Борис объехал вместе с помощниками все больницы района, переворошил десятки тысяч историй болезней и сейчас обобщает накопленные данные.
Эта карта не единственная, которую задумал Борис. Он хочет сделать схему почв района и с ее помощью ответить на вопрос, как составные части грунта влияют на здоровье человека. Но особенно увлеченно рассказывает Борис о карте, показывающей, как зависит распространение сердечно-сосудистых заболеваний от природных и климатических условий. Борис аспирант, но сейчас меньше всего думает о защите диссертации. Для него куда важнее быстро собрать и обобщить материал, чтобы, когда подойдет время строительства Богучанской ГЭС, положить перед ее проектантами свой труд, который подскажет, где лучше расположить поселки строителей, будущие города и заводы, как правильно наладить труд, питание, лечение и отдых людей. А когда рекомендации Бориса попадут в проекты, когда они будут осуществлены, вероятно, и появится его диссертация со строго научным названием: «Медико-географические исследования Нижнего Приангарья — зоны формирования Богучанского энергопромышленного района». И если кому-нибудь из читателей попадется эта книга, не бойтесь взять ее в руки и почитать. За сложностью научных формулировок вы наверняка угадаете характер Бориса Ларионова — молодого советского ученого, который пришел в приангарскую тайгу, думая о людях, работая ради того, чтобы сделать их жизнь долгой и здоровой.
Должно быть, наша беседа не скоро кончилась, если бы в комнате не зазвонил телефон. Борис берет трубку и тут же передает мне.
— Лукьянов уходит через час, — слышу я голос Тамары Семеновны.
С высокой лестницы, спускающейся к берегу, я с радостью гляжу на «двадцать восьмую», словно встречаю старого друга. На корме чистит картошку Маша Зайнуллина, в рубке драит окна Адик, Анатолий стоит на палубе, привычно скрестив руки на груди. Как только я поднимаюсь на палубу, «двадцать восьмая», пятясь, сползает в воду, осторожно обходит дебаркадер пристани и, забасив двигателем, выходит на середину реки.
СТОЛИЦА ГЕОЛОГОВ
Ночь долго боролась с днем. Сначала она выслала своих лазутчиков: серые сумерки выползли из ущелий к реке и принялись гасить в ней красные отблески заката. Воды с каждой минутой темнели, пока река не почернела, как асфальт. От этого скалы, самые высокие из тех, что я видел на Ангаре, стали приземистей и угрюмей, их грани скрыла чернильная мгла. А потом ночь перешла в открытую атаку — взобралась по отвесным утесам к вершинам гор и потушила там последние лучи солнца. И лишь далеко-далеко на западе розовела узкая полоска — туда отступил побежденный день.
«Двадцать восьмая» жмется к самому берегу, будто боится заблудиться на широком плесе. Капитан Иван Мальцев напряженно всматривается в темноту, направляя баржу между красными и белыми огнями бакенов. Из ночи, словно мираж, вспыхивает цепочка огней.
— Верхотурово — поселок геологической партии, — говорит Иван.
Значит, мы уже миновали таежный поселок с полным печального смысла названием Потоскуй. Сколько людей, пригнанных в кандалах, погибло здесь, тоскуя по дому и близким, по родным российским местам. Ангарская земля приняла останки несчастных, навсегда похоронив тайны их дум.
Однажды в Потоскуе появился необычайный ссыльный— невысокий человек с копной черных волос, веселыми глазами и орлиным носом. Он часто выходил на берег Ангары, любовался ее прозрачными водами, синими вершинами гор и мечтал о том времени, когда в эти края люди будут приезжать не в ссылку, а по доброй воле, чтобы раскрывать в горах тайники, куда природа упрятала свои богатства.
Мужики любили этого ссыльного и по вечерам набивались в избу, где он жил, чтобы послушать его рассказы о будущей России. Многие недоверчиво покачивали головами — где же это видано, что прасолов лишат лавок и лабазов, — но все-таки сидели молча, боясь пропустить хотя бы одно слово.
А потом ссыльный исчез, словно утонул в реке или сгинул в тайге. Наехали жандармы, допрашивали деревенских мужиков — хмурых лесорубов и рыбаков, но ничего не добились. Мужики не знали, куда девался этот веселый смуглый человек, а если бы и знали, то все равно не сказали бы.
Случилось это в 1909 году, и звали ссыльного Серго Орджоникидзе.
Если бы мог первый командарм советской промышленности увидать Приангарье сейчас, спустя больше полувека после своего дерзкого побега из ссылки, как бы он обрадовался! То, о чем ему думалось, не только стало действительностью, но и превзошло его смелые мечты. Пусть мы еще не покорили окончательно Ангару, пусть не открыты все богатства этого края, но уже сейчас воплощается один поражающий воображение проект за другим, строятся электростанции, заводы, рудники. А впереди еще более грандиозные работы, которые сделают Приангарье крупнейшим промышленным районом Сибири.
…В рубку входит Анатолий, смотрит на светящийся циферблат часов и предупреждает Ивана:
— На Аладинской шивере сделай оборот и подойди к земснаряду. Может, Валерку захватим.
Валерка — третий из «вологодской троицы», друг Анатолия и Ивана, приехавший вместе с ними на Ангару. О нем я много слышал — он прораб скалоуборки, занимается трудным и опасным делом.
«Двадцать восьмая» проходит за красный бакен, из темноты вырисовывается громоздкий, едва различимый земснаряд, упирающийся кормой в берег. Иван включает сирену, ее тревожный голос ударяется о скалы и гаснет в тайге. На земснаряде никто не подает признаков жизни. Иван выдергивает ручку до конца, голос сирены взвивается вверх до самого последнего, возможного для нее «ля». На мостике земснаряда распахивается дверь: в ее светлом прямоугольнике появляется женщина. Она отчаянно машет рукой — хватит выть!
— Воропанов есть?
— Тьфу, язви тебя, — с досадой отвечает женский голос, — до печенок напугал, — и уже добрей: — уехал прораб, нонче-то суббота.
Баржа идет дальше. Анатолий, сменивший за штурвалом Ивана, рассказывает о скалоуборке. Оказывается, он сам ею занимался.
— Вы Валерку не пропустите. Завтра в Мотыгине приходите ко мне, я вас непременно сведу с ним. Уж он-то вам порасскажет, что это за работка чертова и как каждая шиверка им, взрывникам, дается.
Ночь и не думала еще отступать, когда над рекой снова появляются огни, и не мерцающая цепочка, а целое светящееся озеро, от которого в небе полыхает зарево. Анатолий облегченно вздыхает:
— Дотопали, значит, Мотыгино — столица геологов и речных путейцев.
Я схожу на пристани, а «двадцать восьмая» уходит дальше в Рыбное, на базу путейцев. Утром она вернется обратно: экипаж ее живет в Мотыгине.
Сонный шкипер пристани, маленький беззубый человек в кальсонах, долго не может понять, о каком чемодане я спрашиваю. Наконец, услыхав название катера «Мана», соображает, в чем дело, и требует документы. Прочитав по складам мою фамилию и для чего-то полистав паспорт, шкипер вытаскивает из-под койки мой чемодан, открывает его и, заслонив спиной, приказывает перечислить содержимое.
Спросить его, где находится гостиница, я не успеваю— шкипер выключает свет, плюхается в кровать и тотчас же засыпает. Я выхожу, не беспокою его больше. Знаю, гостиница не может быть далеко от пристани. И действительно, поднявшись на холм, в свете серой зари различаю стеклянную вывеску небольшого дома: «Райгостиница».
Секретарь зонального парткома Виктор Андрианович Неволин, несмотря на воскресный день, ждет меня в парткоме.
Мы сидим друг против друга за длинным столом, покрытым толстой, как одеяло, синей скатертью. Виктор Андрианович буквально забрасывает меня вопросами. Его интересует все, что происходит в соседних районах. И хотя я знаю об этой жизни не так уж много, он внимательно слушает меня.
— Не удивляйтесь моему любопытству. Человек вы приезжий, свежий глаз многое видит, чего мы не замечаем. И потом хочется знать, как живут соседи, а поехать к ним не всегда можно — расстояния у нас сами видите какие.
Наконец дошла очередь до моих вопросов.
Виктор Андрианович подводит меня к карте, занимающей добрую половину стены его кабинета, — она покрыта значками действующих шахт, разрезов, рудников, заводов. Мотыгинский район протянулся на север от Ангары почти до Подкаменной Тунгуски и занимает семьдесят тысяч квадратных километров — на этой площади свободно уместились бы Бельгия, Голландия, Дания и Люксембург, вместе взятые.
— Большинство элементов менделеевской таблицы, — говорит Виктор Андрианович, — есть в Енисейском кряже, который прорезает район с юга на север.
Говорит так, будто сам собрал все эти богатства в горы и теперь дарит людям. Открыв стеклянную крышку небольшого стенда, показывает:
— Это железняк, это доломит, это свинец.
Каждый очередной образец он ласково гладит рукой, легонько подкидывает на ладони, словно взвешивая, и тут же сообщает, кто открыл месторождение. Один из камней, светлый с матовым блеском, он задерживает в пальцах особенно долго:
— Это магнезит. Есть у нас Тальское месторождение. С ним связана любопытная история, Уговорили геологи приехать в наши края покойного академика Бардина. Приехал старик, оглядывается по сторонам: улицы как улицы, дома добротные, клуб, кино — и говорит: «Какой же это медвежий угол?» Повезли смотреть близлежащие месторождения. Катали по тайге почти весь день, а часа в четыре доставили к тальским магнезитам. Было это в августе, жара стояла жуть какая. Устроили обед и на десерт подали ломти красного сладкого арбуза. Академик ел, хвалил, а потом спросил, какой эт