И еще. В концовке стихотворения:
А когда покойник прибыл
В мирный дом своих отцов —
Рыжая девчонка Библию
Запалила с четырех концов.
Не оставим без внимания этот впервые, пусть отчужденно и отстраненно, от имени героини, как будто далекой от авторского «я», но все же впервые после «приятия Бога» возникающий в поэзии Цветаевой откровенно богоборческий мотив. Девчонка не посягала на пастора, потому что он принадлежит Богу, а он умер от душевных страстей, выражаемых в искусстве (музыке), и жертва оказалась напрасна — и Библия запылала. Цветаева сказала Блоку: «Я на душу твою — не зарюсь!», потому что ты «божий праведник». И вот в июле — августе она читает второй и третий тома, и, боже, сколько «тайного жара» и тайного хлада, и страсти и смерти таится в этих книгах — многовато для Божьего праведника, — и возникает сомнение в правомочности полного отказа — и она окликает его… по инициалам… Нет ли аналогии? А если есть — то и богоборчество здесь не сюжетное, не поверхностное, а идущее из глубины. А что это так — доказывается теми стихами, которые создаются в середине августа.
Итак, в конце июля — начале августа в поэзии Марины Цветаевой впервые с 15 апреля проступают мотивы противостояния Богу (цикл «Даниил») и преданности стихийным силам, воплощенным в образах ночи, огня и олицетворенным в образе личного «Ангела-льва» (2 августа, 9 августа). Всматриваясь в себя, Цветаева с тревогой осознает свою трагическую отчужденность от Бога, невозможность беспосредственной, очищенной любви к Нему и 15 августа 1916 года создает стихотворение «Бог согнулся от заботы» (опубликовано в 1922 году в сборнике «Версты»), которое является столь полным осознанием и предвосхищением Цветаевой в 1916 году присущих ей соотношений с миром высших духовных реальностей, что в итоговом и трагическом 1934 году — году, начиная с которого она стала употреблять выражение «жизнь спустя», — она цитирует его целиком в письме к душевно близкой В. Буниной:
Получила, милая Вера, Терезу. Сберегу и верну. Но боюсь, что буду только завидовать. Любить Бога — завидная доля!
Бог согнулся от заботы —
И затих.
Вот и улыбнулся, вот и
Много ангелов святых
С лучезарными телами
Сотворил.
Есть — с огромными крылами,
А бывают и без крыл…
Оттого и плачу много,
Оттого —
Что взлюбила больше Бога
Милых ангелов Его.
(Москва, 1916 г.)
А сейчас — и ангелов разлюбила!
Но в тот же день, что и процитированное, ею написаны еще два превосходных (и образующих с первым единый цикл) стихотворения «Чтоб дойти до уст и ложа…» и «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…», которые, однако, никогда не публиковались при жизни Цветаевой. Эти стихотворения открывают собой целый ряд произведений поэта, тайно обращенных к Блоку или написанных «в луче» его личности и поэзии. Почему Цветаева не опубликовала их ни в сборнике «Версты», ни позднее? Высокие формальные достоинства их несомненны (второе из них А. С. Эфрон, обладавшая безупречным слухом на стихи матери, поместила в маленький сборник «Избранное» 1961 года, и оба — в «Избранные произведения» 1965 года). В сборнике «Версты» Цветаева не была стеснена листажом и поместила туда многие несомненно слабейшие стихотворения. Кроме того, надо учитывать свидетельство Цветаевой о том, что стихи у нее рождаются не поодиночке, а «кустами», и любовь ее к объединению стихов в циклы. В данном случае, не публикуя два из трех одновременно написанных стихотворения, она пожертвовала и «кустом», и циклом.
Мы видим только одну причину этого странного поступка, ту, обоснованию реальности которой и посвящена первая часть книги: два стихотворения не публиковались по соображениям этического или магического характера. Они либо выражали недостаточно глубокий пласт некоего внутреннего знания о глубоком, либо выражали то, что нельзя выражать в слове, дабы оно не сбылось, либо приоткрывали нечто очень интимное и мучительное, либо представлялись Цветаевой кощунственными.
С грустью перелагаем на убогий язык прозы содержание этих двух контрмолитв:
«Чтоб дойти до уст и ложа…»: героиня стремится к герою-человеку, стремление к нему — древнее естественное стремление человека к человеку, женщины к мужчине («к человеку / Человек», «дойти до уст и ложа»). Но это влечение неугодно Богу и церкви Божией («мимо страшной церкви Божьей», «мимо Бога»); чтобы достигнуть возлюбленного, надо преодолеть целый комплекс Божественно-церковного освящения жизни («мимо свадебных карет, / Похоронных дрог»), причем один элемент этого комплекса — мотив освященной смерти — является отдельным самостоятельным препятствием на пути к возлюбленному. Через эти препятствия героиня все же стремится достигнуть его двери, на которой «ангельский запрет наложен». Поскольку образом, противостоящим соединению с желанным, являются сам Бог и Божья церковь, то «ангельский запрет» надо понимать не как «запрет, наложенный ангелом», а как «запрет, наложенный на героя, как на ангела». И последний важный мотив: дверь, ведущая к возлюбленному, — «светлая и певучая».
Итак: герой-человек, одновременно ангел и, вероятно, певец; героиня — женщина, жаждущая соединения с возлюбленным; препятствие — Бог, церковь Божия, ангельская природа возлюбленного и его обреченность на смерть. Вся система образов, характеризующих героя и его отношение к Богу и Миру Иному, близка системе образов, характеризующих Блока в стихах известного цикла. Но изменились позиция и отношение героини.
Стихотворение «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…» — о борьбе героини за обладание неким крылатым, но смертным существом, принадлежащим и «землям», и «небесам», у коего «мир — <…> колыбель, и могила — мир». Надежды героини на победу связаны:
1. С ее «лесной природой» («оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес»), то есть с ее промежуточным, связующим положением между землей и небом, с ее исконной соприродностью древу и лесу, устремленным снизу вверх (сравните образы цикла «Деревья» 1922 года: «сразу и с корнем / Ввысь сорвавшийся лес!» и др.);
2. С ее слабой укорененностью в «земле» и готовностью уйти из жизни вслед обреченному на скорую смерть герою («оттого что я на земле стою — лишь одной ногой»);
3. С тем, что «я о тебе спою — как никто другой» (Блоку к этому времени уже открыто «спели» А. Ахматова, Е. Кузьмина-Караваева и другие);
4. Со знанием незыблемости своей преданности («вернее пса»).
Героиня уверена, что отвоюет героя «у всех времен, у всех ночей, / У всех золотых знамен, у всех мечей». (Сравните с ощущением времени и вневременности, с образом ночи в стихах Блока, с образом знамени и «золотого меча» в его поэзии и статьях.) Она знает, что отвоюет его «у всех других — у той, одной» (ни на чем не настаивая, отметим, что за полтора месяца до того Цветаева писала А. Ахматовой: «Я тебя пою, что у нас — одна»); последним побеждаемым противником предстает сам Господь, однако препятствием к обладанию героем (вплоть до смерти) является не Он, а «всемирность» природы героя, высшая по отношению к «лесной» природе героини и ей неподвластная.
Не останавливаясь на чрезвычайно интересном соотношении понятий Бога и мира в «Я тебя отвоюю…», отметим особую значимость для поэзии Цветаевой того открытого признания своей соприродности лесу, древесности, с которым мы здесь встречаемся. На следующий же день (16 августа) создается знаменитое «Красною кистью / Рябина зажглась…», из чего явствует, что рябина эта — не столько русского, сколько мирового «леса», что она — некий древесный эквивалент души героини, сопоставимый с ней по размерам, полу и качествам, выражающим одновременно древесную и огненную ее природу. Образ дерева, куста, леса в творчестве Марины Цветаевой — отдельная и важная тема.
Оставляя подробную аргументацию на будущее, выразим предположение, что основой для создания обоих рассмотренных нами стихотворений послужил образ Александра Блока и беспримерное по напряженности и многоплановости восприятие его Цветаевой. Естественным продолжением этих стихотворений служит написанное в тот же день и уже упоминавшееся третье стихотворение с концовкой «возлюбила больше Бога / Милых ангелов Его», где тема богоборчества снята, а образ конкретного героя растворен в сонме ангелов «с крылами и без крыл», что и делает стихотворение вполне пригодным для публикации.
В первом из трех стихотворений (16 августа) акцент сделан на завоевании человека, человеческого в герое, обладающем и ангельской природой («дойти до уст и ложа»). Зная об особой напряженности темы Сына для Цветаевой, можно допустить, что «уста и ложе» — лишь промежуточная цель на пути к главной — Сыну.
Во втором стихотворении борьба идет за всего героя, обладание коим невозможно, «пока тебе не скрещу на груди персты» (сравните: «доколь / Не догонит заря — зари»), то есть невозможно до смерти с оставлением слабой надежды на то, что будет после. В связи с этим отметим, что жажда умереть вместе с возлюбленным выражена еще в одном стихотворении 1916 года («Кабы нас с тобой да судьба свела…»), где герой назван: «Ох мой ро́дный, мой природный, мой безродный брат!» (сравните: «…о безродности, русском родинно-чувствии, которого у Брюсова нет и следа. Безроден Блок, Брюсов анационален» («Герой труда», 1925)).
В конце 1916 года Цветаева написала стихотворение «По дорогам, от мороза звонким…», завершающееся словами: «И никто не видит по дороге, / Что давным-давно уж я во гробе / Досмотрела свой огромный сон». Действительно, 1916 год стал годом воплощения в слове почти всех основных «архетипических» образов и мотивов богатейшей личности Цветаевой, и она, в известном смысле, по истечении его имела право сказать, что «досмотрела свой огромный сон». И в осознании и реализации потенций ее души ни с чем не сравнимую роль сыграла личность и поэзия Александра Блока, человека, «ангела» и певца, отношение к которому Цветаева позднее охарактеризовала как «клочья сердца».