Вот, любовь, например.
Упустишь ее, и она никогда больше не вернется, и наказание за то, что упустил, будет жестоким и совершенно справедливым, только наказанным жить… трудно. Почти невозможно. Андрей силился вспомнить, как жил все эти годы, после того, как сдался без боя и все упустил, и выходило, что он никак не жил.
Если бы не катастрофа и не врач, своими руками вынувший его из небытия, он никогда бы этого не понял. Или понял бы как раз там, где поют ангельскими голосами, а было бы уже поздно, и не поправить ничего!..
Впрочем, должно быть, и сейчас ничего нельзя поправить, но все же бесконечно врать себе невозможно, а в реанимации Андрей вдруг понял, что вся его жизнь – сплошная ложь, ложь от первого до последнего слова, от первой до последней картинки, которые он все рисовал себе!
Нет хуже вранья, чем вранье самому себе.
А он-то надеялся как-то проскочить, незаметно пробраться в «настоящую жизнь», а оказалось, что и он тоже, в числе прочих, стоит в приемной, ждет приглашения!..
Он открывал глаза и видел все время одно и то же – желтые стены, белый потолок, тумбочка, а на ней стакан с ложкой. Были еще какие-то сложные конструкции, которые в разных местах присоединялись к его телу, и телу от них было больно, неудобно и никак не повернуться, и эта телесная боль как будто возвращала его обратно из небытия, была почти желанной, единственной, что связывало его с сознанием. Наверное, если бы не эта боль, он сошел бы с ума от невыносимо тяжких дум, которые не шли ни в какое сравнение с физической болью, и он радовался ей, как чему-то настоящему.
Потом он стал приходить в себя.
Это случилось как-то моментально, в одну секунду. Он проснулся утром и понял, что трубка в носу, на которую он совершенно не обращал внимания все последние дни, невыносимо ему мешает. Если бы не эта проклятая трубка, все было бы почти хорошо – и боль стала отступать, и сознание перестало мутиться, и мысли, выползающие из темной глубины мозга, прекратили терзать его. Он сел, стал выдергивать проклятую трубку, прибежала сестра, уложила его обратно и не позволила вынуть.
– Я больше не могу, – прошелестел Андрей еле слышно. Ему казалось, что он орет на всю палату. – Я больше не могу с этой трубкой! Выньте ее, прошу вас!
– Вот сейчас доктор придет, посмотрит, и вынем, – пообещала сестра. – Попить не хотите?..
Конечно, она его обманула! Доктор пришел, посмотрел, кажется, остался очень доволен, потому что лицо у него светлело по мере того, как он осматривал Андрея.
Он осмотрел его, потом пролистал какие-то бумаги, глянул на мониторы и тоже почему-то спросил, верующий ли он.
Андрей помотал головой.
– Ну, ангел-хранитель у тебя точно есть, – сказал доктор весело. – Я даже знаю, как его зовут! Он обещал сегодня заглянуть, проведать тебя! Ты ему хоть спасибо-то скажи!
– Кому? – не понял Андрей. – Ангелу?
– Ангелу, ангелу, – подтвердил доктор с удовольствием. – Когда он прилетит навестить тебя, ты ему так и скажи – спасибо, мол, вам большое, ангел вы мой хранитель! На всякий случай запомни, что зовут его профессор Долгов! Ангела, в смысле!..
Андрею не под силу было осознать, почему ангела зовут профессор Долгов, и как тот приехал, он тоже помнил смутно.
Он вдруг проснулся оттого, что узнал голос – властный и решительный голос – из его послеоперационных кошмаров, который почему-то говорил, что никогда не знал, кто такие менеджеры.
Голос что-то спрашивал так же властно и решительно, как тогда, в момент, когда остановилась жизнь, и ему кто-то отвечал!..
– Я рад, что вы попали в хорошие руки, – сказал голос, когда Андрей приоткрыл глаза. – Павел Сергеевич Ландышев – один из лучших врачей, нам с вами повезло!
– Мне трубка в носу очень мешает, – пожаловался Андрей. – Ее нельзя убрать, а?..
– Ее уберут, как только в ней отпадет необходимость, – объяснил голос весело. – Конечно, это не слишком удобно, я понимаю. Если бы это было удобно, мы все ходили бы с трубками в носу, а мы не ходим именно потому, что это неудобно. Но вам придется потерпеть. По сравнению с тем, что вы уже вытерпели, какая-то дурацкая трубка – это просто ерунда!..
И пропал. Больше Андрей его не слышал.
Потом, уже в палате, ему сказали, что Долгов заезжал специально, чтобы его проведать, и еще раз спросили, верующий он или нет.
А потом к нему пустили жену.
Она очень плакала, прямо убивалась, целовала ему руку, гладила по голове, как маленького, и Андрей все никак не мог понять, в чем дело! Из-за чего она так убивается, все же хорошо, просто отлично!
Шаткий мостик между тем и этим миром, который надломился было в момент катастрофы, выдержал – главным образом потому, что Дмитрий Долгов оказался на том мостике следом за ним, и, цепляясь и срывая ногти, они вдвоем перебрались обратно на эту сторону, и теперь уже все позади.
Жена не понимала, рыдала, говорила, что он чуть было не бросил ее одну и Дашку чуть было не сделал сиротой.
Андрей не сразу вспомнил, что Дашка – это его дочь.
Вернее, вспомнил, но как-то неправильно, не так, как думал о ней обычно.
Ах да, вспомнил он вяло, есть же еще Дашка!..
Дашку он очень любил. Если и была в его жизни любовь после той, которую он убил, вернее, позволил убить, то это дочь.
Он даже вспомнил, что ей шесть, и вспомнил, как она родилась – маленькая была, смешная и сразу стала держать голову и таращить глаза, и обе бабушки говорили, что это необыкновенный ребенок, таких не бывает! Ей всего два месяца, а она выглядит на год! Он не знал, как должны выглядеть дети в два месяца, а как в год, потому что своих до Дашки у него не было, а чужими он не интересовался, но верил бабушкам и знал, что его дочь – необыкновенный ребенок, и очень гордился ею.
Вспомнив о Даше, он уже больше не забывал о ней, но привычный восторг от мысли, что у него есть дочь и что она такая необыкновенная, почему-то поутих.
Андрей постоянно думал о другом – о том, что неправильно жил, все время врал и себе, и жене, и Дашке, и картинка мира, так красиво сложенная им самим до катастрофы, вдруг начала рассыпаться, и в конце концов от нее остались только кусочки, как детали перемешанной мозаики.
Ему предстояло все собрать заново, а он не знал как.
Раньше знал совершенно точно.
Он всегда просчитывал свою жизнь наперед и очень этим гордился.
Вот семья, вот работа, вот вожделенная зарплата – такая-то, и именно в долларах, а больше мне и не надо, больше я все равно не потяну, на приличную машину и отпуск на теплом море мне хватит, а больше – зачем?!
Вот Дашка, прогулка в парке по выходным, красный помпон на шапке, липкие поцелуи после шоколадной конфеты, закрывающиеся глаза, когда, набегавшись, она засыпала у него на руках, и сонный лепет: «Папочка, как я тебя люблю!..»
Вот жена, очень даже замечательная жена, симпатичная, уютная, с глупостями не лезет, любит его, и Дашку тоже любит, никаких номеров не откалывает, в дамские фанаберии не кидается, занимается своими делами и ему позволяет заниматься своими, и за десять – или сколько там уже выходит? – лет брака они даже не поссорились ни разу, а зачем?.. Это только дураки ссорятся, которые не знают, чего хотят, а он, Андрей, знает совершенно точно!
Он хочет Дашку, жену, и чтобы все «было хорошо».
Что значит «хорошо», он тоже представлял себе абсолютно четко – работа, зарплата, парк по выходным, красный помпон, поцелуи… м-м-м, кажется, все это уже шло в реестре под каким-то другим номером!..
После катастрофы, наркоза и шаткого мостика на ту сторону Андрей Кравченко, довольно успешный менеджер, хороший муж и отец необыкновенной Дашки, вдруг осознал, что все это… вранье.
Все, что он себе придумал после той катастрофы, которая случилась с ним десять лет назад.
Из этой, физической, его вытащил человек по фамилии Долгов, а может, это был ангел?.. Из той – душевной – Андрей тащил себя сам, и уж как смог, так и вытащил!..
Он придумал себе жизнь, и придумал, что хочет именно такую, и придумал, что у него «все хорошо», и даже то, что Дашка – необыкновенный ребенок, он придумал тоже. Ребенок как ребенок, ничего особенного. До сих пор не умеет читать и ревет, как только понимает, что сейчас придется выключить мультики и засесть за букварь!
Это было странное чувство, словно он просыпался после наркоза во второй раз.
Он просыпался, оглядывался по сторонам, узнавал и не узнавал предметы и вдруг начинал осознавать, что вокруг него… реанимация. Никакая не «хорошая жизнь», а просто реанимация, в которой нужно еще побороться за себя и собственный рассудок – тот, который был прежде, до катастрофы.
Андрей забыл себя, каким он был до той, первой, катастрофы !..
Кажется, он был очень веселый, и ему нравилось жить – просто жить, и все. Просыпаться по утрам, выходить на кухню в теннисных шортах, надетых кое-как, варить кофе и пить его, стоя у окна и думая о том, что сейчас он поедет на работу.
Тогда он любил свою работу.
Еще он играл в теннис, и хорошо играл, и у него была любимая ракетка с замотанной ручкой. Он много тренировался и ладонью протер ручку до дыр. На ладони были мозоли, как раз от ракетки, и ей это очень нравилось. Она целовала его в ладонь, смешно морщилась, облизывала губы и говорила, что больше никогда целовать не будет, потому что он «царапается»!
Вообще она была смешная.
Он любил заниматься с ней любовью и иногда едва мог дотерпеть до вечера. Он приезжал домой, единым духом взлетал на четвертый этаж, мечтая только о том, чтобы она была дома, и так получалось, что она всегда была! Он швырял портфель, пробегал длинный темный коридор громадной квартиры в «сталинской» высотке, находил ее , хватал и прижимал к себе. Сердце у него колотилось бешено, и затылку было жарко, и в глазах немножко плыло – так он ее хотел. Она всегда принимала его желание и всегда делила его с ним, и любовь получалась самозабвенной и бурной, каждый раз какой-то новой, и он этому по-новому поражался.