Последняя его шалость – разоблачительная книжка – окончательно убедила ее в этом.
Светлана встала с дивана, на котором сидела, глядя в стену, и пошла на кухню, зажигая по дороге свет.
Свет нисколько не помогал, никогда не помогал, но ей нравилось это движение, легкий щелчок и какое-то изменение в окружающем мире, наступавшее вслед за этим. Стены оказывались не темными, а светлыми, и коридор не черной дырой, а просто коридором, и пузатая ваза на полу просто вазой, а не ящиком Пандоры!..
Она дошла до кухни и стала рассматривать плиту.
Она все время что-нибудь рассматривала, то стену, то плиту. Собственно, ей было все равно, что рассматривать.
– Дура! – кричал ее муж, когда она вот так смотрела. – Знал бы, что ты такая дура, ни за что бы не стал даже пачкаться об твоего папашу! Подсунули порченую, да еще стерву! Все нервы мне измотала, всю душу вынула! Ну, чего ты смотришь?! Ну, куда ты пялишься?! Я на тебя такие деньги трачу! И на всю вашу семейку поганую! Сколько сил я угрохал, сколько средств! А она молчит, как истукан каменный!
Поначалу он ее бил.
Бил до тех пор, пока не утомлялся. Утомившись, он садился на кровать, отдувался, пил воду из высокой пивной кружки, которую Светлана ненавидела. Эта кружка была ее врагом.
– Да за что мне наказание такое? – повторял он, мирно сидя на кровати и глядя на жену, которая корчилась на полу. Он всегда бил ее одинаково – сначала кулаком в живот, так, чтобы она не могла дышать, потом в правый бок, от чего у нее как будто вылетали глаза. Они вылетали настолько явно, что, слепая от боли, Светлана начинала шарить по ковру, словно пытаясь их найти.
Рисунок на ковре она знала до последней загогулины и тоже ненавидела. Ковер был ее врагом, как и кружка, из которой муж пил после того, как заканчивал ее бить.
– За что мне такое наказание?! Думал, на старости лет хоть душой отдохну, я же ведь человек не простой! Я талантливый! Ну, говори, говори мне, сука, талантливый я?
Поначалу она сопротивлялась. Ее никто никогда не бил, она видела такое только в кино и раньше была уверена, что это глупости и выдумки сценариста.
Ну какой нормальный человек, какая нормальная женщина позволит кому-то так над собой издеваться?!
Когда он первый раз двинул ее в живот так, что она отлетела к стене и ударилась головой о край серванта, так, что в нем задребезжала и сдвинулась с мест посуда, она ничего не поняла. Держась за живот, она приподнялась на колени и стала хватать ртом воздух, соображая, что это такое с ней могло вдруг приключиться.
– Ты мне еще фарфор перебей! – закричал над ней чей-то голос. – Не на твои деньги куплено, сучка, ты смотри, во что башкой втыкаешься!
И он ногой ударил ее под дых, так что она завалилась на спину. Больно было везде, даже в ушах и в зубах. Она схватилась за живот, закрываясь от ударов, но они настигали ее.
Евгений Иванович был в таких делах большой специалист.
– До смерти забью, уродина! – приговаривал он. – Будешь знать!..
В чем она тогда провинилась, она так и не смогла вспомнить. Придя в себя, она встала с ковра – в боку невыносимо болело – и пошла собирать вещи. Евгений Иванович в это время смотрел телевизор в своем кабинете.
Не глядя, она навалила каких-то вещей в хозяйственную сумку, потом сообразила, что вещи эти ей ни к чему, и пошла к двери.
– Ласточка моя, – позвал Евгений Иванович добрым голосом. – Зайди к папочке, лапушка! Папочка по тебе соскучился!
Она обувалась, ее пошатывало, тошнило, и она держалась рукой за стену.
– Куда это ты собралась, девонька? Далеко ли?
– Домой, – выговорила она губами, которым тоже было больно.
– Домо-ой, – протянул Евгений Иванович шутливо. – Дом у тебя здесь, красавица! И нет у тебя другого дома, и хозяина другого тоже нету! Я твой хозяин.
– Ты подонок, – сказала она равнодушно.
– Кто подонок? – удивился Евгений Иванович. – Я?!
Тогда она еще не умела с ним обращаться и не знала, чего от него ждать. Он неторопливо подошел к ней, медленно размахнулся и опять ударил, и опять в живот – он никогда не бил ее по лицу, ни разу!
Светлана охнула, стала хватать ртом воздух, как рыба, и оседать на пол.
Упасть он ей не дал. Он схватил ее за волосы, рванул на себя и поднял. Его глаза, веселые и сумасшедшие, оказались прямо перед ее глазами.
– Ты маленькая дерьмовая сучка, – сладострастно простонал Евгений Иванович, – тебя нужно воспитывать! Что ж это родители тебя не воспитали?! Подсунули достойному человеку, и не воспитали! Ну, ничего, папочка тебя воспитает! Будешь хорошей, милой девочкой. Будешь? Говори, будешь?!
Она молчала, слезы лились из глаз, кожа вместе с волосами ехала куда-то вверх, и она была уверена, что он вот-вот снимет с нее шкуру, как с убитого зверя.
– Домой она пошла! – фыркнул Евгений Иванович и ботинком – он всегда носил остроносые щегольские ботинки, которые тоже были ее врагами, – ударил ее по ноге. Нога подогнулась и, кажется, сломалась. – Домо-ой! Ты еще из подъезда не выйдешь, ласковая моя, а твоего батьку уже в «черный воронок» загребут! А батька у тебя человечек хиленький, слабенький, ублюдок, одним словом! Хочешь, чтоб батька прямо завтра помер? А? Хочешь? Тебе ведь и похоронить его не на что будет, да, сладенькая? Ко мне прибежишь, в ногах будешь валяться, чтоб я и его спас, и всю вашу семейку поганую! Будешь валяться? Ну, говори, сучка подзаборная!..
Странная штука. Некоторое время она не верила, что все это происходит именно с ней и наяву.
С ней, которая так хорошо, так счастливо жила! С ней, которую так любили! Если бы полгода назад кто-нибудь сказал ей, что она выйдет замуж за чужого человека и тот станет ее бить – всерьез бить! – она бы ни за что не поверила!
У нее была любовь, которая дается только один раз, и она знала, что это именно так. И знала, что они никогда не расстанутся и что это награда – непонятно за что! Награду у нее отобрали, и вместо нее началось наказание, страшное, отвратительное, только она опять не понимала – за что.
Пожаловаться она не могла. Над отцом, как дамоклов меч, висела тюрьма, и Евгений Иванович ей неустанно об этом напоминал. Уйти она тоже не могла. Она могла только сопротивляться, но от этого становилось еще хуже.
Евгений Иванович как будто входил во вкус от ее сопротивления, распалялся, становился бешеным!..
Тогда она перестала сопротивляться, но и это не помогло.
Она пыталась угождать, ухаживать, стиснув зубы и не поднимая глаз, но он все равно находил что-то недостойное в ее поведении и «наказывал» ее, чтобы она стала «хорошей девочкой».
Она плакала, замазывала синяки на ногах и исполняла все его прихоти, самые ужасные, самые отвратительные, такие, о которых она даже сейчас, спустя годы, не могла хладнокровно вспоминать. Просто не могла, и все тут. У нее как будто обморок начинался, когда она об этом вспоминала!..
И еще ей было стыдно. Ужасно стыдно перед тем, которого она любила и которого не стало, когда она вышла замуж за Евгения Ивановича. Она редко думала о нем – если бы часто, сошла бы с ума! – но когда думала, стыд начинал ее мучить.
Он и не знал, какой слабой она оказалась. Он понятия не имел, на что она способна, на какие унижения и подлости просто ради того, чтобы сохранить свою никчемную жизнь. Он и не догадывался, что она такая… лягушка, холодная и липкая от страха.
Он любил совсем другую женщину, и она не хотела, чтобы он узнал эту!..
Иногда Евгению Ивановичу нравилось, что она плачет, – и она начинала плакать. Иногда нравилось, что смеется, – и она смеялась. Иногда она должна была изображать рабыню, а иногда госпожу, и она изображала, изо всех сил изображала!.. Но он все равно ее бил.
Она мечтала его убить.
Она придумывала тысячи способов, как именно его убьет. Она просыпалась и улыбалась от счастья, когда во сне ей снилось, что она его убила!
Убить по-настоящему у нее так и не хватило духу.
Должно быть, она все-таки сошла бы с ума, если бы в один прекрасный день все не изменилось. Евгений Иванович осознал, что он гениальный писатель, а Светлана осознала, что имеет над ним некоторую власть.
Она работала в издательстве, становление которого тогда только начиналось, – Евгений Иванович не запрещал ей работать. Чермак искал авторов, а Евгений Иванович к тому времени уже отдыхал от праведных бизнесменских и чиновничьих трудов и пописывал истории. Светлана набирала их на компьютере, это была затея Евгения Ивановича, который, должно быть, представлял себя графом Львом Николаевичем Толстым, а Светлану – Софьей Андреевной.
Ей было все равно. Отказаться она не могла – он бы избил ее до полусмерти, приговаривая, что она должна быть хорошей девочкой и слушаться папочку! Она перепечатывала, и Евгений Иванович бережно складывал свои опусы в письменный стол.
Однажды он велел ей, чтобы она показала рукописи своему начальнику.
– Ему ведь все равно делать нечего, – сказал Евгений Иванович ласково, снабжая ее толстенной папкой, – сидит небось, в потолок плюет! Никакого издательства у него не получится, конечно, но пусть хоть почитает, что умные-то люди пишут!
Чермаку опусы Евгения Ивановича неожиданно понравились.
Должно быть, извращенная фантазия автора приносила некоторые плоды. Ярослав сказал, что напечатает повесть, и Евгений Иванович по этому поводу переполошился, как курица, снесшая золотое яйцо.
Почему-то он несколько раз спрашивал у Светланы, не знает ли кто в издательстве, что это рукопись ее мужа. Она отвечала, что никто не знает, да и в издательстве в тот момент работало всего человек десять. Но Евгений Иванович не унимался. Он все продолжал приставать и даже слегка побил ее, приговаривая, чтобы она не смела никому говорить о том, что она его жена!..
Тут вдруг она как будто очнулась. Сам того не ведая, Евгений Иванович вложил ей в руки оружие. Ну, не то чтобы оружие, а просто маленькую хворостинку, прутик, но даже прутиком при случае можно выхлестнуть глаз!..