Люди, как умели, устраивали свою жизнь вне чиновничьих распорядков. Надо было находить островки выживания, чтобы не сойти с ума.
Как-то мы поехали из Киева собирать грибы под городок Остер Черниговской области. Приятель, который вез нас, сказал, что самые грибные места на территории артиллерийского полигона, так что, попав туда, можно запастись белыми грибами на всю зиму. Мы двинулись к полигону, но, подъехав, увидели шлагбаумы и плакаты: «Въезд запрещен! Идут стрельбы!» Расстроенные, мы пили пиво, не выходя из автомобилей, когда вдруг заметили старичка с большой корзиной отличных грибов, выходящего из запретного леса. Мы ринулись к нему с расспросами, но старичок подтвердил, что с полудня правда стреляют и снаряды рвутся на опушке. «А как же вы, дедушка?» – «Так у них же свое дело – стрелять, а у меня свое – собирать грибы», – философски заметил дед.
Так мы с ними и жили. Собирали грибы на полигоне, время от времени попадая под артиллерийский обстрел.
Завершилась холодная война. Разоружение стало реальным. У северной советской границы немедленно столкнулись советская и американская подводные лодки. Подобные события особенно интенсивно начали случаться по мере утихания холодной войны.
Помню, как за несколько дней до визита президента США Рейгана в Москву к берегам Крыма приплыл американский крейсер. Он картинно подставлялся огню всех береговых батарей. Это было как дружеская рука, протянутая от одних адмиралов к другим: «Утопите его, ребята, к чертям собачьим, и еще года на три нам гарантированы хороший бюджет и остановка всех разоруженческих трепов!»
А помните – когда чуть оттаяло при Хрущеве, наметилась встреча Хрущева с Эйзенхауэром, тут же прилетел и был сбит над Уралом американский самолет-шпион У-2; встреча президентов лопнула в тот же день…
Когда я вижу, как генералы разных стран улыбаются друг другу, я понимаю, что, в отличие от пролетариев всех стран, они могут существовать только все вместе. Если одна из сторон этого сообщества существовать перестанет – другая помрет от голода.
В перерыве парламентской сессии в Кремле я беседовал о чем-то с академиком Георгием Арбатовым и вдруг увидел, как, растянув от радости рот до ушей, к нам мчится генерал-депутат. «Ага! – вопил он. – Ага! Американцы напали на Панаму! Они высадились в Панаме!» Я очень давно не видел генералов, безумных от счастья. Под эту Панаму он был готов разбомбить и оккупировать полпланеты…
Я родился и сформировался как личность в стране, провозгласившей ненависть своим главным чувством. Знаю, каково это, когда тебе завидуют; знаю, каково это, когда тебя хотят уничтожить; знаю, каково это, когда тебя предают. Ко всему этому, насколько возможно, я отношусь уравновешенно и всегда выстраивал механизмы выживания, в которых полагался только на самого себя. Так легче.
Ненависть накатывалась на меня волнами: я пережил много ее волн в Киеве, а затем в Москве. Доставали они меня даже в Америке. У меня есть толстая папка ругани в мой адрес; порой это ненависть дикая, советская, неуравновешенная, от всей души. Несколько цитат из последнего десятилетия:
«Сколько отвратительной, немыслимой грязи вылилось на русских писателей, какие горы лжи были нагромождены – как преуспел один только Коротич…» (Советская Россия. 24.10.1992).
«Связи и взаимодействие зарубежных и советских русофобов достигли высокого развития. Гольданские, коротичи и эйдельманы свои наиболее откровенные выпады против русского народа свободно публиковали и публикуют за границей, а яновы, померанцы и пайпсы, выливающие тонны помоев на наш народ, с помпой перепечатываются в массовых изданиях России» (Молодая гвардия. 1992. № 2).
«Вспомним хотя бы бывшего главного редактора «Огонька» В. Коротича и присного с ним академика Р. Сагдеева, ныне живущих в Америке, а также любимца западной демократии М. Горби. Имя им, преданным идеям «князя мира сего», – легион. Это они боролись за идеи полового извращенца еврея К. Маркса и обезумевшего полуеврея сифилитика В. Ульянова (Ленина)» (Русский Восток. 1993. № 3).
Ничего, да? Это я так, наугад выбрал. Новое можно поискать и найти в газетах.
Глава 15
Не везде нас могут понять. Есть анекдот про американца, который посещал все лекции про советские порядки, читал Солженицына, слушал выступления бывших диссидентов, оттрубивших тюремные сроки. Наслушавшись и начитавшись про нас, американец в конце концов задал самому знающему лектору свой самый сокровенный вопрос: «Это ужас, что у вас творилось, но почему же, скажите, никто не позвонил в полицию?»
Ни закона, ни веры в него чиновничья власть у нас в государстве не насаждала. У нее было два, три, десять законов – все разные и все для разных групп населения. На самом деле главной чиновничьей тайной был тот факт, что нами управляют не законы, а постановления, распоряжения сменяющихся начальников, просто чья-то необходимость. Жителям страны давно уже ничего толком не объясняли, потому что было сформулировано раз и навсегда: мы особое общество, нами управляет некая «классовая справедливость», выросшая из так называемой «классовой морали». Или наоборот. Все это был полный бред, но знаменитый плакат с физиономией бдительной тетки, прижавшей палец к губам, был одним из средств самозащиты бюрократии от всех нас. Нам не советовали совать нос куда не положено, вот и все.
Несколько раз меня многозначительно предупреждали о том, что я общаюсь не с теми и говорю не то. Причем делалось это не только статьями в большевистских изданиях, но и личными беседами, даже с председателем КГБ. Как-то Владимир Крючков, занимавший эту должность, сообщил даже, что американцы уже присвоили мне агентурную кличку и, сколько я ни добивался от него, какими же я владею сведениями, интересными для этих злодеев, он так мне и не ответил. Преступления и наказания устанавливались государственными чиновниками по собственному разумению, это позже выяснялось, что именно многие из них служили иностранным разведкам за деньги. Вообще, внутри своего интернационала чиновники разных стран находили взаимное понимание с большой легкостью. Позже выяснилось, что и высшие клерки из американского ЦРУ продавали свою страну за деньги, покрикивая на остальных граждан по поводу их малой бдительности. Как-то я сказал американскому послу – тогда это был Джек Мэтлок, – что мне сообщили о присвоении мне агентурной клички в американском посольстве. «Ерунда это, – сказал мне посол, а после паузы добавил: – Хоть я сам не все знаю, о чем и как рапортуют из нашего посольства по спецканалам. У них там свои дела…» Кстати, последний разговор со мной гэбэшный шеф Крючков завершал замечательной фразой: «Почему вы, либералы, не хотите с нами сотрудничать? Почему с американским ЦРУ у нас контакты лучше, чем с собственными демократами?»
У чиновничьей власти всегда много секретов. В нашей стране они начинались с самого бытового уровня; никто не знал, где и как живут начальники, где они отдыхают и чем питаются. Если, как любопытный Слоненок из сказки Киплинга, кто-нибудь интересовался, что именно Крокодил ест на обед, то, как герой сказки, тут же получал шлепок по болезненному месту. И это еще в лучшем случае. Шлепки же внутри чиновничьих распорядков раздавались скрытно. Это тоже одно из правил их игры, причем не сегодня придуманное. Высшие чиновники не любили срамиться, издавна обожали некую даже мистичность своего бытия во всех его сферах. Мне попалось в руки положение, вписанное в воинский устав еще Петром I: «Рекрутовъ пороть прилюдно, а офицеровъ и генераловъ – приватно, дабы оные престижу своего командирского не теряли, ибо жопъ начальниковъ въ натуральномъ виде рядовымъ лицезреть отнюдь не подобаеть, а только в панталонахъ».
Что меня удручало в этом едва ли не больше всего – всенародная покорность такому положению дел. И больницы для начальства, и закрытые магазины, и гаражи для него же – все это воспринималось как нечто едва ли не само собой разумеющееся. Привыкли к этому свинству все – и те, для кого такая жизнь была организована, и те, кто о ней не имел понятия. Однажды я, лет тридцать назад, попал на дачу к Николаю Федоренко, бывшему замминистра иностранных дел, переведенному на службу в Союз писателей. Перепрыгивая с насеста на насест в чиновничьем курятнике, он еще не был снят со спецснабжения, что сообщил мне, готовя закуску из докторской колбасы. Колбаса была самого простецкого вида, и я что-то хмыкнул по поводу опростившегося начальства. Федоренко обиделся: «Да понюхайте ее, да попробуйте! Это не та собачья радость, которую продают в магазинах!» Через много лет, уже в разгар демократических перемен, я предложил Горбачеву организовать интервью с ним на самые бытовые темы: как он живет, где покупает картошку. «Ты можешь понять, – перебил меня Горбачев, – что мне стыдно рассказывать, где я покупаю картошку?» Уже что-то… Впрочем, на рубеже XXI века я встречаю чиновников, которых стало больше и привилегий у них только прибавилось; ни один из них от стыда не сгорает.
У нас многократно воспроизведена циничная надпись на вратах гитлеровского концлагеря: «Каждому – свое!» Но пролетарское государство вполне могло бы вывесить такой же лозунг на конторах, обустраивавших знать. Там некто невидимый распределял номера спецавтомобилей, площади спецквартир и сорта спецколбас. Там вручались призы за послушание. Где-то по соседству с призами находилось хранилище компроматов; тонны конфиденциальной информации сортировались и сохранялись властью не для грядущих правдолюбов, а для того, чтобы владеть ситуацией. Стукачей подкармливали номенклатурной колбаской; доносы же поощрялись и сортировались по папочкам, они и сейчас там лежат (вы можете вспомнить хоть один процесс над разоблаченным доносчиком?).
Польский журналист и диссидент Адам Михник рассказывал мне, что сразу после того, как бывшие диссиденты двинули в варшавское руководство, премьер-министр Тадеуш Мазовецкий назначил его председателем комиссии по раскрытию архивов охранки. Михник сразу же затребовал из архива дело самого Мазовецкого и увидел там пачки доносов на премьера от людей, которых тот считал своими друзь