Аля играет Чайковского, потом Шопена, Листа, Рахманинова. «Кама» рассказывает о падении крепостей и тиранов, о нежной любви, о страданиях и счастье. Последний раз пробежали и застыли на клавишах Алины руки. Долго стоит тишина, мы не сразу возвращаемся из того далекого мира, куда увела нас музыка.
Расходимся по «каютам» поздно, около двух часов ночи. Потом, в следующие дни, я слушаю уже полные концерты. Кобзон и Кахно поют, не считаясь со временем и погодой, поют под дождем, в клубах, на берегу, на барже. Взрывами восторга встречают слушатели великолепную песню Пахмутовой «Письмо на Усть-Илим». Там, где воздвигается Усть-Илимская станция, она прозвучит по-особому. И все-таки едва ли это может сравниться с первым концертом под темным пологом ночи.
В ГОСТЯХ У БОГА АНГАРЫ
Утро, туманное, сырое, начавшееся под нудный шелест дождя, огорчает. Померкли краски, за низкими тучами исчезли скалы, березы опустили свои ветви и уныло нахохлились. Время отправляться дальше, но капитан «тридцатьчетверки» Мирза Вильданов медлит, показывая на серую вату тумана, которая прилипла к самой воде. Проходит час, другой. Ветерок поднимает туман на несколько метров над рекой, и караван трогается путь.
Я перехожу на катер. В тесной его рубке за штурвалом Мирза Вильданов. Он щурит глаза, отыскивая чуть заметные вешки, ныряющие в стальной воде, — они указывают нам путь.
Участок Ангары от Братска до Кежмы практически несудоходен. Когда-то, в конце прошлого века, иркутские купцы пробовали наладить движение по всей реке — от Стрелки до Байкала. Они взяли подряды на снабжение строительства Транссибирской магистрали рельсами и другими материалами. Купили пароходы, баржи, наняли лоцманов. Бились, бились и отказались от затеи — слишком дорого и опасно. Правда, им удалось провести несколько караванов. Но для этого пришлось установить на Шаманском пороге туер-пароход с огромной лебедкой, которая поднимала против течения баржи, и построить в обход Падунского порога небольшую железнодорожную ветку. Вскоре Транссибирская магистраль дошла до Иркутска, и необходимость в водном пути по Ангаре отпала.
Сейчас Ангара опять понадобилась людям. По ней пролег водный путь к Толстому мысу. Шоссейная дорога будет готова только в шестьдесят пятом году, а время не ждет, стройке нужны материалы, машины, люди. Все это и надо перекинуть туда по воде. Капитаны катеров взялись за это трудное дело. Мирза Вильданов и был одним из тех, кто водит здесь караваны.
Он стоит, едва поворачивая штурвал. Но потому, как впиваются его глаза в реку, отыскивая одному ему известные приметы, чувствуется, сколь напряжена его воля.
Дубынинский, или, как его еще называют, Долгий, порог хоть и не самый опасный на Ангаре, но самый длинный. Шестнадцать километров русла здесь завалены камнями, над которыми кипят буруны. И надо хорошо знать, видеть с закрытыми глазами все извилины узкого судового хода, чтобы водить по нему катера и баржи.
К порогу катер подходит медленно, словно подкрадываясь. С левого борта проплывает ствол березки — белая вешка на границе судового хода. И сейчас же какая-то сила подхватывает «тридцатьчетверку», увлекая ее вперед. Она вздрагивает, танцует на метровых волнах. Я оглядываюсь — баржа тоже приплясывает.
Двигатель катера набирает полные обороты, «тридцатьчетверка» рвется вперед. Сейчас, как объясняет Мирза, наступает самый ответственный момент штурма порога: надо сделать «перевал», — круто, под девяносто градусов, повернуть направо и подойти к противоположному берегу. Мирза и ставший рядом его помощник Володя Власов наваливаются на штурвал и крутят, крутят его. «Тридцатьчетверка» повертывается поперек течения и с трудом пробивается к берегу. Баржа еще бежит вниз, все ближе подходит к белым вешкам, за которыми из пенистых волн торчат острые камни. Буксирный трос натягивается, разворачивает баржу поперек реки. На мгновение караван застывает — тормозится движение баржи, катер едва «выгребает» против течения.
Я снова оглядываюсь. Пассажиры баржи в оцепенении— смотрят на страшный барьер камней, куда их тащит река. Саша и Толя бросаются на мостик к Геннадию и берутся за большое колесо штурвала, помогая шкиперу вывернуть тяжелые рули. Медленно, метр за метром караван уходит от опасного места.
Мирза скупо улыбается:
— Отпряглись, значит, — и, помолчав, добавляет, — вот так всегда!
Какой же точный должен быть расчет, чтобы баржа прошла у самой опасной черты и повернула не раньше и не позже, а именно в тот единственный момент, который точно определили Мирза и Володя.
Порог позади, Ангара успокоилась, выглянуло солнце, и все повеселели. Мирза передает штурвал Володе и рассказывает о всяких приключениях с ангарскими рыбаками. Вдруг на палубу выскакивает матрос Николай Косачев с ружьем. Он кричит и показывает в сторону берега. Мы выходим из рубки, но ничего не видим.
— Та вон же, вон же, — показывает Николай.
Наконец замечаем — к берегу кто-то плывет, над водой маячит небольшая голова в меховой шапке. Мирза объясняет — медведь. Мы не успеваем подойти достаточно близко, когда пловец выбирается из воды, отряхивается и, поглядев на караван, смешно подбрасывая зад, уходит в лес. Николай хмуро глядит вслед и ругается:
— Ушел, я бы ему всадил картечи.
Медведей ангарцы не любят. Когда им говорят, что медведи добродушные, любопытствующие животные, соглашаются и добавляют: «Может, это в других местах, а у нас медведь не лучше волка».
Ангарские медведи злы и нахальны. Даже совсем молодой мишка, встретив в тайге охотника с ружьем, не бросится наутек, а поднимется и пойдет на него. Медведи забираются в деревни, режут скот, громят пасеки. Много трагических и забавных историй слышал я на Ангаре о косолапом хозяине тайги. Одну из них стоит рассказать.
Плыли по реке три геолога, люди приезжие, но уже знавшие — медведей надо бить. На лодке стоял не подвесной, а стационарный моторчик, запустишь его, и он тарахтит, тарахтит без всякого присмотра.
Один из трех заметил переплывающего Ангару медведя. Ружья у геологов не было, решили «взять» косолапого топором. Подошли к нему вплотную, он рявкнул и вцепился в борт. Кто-то ударил медведя, да не по глазам, как сделал бы настоящий охотник, чтобы или сразу убить медведя, или лишить его зрения, а по лапе. «Пловец» взревел и с ловкостью акробата вмиг забрался в лодку. Геологов как ветром сдуло в воду. До берега было метров триста, едва доплыли, думали, утонут. А лодка ушла вниз. Стучал ее движок, сидел в ней медведь, ревел благим матом и зализывал раненую лапу, а по берегу вслед за лодкой бежали мокрые, посиневшие от холода геологи.
Лодка через несколько километров дошла до поворота реки и уткнулась носом в берег, медведь заковылял в тайгу. А незадачливые охотники вынуждены были добираться до ближайшей деревни двадцать километров пешком.
…К полудню мы подходим до Закурдаевской шиверы.
Она, пожалуй, опаснее иного порога — течение здесь быстрое: двадцать пять километров в час. Здесь зевать нельзя, ошибешься — сядешь на камни, а то и воды хлебнешь. Подняться же по шивере можно только на мощном катере.
Наш караван проходит Закурдаевскую шиверу без приключений — опыт Мирзы спасает нас от всяких происшествий. Сразу за шиверой Ангара разливается больше чем на два километра. Мы обходим скалистый остров «Корабль», он и в самом деле похож на старинный броненосец с высокими бортами и задранным носом, и причаливаем к верхней Ершовской пристани. Когда утихает утомившийся двигатель «тридцатьчетверки», Мирза, стоящий рядом со мной на палубе, спрашивает:
— Слышите?
Я прислушиваюсь. Издалека доносится ровный гул, будто летит реактивный лайнер. Задираю голову, всматриваюсь в небо. Мирза дергает меня за рукав и показывает на два высоких утеса, поднимающихся вдали из воды.
— Это там!
Я уже понимаю, о чем он говорит. Там, где Ангара снова втискивается между скалами, лежит грозный Шаманский, или, как его еще называют, Ершовский, порог, о котором сложено не меньше легенд, чем о свирепом Падуне.
Причаливаем к берегу. «Каму» снимают с баржи, ставят на грузовик, и мы посуху «преодолеваем» порог, стороной. На нижней Ершовской пристани нас уже ждет другая баржа и маленький буксирный катерок. К вечеру добираемся до крупного ангарского села Воробьеве, недавно ставшего важным центром Приангарья, «столицей» большого строительного района. Сюда от Ершова пробита через тайгу автодорога. По ней доставляют грузы, пришедшие из Братска по воде. Дальше их снова везут водой к Толстому мысу. Километрах в двадцати от Воробьева в деревне Эндучанке расположен штаб строителей автотрассы Братск — Усть-Илим.
Моим первым знакомым оказывается Кешка — белобрысый мальчуган лет десяти. Он сидит на краю причала, свесив ноги, и совершенно невозмутимо, как-то автоматически выхватывает одну за другой с ладонь «ростом» серебристых рыбешек — глупых и наглых ельцов, заглатывающих пустой крючок. Вдоволь насмотревшись, как машет удочкой Кешка, я спрашиваю, что это за белый теплоход стоит в устье речушки Эндучанки, метрах в двухстах от пристани. Он удивленно глядит и отвечает как истый ангарец:
— Само собой, «Баклан».
Я чуть не подпрыгиваю от радости. «Баклан», тот самый «Баклан», о котором я думал всю дорогу до Воробьева.
В Братске мне сказали:
— Если вы его не увидите, не поговорите с ним — по-настоящему не узнаете Ангары, не поймете ее нрава.
И вот теперь, переправляясь на лодке к «Баклану», я с нетерпением жду этой встречи. Он шагает, протягивает мне руку:
— Обрядин — начальник партии института Ленгипроречтранс.
Вот он какой, «бог Ангары» — так зовут Александра Ивановича Обрядина в Братске, на Стрелке, по всей реке.
И сразу вопрос: был ли я на Шаманском пороге? Нет?! Да разве можно находиться рядом и не увидеть этого чуда природы? Пожалуй, только в Африке на реке Конго есть что-нибудь подобное.
На следующее утро я с нетерпением жду, когда же мы отправимся к порогу. Но Александр Иванович будто забыл о своем обещании. После завтрака он уходит вниз по Ангаре. Вернувшись часа через два, долго вымеряет большими шагами берег, что-то объясняет идущим следом за ним рабочим. Потом берется за топор, быстро затачивает несколько кольев и вбивает их в землю. А через минуту его голос уже раздается с палубы экспедиционной баржи «Оредеж», где ремонтируют двигатели. И только после обеда, просмотрев записную книжку и вычеркнув какие-то записи, он говорит: