В конце концов, он спас его один раз. Может быть, спасет и во второй.
Они договорились встретиться в кафе, хотя Глебов и сопротивлялся. Впрочем, достаточно вяло. Ему просто нужно было с ней поговорить, и то, что в кафе не очень удобно, его не слишком занимало. Ну, неудобно, и ладно. Подумаешь!.. Хотя потом он жалел, что не дожал Свету тогда, когда они вышли от Чермака.
Все в этой стране знали его в лицо. Как только он садился за столик в ресторане, к нему сразу же выстраивалась очередь за автографами. Впрочем, автографы – это полбеды. Очередь страждущих законности и справедливости – вот это было трудно выдержать. Глебов с его привычкой спасать мир всегда внимательно слушал этих самых страждущих, и пытался давать дельные советы, и оставлял свой телефон, за что его всегда ругал помощник.
– Что же вы, Михаил Алексеевич, без разбору всем свой номер суете, – говорил помощник, которому не было никакого дела до спасения мира. – А если она шизофреничка или идиотка?! Начнет вам на мобильный названивать, что вы тогда станете делать?!
– Тогда, – отвечал невозмутимый Глебов, – я, дорогой ты мой, телефон на тебя переключу, и тебе придется что-то с ней делать! А людям надо помогать, если мы уж выбрали себе такую работу!
Помощник все твердил, что так нельзя, всех, мол, все равно не спасешь, а Глебов продолжал всех выслушивать, давать советы и номера своей приемной.
Светлана сказала, что будет ждать его в кафе на Сретенке, и он приехал намного раньше, просто потому, что в офисе ему не сиделось.
Взглянув на часы, он понял, что времени у него еще слишком много, чтобы просто так провести его в машине за телефонными разговорами, которых в последнее время накопилось великое множество. Да ему и не хотелось разговаривать! Все основные дела были переделаны, мэр на свободе, и наплевать на все остальное!
Он поставил «Ягуар» под знаком «остановка запрещена», но так, чтобы его не уволокли эвакуаторы – в этом он был большой специалист.
Он поставил машину и зашел в первый попавшийся магазин, где его, конечно, сразу узнали и стали предлагать какие-то вещи.
Глебов рассеянно купил себе галстук.
Он все время думал о Светлане и о том, что будет с ними дальше, и все никак не мог придумать. Он знал, что решать проблемы можно только по мере их поступления и уж никак не заранее, но ничего не мог с собой поделать. Он еще ничего не знал толком, но уже заранее боялся, и это было на него не похоже. Совсем не похоже!..
Когда он был маленьким, мать часто ругала его за то, что он «вечно в себе и непонятно о чем думает!».
– А как же не думать, – оправдывался маленький Глебов, – если мне думается, и все тут!
В данный момент ему тоже просто думалось, и все тут, и он прикидывал, что станет делать, если вдруг окажется, что писателя Грицука отравила его бывшая жена.
Впрочем, какая бывшая! В разводе они никогда не были, следовательно, самая настоящая жена! Вернее, уже вдова.
Если все это выплывет наружу – а выплыть может, потому что в дело вмешались журналисты, – ей несдобровать. И он, Глебов, даже предположить пока не может, как именно будет ее защищать!
Он послонялся по Сретенке, поймал взгляды двух каких-то заполошенных девиц, которые сначала пробежали мимо него, потом вдруг вернулись к палатке с сосисками и снова побежали, оглядываясь.
– Видишь, видишь, – просвистела одна из них шепотом, который был слышен, должно быть, на Трубной, – я же тебе говорила, что это он!
Глебов мельком им улыбнулся. Про спасение мира и про страждущих он всегда помнил хорошо. Эти были не похожи на страждущих, но Глебову нравилась его собственная известность. Даже когда думал совсем о другом, он любил свою известность и ценил ее.
Еще какие-то люди, по виду «гости столицы», остановились прямо перед ним и разинули рты. Глебов их обошел.
– Да не он!..
– А я тебе говорю, он самый!
– Да станет он посреди бела дня по улице шататься! У него небось дел невпроворот и охранников целая куча! А этот, смотри, идет себе один!.. Точно не он!
– А может, и не он. Тот вроде постарше! А как фамилия его, я забыла?..
– Дура! Фамилия его Хренов! Нет, подожди ты, не Хренов!.. Но как-то похоже! А, Зернов, вот как!..
– Да не, не Зернов, еще как-то!.. А ловко он на прошлой программе того отбрил, который сказал, что бывшие жены права на собственность не имеют! А этот сказал, что все поровну надо делить и жены такие же люди, как и мужья!
– Ну, завела! Тебе бы только поделить чего! Карл Маркс недоделанный!
– Сам ты недоделанный, а только женские права надо уважать, потому женщина тоже человек!
– Это ты-то человек?! Тьфу! Тля ты, а не человек!..
Глебов поспешно свернул в какую-то лавку, и оказалось, что там продают пряности и благовония. Глебов купил немного и того и другого.
В соседней лавке – из «благовоний» он выходил, предусмотрительно поглядев по сторонам, нет ли на улице кого-то, впавшего в ступор из-за того, что навстречу попался известный адвокат по фамилии Хренов, – он купил цветы.
Он очень стеснялся, когда их покупал.
Он сто лет не покупал цветы и забыл, как это делается.
– Вы хотите розы или, может быть, герберы? Смотрите, какие свежие, только сегодня привезли!.. – Девушка за прилавком была приветлива до приторности. Конечно, она тоже его узнала, и из подсобки прибежала еще одна, после того как первая позвала:
– Анжела, помоги мне!
Вытирая руки и рот, из подсобки выдвинулась Анжела, уставилась на него и первым делом спросила:
– Вы для жены покупаете, да?..
Глебов хмуро ответил, что для дядюшки. У него сегодня юбилей. Семьдесят пять стукнуло старику.
Девиц это нисколько не смутило, и они продолжали приставать со всякими вопросами – сколько именно роз или же гербер он хочет, собрать их букетом или оставить так, и завернуть ли их в блестящую бумагу или в простую, вдруг дядюшка любит розы именно в блестящей бумаге!..
Глебов забрал свои розы и вышел на улицу, совершенно не зная, что с ними делать дальше, как их нести, как дарить, учитывая, что дядюшка ни при чем!..
Он вошел в кафе с этими глупыми розами и сразу увидел Светлану. Она сидела в углу и, не отрываясь, смотрела на дверь. Глебов издали кивнул ей.
Она мрачно посмотрела на него и не сделала ни единого движения, как будто не узнала.
– Это вам. – Глебов подошел и сунул ей букет.
– Зачем?..
Он пожал плечами:
– Наверное, чтобы утешить.
– Меня не нужно утешать, Михаил Алексеевич.
– И все-таки это вам.
Не глядя, она взяла букет, который дался ему с таким трудом, и сунула на какую-то стойку позади себя.
– Вы будете что-нибудь есть или пить?
– Я буду курить, – объявила она решительно, – и пить минеральную воду со льдом.
Официанты со всех сторон таращились на них, и Глебов опять пожалел, что выбрал для разговора такое неподходящее место.
– Ну, а я поем, – сказал он. – Я целый день не ел.
Он сделал какой-то невразумительный заказ, все время думая о том, что поговорить им не дадут.
Нужно было разговаривать тогда, в машине, когда встретился с ней в издательстве, а он не стал, решил все отложить, и, по всей видимости, напрасно. Сейчас она явно была готова к обороне, и какая-то папка лежала у нее под рукой. Она курила и все время трогала эту папку, будто проверяя ее наличие.
Интересно, что там может быть? Новая талантливая рукопись ее покойного мужа Евгения Ивановича Грицука?..
…И что он, Глебов, станет делать, если все-таки выяснится, что она каким-то образом причастна к смерти мужа? Он много лет служит закону, и вся его карьера держится только на репутации – профессионального и неподкупного юриста! Покрывать преступницу значит поставить крест на собственной жизни. Навсегда.
…Ты к этому готов? – мысленно спросил он себя.
– Михаил Алексеевич, вы… выслушаете меня?
– Да, конечно. Собственно, именно за этим я и пришел.
Она посмотрела на него.
– Это не вы пришли. Это я вас попросила прийти. Для меня очень важно, чтобы вы знали правду.
– Почему это для вас важно?
Она помолчала. Черные волосы вылезали из-за уха и мешали ей, и она досадливо заправляла их коротким нервным движением.
– Потому что мне важно то, что вы скажете Чермаку!.. Я не могу и не хочу втягивать его в неприятности. Я слишком многим ему обязана.
Глебов посмотрел на нее и не понял, искренне она говорит или пытается его запутать.
– Уверяю вас, Ярославу ничего не угрожает, – сказал он неторопливо. – Даже в том случае, если выяснится, что вы регулярно отправляли на тот свет всех авторов издательства «Чело», непосредственно к Чермаку это не имеет никакого отношения!
– Вы… шутите, Михаил Алексеевич?
– Пытаюсь.
И они помолчали.
Подбежал официант, якобы с целью поменять салфетки. Глебов его прогнал.
– Не дадут нам здесь поговорить, – тоскливо сказала Светлана. – Зря мы сюда пришли.
– Давайте попробуем, – предложил Глебов. – Ну, хотя бы начнем!..
– Здесь документы, – и она показал на свою папку. – Все, что мне удалось собрать за то время, что я была замужем за этим человеком. Их не слишком много, но все они очень любопытные. Вы… посмотрите их?
Глебов перестал ковырять вилкой салат, посмотрел сначала на папку, а потом на нее.
– Сейчас точно не буду. Вы мне лучше своими словами изложите. Чтобы я хотя бы приблизительно понимал, какого рода это документы и зачем вы их собирали.
Она исподлобья посмотрела на Глебова, и он не выдержал ее взгляда, уткнул глаза в салат. Ничего интересного в салате не было – какие-то листья, желтые зернышки кукурузы, черные кружочки маслин и, кажется, майонез.
Чтобы не смотреть на нее, он пересчитал зернышки. Их оказалось восемь.
Очень красивая женщина. Даже не просто красивая, а как-то по-журнальному, по-голливудски, неправдоподобно красивая. У нее были черные волосы до плеч, постриженные неровными прядями, разлетавшимися в разные стороны – очень сексуально. По крайней мере, Глебову так казалось. И еще очень темные глаза, наверное, именно про такие романс «Очи черные»! Лет шестьсот назад ее сожгли бы на костре только за эти глаза, вызывающие порчу и повышенное сердцебиение у простых людей. Еще у нее были длинные пальцы и одно-единственное кольцо с темным топазом в очень простой оправе. Насколько Глебов мог оценить, – а он знал толк в таких вещах! – кольцо это стоило целое состояние. Она носила только черное и белое – черные пиджаки и белые рубашки, и это очень ей шло.