- Ах ты, озорница! - погрозил ей Пётр Иванович. - Знаю, что тебе надо, уж я-то знаю!
Он пошёл в кладовочку и принёс оттуда кусочек свежего сала.
- Ишь чего ты захотела, - сказал он, показывая синице угощение.
«Чир-ви-рик, чир-ви-рик!» - затараторила она. Слетела со шкафа и уселась хозяину на плечо.
- Ну, этого ещё не хватало, - развёл он руками - уж больно тебе не терпится. Подождёшь, не умрёшь.
Он взял с полки ниточку, обвязал ею кусочек сала и подвесил его к лампе.
- Вот теперь прошу!
Но просить не пришлось. Синица тут же подлетела к салу, вцепилась в него острыми когтями, повисла на нём, раскачиваясь, как на качелях. Сама качается, а сама знай долбит сало острым клювиком, отщипывая от него крохотные кусочки.
Старичок, ласково улыбаясь, смотрел на свою озорную любимицу. Она раскачивалась, а он ей в такт напевал:
Слышится голос свирели,
Слышен таинственный звон…
Тихо качайтесь, качели,
Сладкий навейте всем сон.
«Творрра, творрра!» - вдруг заскрипел, закричал из своей клетки скворец.
Пётр Иванович встрепенулся:
- Ах, батюшки мои, про тебя-то я совсем и забыл. Сейчас, сейчас дам творожку, сейчас, мой голубчик!
Он достал из шкафа баночку с творогом, высыпал его на стол на газету и, открыв клетку, пригласил скворца:
- Лети, дружок, закуси, позавтракай. Пока скворец ел творог, мы закончили уборку н остальных клеток.
- Теперь можно и самим чайку напиться. Небось проголодался, сынок, весело потирая руки, сказал Пётр Иванович.
Он достал из шкафчика хлеб, две чашки и вазочку с вишнёвым вареньем.
- Сейчас и закусим.
Мы уселись пить чай, любуясь, как птицы тоже завтракают в своих клетках.
Скворец, плотно закусив творогом с кашей, весело разгуливал теперь по столу, склёвывая крошки хлеба.
- Хорошо с вареньицем чайку попить, - говорил Пётр Иванович, - благодать!
Но тут и скворушка, видимо, заинтересовался вареньем. Он вскочил на край вазочки, точь-в-точь как наша Галя к маме на тарелку. Потом скворец запустил в вазочку свой длинный клюв и вытащил ягоду. Вытащил и стал пробовать. Кажется, понравилось. Он вытащил другую, третью и, наконец, для удобства - прыг прямо в варенье да и завяз.
Как он испугался! Замахал крыльями, рванулся. Вазочка набок, всё варенье на скатерть. А скворец с перепугу хозяину прямо на голову.
- Да ты что, совсем взбесился? Пошёл, пошёл вон! - закричал Пётр Иванович. - Сколько дел, озорник, натворил!
Мы начали счищать ложкой со скатерти варенье. Весь стол был перемазан.
- И волосы все испачкал. Опять иди в баню из-за него, опять голову мой!.. - Он погрозил скворцу, который сидел на шкафу и прихорашивался. - Вот я тебе, разбойник, дам!
«Творрра, творрра!» - радостно отозвался тот.
- Да не творог, а розгу дам. «Творрра, творрра!» - опять уверенно повторил скворец.
- Ну, что ты с ним сделаешь? - рассмеялся Пётр Иванович. - Как тут сердиться на такого озорника? Домой я пришёл только к обеду.
- Ну, как успехи? - спросил Михалыч. - Кое-что поймали, - скромно ответил я и показал клеточку со снегирями.
- О-оо! Снегири! - воскликнул Михалыч. - Да ещё самец и самочка. С красной грудкой - это самец.
Я утвердительно кивнул головой.
- Отлично, отлично! Неси их ко мне в кабинет. Давай обновим нашу вольеру.
Снегири были посажены. После тесной клетки, где они просидели полдня, птицы очень обрадовались просторному помещению, стали перелетать - с жёрдочки на куст и обратно. Потом оба спустились на землю, и тут же, не обращая на нас внимания, начали с аппетитом есть коноплю.
- Вот как проголодались! - негромко сказал Михалыч и, обняв меня за шею, добавил: - Итак, дружище, начало положено. Квартира уже не пустует теперь. Нужно и нам с тобой в нашем саду ловлю птиц наладить, да и подкормить их тоже не мешает. Ишь как стараются! Голод, брат мой, штука страшная.
СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ
Воскресенье - это был единственный день недели, когда мы с Серёжей отдыхали от школы, от крика, от несносной зубрёжки. Но воскресенье кончалось, и впереди нас ждало целых шесть дней чего-то серого, однообразного и совсем безрадостного.
К тому же и на улице было невесело. Зима наступила сразу, но какая-то недружная: то снег, то мороз, а то вдруг дождь пойдёт. Снег раскиснет, в воздухе сырость, туман.
В один из таких невесёлых деньков мы с Серёжей завтракали на перемене, стоя в передней.
Мимо нас проходил Вася. Он шёл задумавшись, видимо что-то соображая. Уже пройдя мимо, он вдруг вернулся и, конфузливо потупясь, спросил:
- Ребята, у вас рубля в долг не найдётся? Я отдам. Мамка получит за стирку, и отдам. Мы с Серёжей смущённо переглянулись.
Денег ни у кого из нас не было: мама считала, что они нам не нужны, и никогда не давала.
- Нет, честное слово, нет. Нам на руки не дают, - отвечали мы. А я даже карманы вывернул. - Вот, смотри, только платок.
- Я верю, - угрюмо ответил Вася и как бы про себя добавил: - Нужно очень. Мамка больна.
- А ты у Елизаветы Александровны попроси, - неожиданно раздался за его спиной голос Митеньки. Мы все разом обернулись. Он стоял позади нас, ласково улыбаясь.
- Хочешь, я сам для тебя попрошу, скажу, что ты стесняешься? предложил он таким же вкрадчивым, сладеньким голоском.
- А хочешь, я тебе в морду залеплю? - весь вспыхнув, ответил Вася.
- Грубиян, мужик! - бросил ему Митенька и, повернувшись на каблучках, юркнул в комнату.
- У, сволочь поганая! - задыхаясь от злости, проговорил Вася.
- За что ты его? Он же помочь тебе хотел, - вступился я.
- «Помочь, помочь»! Знаю я его помощь. Выставиться перед Лизихой захотел. Вот, мол, какой я добрый, хороший! Только меня не ценят.
Десятиминутная перемена кончилась. Мы все опять сели за книги и тетрадки.
Я сидел над грамматикой и никак не мог заставить себя учить глаголы. Всё думал о Васе. Вот у него больна мама. Ему Зачем-то нужен рубль, может, купить лекарства, может, еду купить, а рубля нет, и достать негде. Как приду домой, попрошу у мамы. Она добрая - она даст.
Васе в этот день, видно, было совсем не до учения. Оп сидел, нервно потирая лоб, несколько раз вставал выходил куда-то.
- У тебя что, живот болит? - грозно окрикнула его Лизиха.
- Ничего у меня не болит, - ответил он, садясь на своё место.
- Тогда чего же ты бегаешь? Устал, бедненький, отдохнуть захотел?
Вася промолчал.
Я так и не выучил глаголов, но время подвигалось уже к двум. Уже недолго до конца. Может, и не спросит.
Вошла служанка тётя Поля и заговорила с Лизихой о хозяйственных делах.
«Слава богу, хоть немного времени, да оттянет».
Тётя Поля спросила, что купить на ужин, и попросила денег на покупки.
- Принеси мой кошелёк. Он в спальне на тумбочке.
Тётя Поля пошла и тут же вернулась:
- Там нет кошелька.
- То есть как нет? Я же его утром сама положила. Ослепли все, под носом ничего не видят! - заворчала Лизиха, вставая, и направилась в спальню сама.
Прошло несколько минут. В коридоре послышались тяжёлые торопливые шаги. В комнату вошла Елизавета Александровна. Лицо у неё было багрово-красное. Глаза сузились в крохотные щёлочки.
- Кто взял мой кошелёк?! - задыхаясь от ярости, с трудом выговорила она.
Мы все разом подняли голову от книг и тетрадей и в немом ужасе глядели на обезумевшую старуху.
- Кто взял мой кошелёк?! - ещё страшнее прохрипела она. - Сознавайтесь. Иначе хуже будет!
В комнате царила мёртвая тишина. Страшные, змеиные глазки перебегали с одного ученика на другого, стараясь пронзить насквозь.
- Я в последний раз спрашиваю! - Она сделала минутную паузу. - Не сознаётесь? Ну хорошо! - При этом она грузно повернулась и пошла обратно в спальню.
- Что теперь будет? - нервно проговорил кто-то
- Всех перепорет, - ответил другой. - Будет бить, пока не узнает…
Время шло. Лизиха не показывалась, и от этого с каждой минутой становилось всё страшнее. «Что-нибудь ужасное нам готовит», - думал каждый, как пригвождённый сидя на своём месте.
- Николай, сюда! - раздался из спальни зловещий Лизихин голос.
Коля весь съёжился и побледнел как смерть.
- Я не пойду, я боюсь! - зашептал он. - Почему меня?
Дверь из спальни распахнулась. Выбежала Лизиха, вся растрёпанная, точно безумная. Подбежала, схватила Колю за руку и потащила в спальню.
- Я не брал! Не надо, боюсь! - закричал он таким страшным голосом, что у меня мурашки побежали по коже.
- Что она с ним будет делать? - зашептали оставшиеся в комнате.
- Господи, помоги! - пролепетал кто-то, тихо всхлипывая.
Дверь вновь распахнулась, вышел Коля, бледный, трясущийся, но живой, целый.
- Борис, ко мне! - крикнула Лизиха.
- Иди, не бойся! - шепнул Коля. - Не бьёт. Поклясться заставляет.
За Борисом в страшную комнату пошёл Вася, потом Серёжа… Все ребята один за другим.
Наконец я услышал:
- Георгий, иди сюда!
Онемев от ужаса, я, как во сне, встал со своего места, прошёл переднюю и очутился в спальне Лизихи.
Посреди комнаты помещался маленький столик; он был накрыт белой скатертью. На ней стояла горящая свеча и лежала какая-то небольшая толстенькая книжка в синем бархатном переплёте с золотым тиснёным крестиком посредине.
Сама Лизиха сидела тут же на стуле. Лицо у неё было уже не свирепое, а какое-то жуткое, налитое кровью и совсем неподвижное.
Она пристально взглянула на меня и сказала мрачным голосом:
- Ты, конечно, не взял! Тебя только так, для порядка, как и других. Ты не взял кошелёк? - В её голосе вдруг послышалось какое-то недоверие.
- Не брал, честное слово, не брал!
- Положи руку на евангелие. Поклянись, что не брал и не знаешь, кто его взял. Помни: если скажешь неправду или утаишь что-нибудь, бог страшно накажет, руки отнимутся, язык… Клади руку, клянись!