— Иногда и сердечный локатор срабатывает.
Взглянув вверх, я вижу у борта жену Обрядина Веру Ивановну и десятилетнюю дочь Веру, которую отец недавно привез из Ленинграда. К ним и торопился Александр Иванович.
На следующий день после поездки на порог у меня начались неприятности. «Машенька» все-таки умудрилась задеть винтом за какой-то топляк, и теперь ее надо срочно ремонтировать. Отправиться дальше я могу только на ней. Как все это некстати! От Братска пройдено всего сто восемьдесят километров — чуть больше одной десятой части пути до Стрелки. Каждый день на учете, а тут сиди сложа руки.
Брожу по берегу. Чуть поодаль замечаю сидящего на перевернутой лодке деда. Он в модном костюме: пиджак с разрезом, брюки если не дудочкой, то, во всяком случае, достаточно суженные. На ногах, стыдливо поджатых, красуются новенькие «мокасины». Заметив мое удивление, дед недовольно замечает:
— Я не картина, чо меня разглядывать, — и, смутившись собственной резкости, добавляет — Костюм-то мне не шибко по годам, да внучка вот встречаю. Это он, шельмец, и одежку и обувку прислал. Вот и сижу жду его. Скоро катер прибежит. Надо уж по всему параду, значит, его встренуть.
Мы закуриваем. Разминая желтыми пальцами туго набитую папиросу, дед молчит. Потом вздыхает и говорит, видимо для начала беседы:
— Климат, что ли, у нас на Ангаре меняется. Сегодны (по-ангарски это значит в нынешнем году) мошки нет. И куда пропала, ума не прикину.
И тут только я вспоминаю: в самом деле, всю дорогу от Братска мой накомарник так и лежал в чемодане рядом с пузырьками, в которых хранился диметилфталат — едкая, с резким запахом мазь, отгоняющая всяких летающих насекомых. Мошки на реке совсем не было, а ведь раньше она грызла всех нещадно. Я хочу расспросить деда, что он думает по этому поводу, но тут ко мне подбегает запыхавшаяся Верочка:
— Дядечка, дядечка, скорей, там лодка для вас нашлась.
Через минуту я уже на «Баклане». Действительно, под бортом теплохода покачивается дюралька, но не «Машенька», а какая-то другая. На корме сидит здоровый парень в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, рядом с Обрядиным мужчина лет сорока пяти в брезентовом дождевике и с авоськой, полной ельцами.
— Знакомьтесь! Юрий Иванович Гадалин, биолог. Он подбросит вас до Толстого мыса. Только вот подождем еще одного пассажира.
На Толстый мыс должна ехать женщина-кассир, чтобы выдать там рабочим зарплату.
Кассир, молодая, по-сибирски крупная женщина с пронзительным взглядом серых глаз, приезжает через полчаса. Она просит еще засветло доставить ее на Толстый мыс. Юрий Иванович скептически смотрит на часы: пройти надо больше ста километров, время уже позднее, в лодке будет четверо — значит, пойдем медленно. И он предлагает доехать до деревни Сизово, где стоит отряд, заночевать там, а утром добраться до Толстого мыса. Кассир внимательно оглядывает своих будущих попутчиков, с особенным подозрением почему-то смотрит на меня и наотрез отказывается ехать. Не знаю, что уж она нашла во мне подозрительного, но я почему-то радуюсь высокой бдительности кассира.
Дюралька лихо описывает дугу около «Баклана» и идет вниз. Я махаю рукой семейству Обрядиных. Хорошо все же, что наказ, полученный в Братске, выполнен, я познакомился с «богом Ангары», который помог мне понять нрав таежной реки.
НЕПОСТ АВЛЕННЫЙ ПАМЯТНИК
Воробьеве скрывается за высоким утесом. Солнце убегает от нас на запад и все ниже опускается к реке. Под его косыми лучами воды Ангары становятся серебряными, и трудно понять, белеют ли впереди лодки, или это солнечные блики. Наш рулевой, иркутский студент Виктор Берегов, надвигает на глаза кепчонку, чтобы лучше видеть путь, и гонит лодку изо всех лошадиных сил подвесного мотора. Ветер бьет нам в лицо, забирается за ворот, и мы с Юрием Ивановичем запахиваем свои плащи, а Виктор так и сидит с раскрытой грудью.
Юрий Иванович подзывает меня к себе на переднюю скамейку, там меньше слышен стук мотора и можно свободно разговаривать.
Наклонясь ко мне, он рассказывает о своей небольшой группе, входящей в эпидемиологический отряд Министерства здравоохранения, тот самый отряд, который и занимается уничтожением мошки.
Впервые я понял, что такое гнус, лет семь-восемь назад в Братске. Однажды пришлось мне ехать из поселка строителей ГЭС на площадку лесопромышленного комплекса. Дорогу теснила тайга, шофер вел машину осторожно и небыстро. И вдруг из радиатора вырвался пар — закипела вода. Шофер крепко выругался, остановил самосвал, опустил сетку накомарника и выскочил на дорогу. Я тоже подошел к радиатору — он был черен от мириад мелких мошек, забивших все его соты. Вот почему закипела вода.
Если мошка останавливала мощные машины, то людям она досаждала: забираясь в уши, глаза, рот, мешала работать, вызывала страшный зуд. Она не давала покоя ни в тайге, ни в поселках. Различные химические вещества отгоняли ее только на короткое время, а через час-два их действие ослабевало, и гнус снова нападал на человека. Многие не выдерживали и уезжали со стройки, в летние месяцы падала работоспособность людей, мошка терзала их, пожалуй, больше, чем жгучие морозы зимой. Не жалела она и скот. В деревнях можно было увидеть комичные сцены — коров одевали в нечто подобное сарафанам или на целый день загоняли по горло в воду.
На помощь позвали ученых. В Братске появился специальный отряд по борьбе с мошкой, который возглавил Самуил Григорьевич Гребельский, заведующий лабораторией кровососущих Восточно-сибирского биологического института.
Известно, какие чудеса умеет творить природа, сколько рационального в ее созданиях. Но иногда она явно «перегибает палку» и наделяет всякую нечисть, мешающую человеку спокойно жить, особой стойкостью в борьбе за существование. Так случилось и с гнусом.
К середине октября, когда уже наступают холода, мошка гибнет, успевая до этого отложить яйца в воду в самых быстрых местах — на порогах и шиверах. Отдельные виды гнуса умудряются нырять вглубь на метр и там откладывать яйца. Ничто не берет их — ни холод, ни быстрое течение. Спокойно перезимовав, они превращаются в личинок, потом в куколок, из которых вылетает новый приплод. Происходит это с такой точностью, что по вылету мошки можно проверять календарь — в Братске она появлялась 20 июня. Через два месяца весенний выводок гибнет, его сменяет летний, который и живет до первых холодов.
Руководители стройки слушали рассказы ученых, вместе с ними удивлялись — ну и бестия эта мошка, и тут же спрашивали, когда же ученые уничтожат ее.
Гребельский утверждал, что вода сама расправится с мошкой. Братское море затопит все пороги и шиверы, и гнус погибнет. Пока же ученый предлагал использовать аэрозоли — ядовитые туманы. Отряду дали специальные машины. Каждый день улицы поселков, строительные площадки окуривались дымами, но страдали от них, пожалуй, больше люди, чем гнус. Правда, часть мошки гибла, однако на смену ей уже через час из тайги вылетали новые полчища.
По просьбе ученых изготовили мощные аэрозольные генераторы — МАГИ. Увы, они оказались вовсе не «магами» и с мошкой не справились. Строители терпеливо ждали, когда же начнется наполнение водохранилища. Это произошло в 1961 году, но мошка не убавлялась. И тут выяснилась ошибка Гребельского. Он не учел, что гнус, вылетая из воды, распространяется вверх по реке. Значит, в Братске свирепствовала не та мошка, что плодилась на Падуне, а та, что появлялась на свет значительно ниже, где-то на Закурдаевской шивере или на Ершовском пороге.
Тогда-то и обратились руководители Братскгэсстроя в Министерство здравоохранения. Так на Ангаре появился отряд кандидата биологических наук Лидии Васильевны Тимофеевой.
Главный инженер стройки Арон Маркович Гиндин очень радушно принял москвичей — Лидию Васильевну и ее заместителя кандидата биологических наук Александра Михеевича Митрофанова, выслушал их просьбы, пообещал самую широкую помощь, а прощаясь, сказал:
— Уничтожите гнуса, памятник вам поставим!
Лидия Васильевна внимательно посмотрела на Гиндина и неожиданно для самой себя озорно ответила:
— Посмотрим.
Вечером Тимофеева, Митрофанов и Гадалин еще раз обсудили план «операции». Сидевший тут же Гребельский нервничал:
— Это же смешно, дорогие товарищи. Ангара река, а не ручеек. И рассчитывать, что такой эксперимент даст пользу…
Лидия Васильевна не спорила. К чему? У них разные точки зрения на одну и ту же проблему. Она была уверена— мошку надо уничтожить только до выплода, до вылета из воды. У Лидии Васильевны был уже опыт: со своим учителем профессором Владимиром Николаевичем Беклемишевым она истребляла гнуса на реке Кане, небольшом притоке Енисея. Приток был промыт эмульсией ДДТ.
Тогда результаты эксперимента превзошли все ожидания. Ни одной живой личинки обнаружить им не удалось.
Теперь Лидия Васильевна готовилась применить этот метод на Ангаре. Она волновалась и была полна сомнений: Кан небольшая река, Ангара больше и полноводнее его во много раз. НаКане все прошло благополучно, но значит ли, что также будет и здесь. Как лучше лить в реку эмульсию — с плотины ли ГЭС, со специальных ли барж, далеко ли распространится ее действие — на десять или на сто километров вниз по реке? Эти и еще десятки других вопросов мучили Тимофееву и Митрофанова. Рядом с ними уже не было мудрого, многознающего профессора Беклемишева, а книги — что могли они сказать, когда в мировой практике не известен эксперимент подобного масштаба.
Была еще одна трудность. В глазах братчан, от рабочих до начальника стройки, сама идея уничтожения мошки оказалась дискредитированной неудачными опытами отряда Гребельского. Попросту говоря, люди потеряли веру в то, что ученые способны разделаться с гнусом. А если и опыты Тимофеевой не дадут результатов?
Изготовление приспособлений для промывки Ангары эмульсией затянулось. Лидия Васильевна и Александр Михеевич целыми днями просиживали в механических мастерских. Рабочие посмеивались — чего горячку пороть, никуда ваша мошка не денется. Но Тимофеева знала, что каждый потерянный день лишает ее еще одного шанса на успех. Эмульсия убивает личинок определенного возраста, «постареют» они, превратятся в куколок, яд уже не сможет проникнуть через их прочный панцирь, и мошка вылетит из воды, а тогда, как свидетельствовал печальный опыт аэрозольного метода, ее у