[41].
Ноябрь 1923 года — особое время в жизни Цветаевой. Шел к трагической развязке роман с К. Б. Родзевичем, ярко и мощно отразившийся в поэзии. Известно, что она не делала из этой драмы тайны от друзей. И вполне понятно, почему с такой теплотой отметила в дарственной надписи от 5 ноября благотворное воздействие на нее внимательного и молчаливого Оболенского. Слово «разлука», являющееся названием сборника, непрестанно звучит в стихах, поэмах и черновых тетрадях Цветаевой осени — зимы 1923–1924 годов, и можно предположить, что само название сборника было созвучно той теме, которая «висела в воздухе» в ноябре 1923 года. Зная о присущем ей внимании к символам и знакам разного рода, мы вправе задаться вопросом: дарение как будто «устаревшего» к ноябрю 1923 года сборника «Разлука» — не знак ли того, что Цветаева ставила название и содержание его в таинственную связь с постигшей ее трагедией?
Отметим также, что в экземпляре, подаренном Оболенскому, и в экземплярах, подаренных Анастасии Цветаевой и Борису Пастернаку, имеется идентичная правка рукой Марины Цветаевой. В частности, в слове «Бог», являющемся последним словом последнего стихотворения цикла «Разлука», заглавная буква зачеркнута и сверху написано строчное «б».
Во всех опубликованных сборниках стихов Цветаевой с 1921 по 1928 год господствующий принцип построения — хронологический; некоторые отступления от него допускаются только ради объединения стихов в части и циклы, расположенные либо в хронологической последовательности, либо синхронные друг другу. И лишь в сборнике «Разлука» мы находим «обратную хронологию»: написанная на полгода ранее поэма помещена вслед за циклом «Разлука», написанным позднее. Такая последовательность не может быть объяснена обыкновением помещать поэмы в конце книги, так как в «Психее» поэма «На Красном коне» помещена не в конце, а там, где ей пристало быть, исходя из хронологии, — перед стихами цикла «Ученик». Кстати, ни циклы «Ученик» и «Марина», ни отдельные стихотворения, написанные после «На Красном коне» и до цикла «Разлука», в сборник «Разлука» не включены. Все это заставляет внимательнее отнестись к сборнику «Разлука» и в составе и композиции его, в структуре и содержании его составных частей, в обстоятельствах создания постараться найти ключ к пониманию отмеченных странностей.
По какому принципу Цветаева объединила в сборнике «Разлука» именно «На Красном коне» и цикл «Разлука», почему расположила их в необычной последовательности, в связи с чем через год переиздала, разъединив эти произведения, поместив их в разные сборники и внеся в каждое существенные и трудно объяснимые изменения? Вот вопросы, на которые ниже и попытаемся дать ответ.
Рассмотрим произведения, составившие сборник «Разлука», на фоне событий и обстоятельств жизни Марины Цветаевой в период их создания и редактирования (конец 1920–1922). Наряду с этим попытаемся пунктирно наметить в ее творчестве развитие имманентно присущих ему тем и образов, переплетение коих и составляет глубинную смысловую структуру книги «Разлука». В данной статье мы сознательно пренебрегаем вопросом о «литературных влияниях» на творчество Цветаевой, тем более что изучение его убедило нас в том, что она, за редкими исключениями, «принимала в себя» лишь те исходящие извне импульсы, которые способствовали выявлению ее врожденных интуиций. «Я всё знала — отродясь» (письмо к Ю. П. Иваску от 4 апреля 1933) — эта фраза находится в ряду аналогичных утверждений, которые мы найдем в прозе, статьях, письмах Цветаевой. Движущей силой в ее творчестве служат жаждущие воплощения мощные и глубинные интуиции, для выражения которых она далеко не сразу находит достойный их поэтический язык. А жизненные обстоятельства и соприкосновение с другими личностями (в том числе через «литературу») играют скорее роль «поводов», обостряющих на время ту или иную сторону этой взаимосвязанной системы интуиций, кристаллизующихся в образы, темы, сюжеты. Мы имеем право говорить о максимальном сближении (почти тождестве) в лирике Марины Цветаевой так называемой лирической героини и личности автора. Ее поэзия в целом менее всего является собственно «литературой» и более всего — беспощадно откровенным «сказыванием души» во всех ее пластах.
В многоструйной поэзии Цветаевой 1918–1920 годов, то ослабевая, то усиливаясь, постоянно переплетаясь с другими, звучит тема Сергея Эфрона, ее мужа-избранника, находившегося в это время в рядах Добровольческой армии. Отделенная от него пространством всей Европейской России, она, вне зависимости от тех или иных жизненных коллизий, постоянно сохраняла состояние внутренней обращенности к нему и преданности делу, с которым он себя связал и в успех которого она никогда не верила. Плодом этой преданности стала книга стихов «Лебединый стан».
В условиях невероятно трудной, голодной и холодной жизни в Москве первых пореволюционных лет, при феноменальной непрактичности Марины Цветаевой, на иждивении которой были две дочери семи и двух лет, ее статус жены белого офицера еще более осложнял существование. Жизнь была бесконечно трудна, хотя и Цветаева, и старшая дочь Ариадна переносили все испытания с удивительной стойкостью. В связи с существованием на грани жизни и смерти исконно присущая поэзии Цветаевой тема близости смерти приобретает беспощадно конкретные черты:
А если уж слишком поэта доймет
Московский, чумной, девятнадцатый год, —
Что ж, — мы проживем и без хлеба!
Недолго ведь с крыши — на небо!
Все это не было поэтическим преувеличением — вскоре после написания этих стихов, 2 февраля 1920 года, младшая дочь Цветаевой Ирина умерла от голода в Кунцевском детском приюте, а тяжелобольную Ариадну с трудом удалось выходить.
В самом конце октября 1920 года в Москве распространяются сведения о форсировании Сиваша частями Красной армии, а затем и о полном разгроме Белой армии в Крыму. В ликующей красной Москве Цветаева охвачена мучительной тревогой за судьбу мужа и других близких ей людей. «И страшные мне снятся сны… / <…> / Все окна флагами кипят. / Одно — завешено» (ноябрь 1920). В связи с этими событиями она пишет трагические стихи, чрезвычайно важные для понимания истока тех тем и образов, которые снова всплеснутся через полгода в цикле «Разлука»:
Об ушедших — отошедших —
В горний лагерь перешедших,
В белый стан тот журавлиный —
Голубиный — лебединый —
О тебе, моя высь,
Говорю — отзовись!
О младых дубовых рощах,
В небо росших — и не взросших,
Об упавших и не вставших, —
В вечность перекочевавших, —
О тебе, наша Честь,
Воздыхаю — дай весть!
Каждый вечер, каждый вечер
Руки вам тяну навстречу.
Там, в просторах голубиных —
Сколько у меня любимых!
Я на красной Руси
Зажилась — вознеси!
(Октябрь 1920 года, курсивом выделены места, важные для понимания истоков образного строя первых трех стихов цикла. — Д. М.) Отметим, что в концовке стихотворения страстно и определенно звучит устремленность к уходу из жизни: «Я на красной Руси / Зажилась — вознеси!»
Ни в это время, ни позднее Цветаева не получала сведений, дававших основание думать, что Сергей Эфрон погиб, и, как явствует из ее писем к М. А. Волошину и Анастасии Цветаевой, надеялась, что муж жив и найдет ее. И поэтому «жажда ухода», выраженная в заключительных строках стихотворения, выглядит внешне малооправданной. Но дело в том, что соблазн «ухода», притяжение небытия, жажда «мира иного», как ни именуй это, — проходят через всю жизнь и поэзию Цветаевой как все явственнее и требовательнее звучащая страсть: «…с рождения хотела умереть» — это фраза из письма от 9 сентября 1923 года (к А. Бахраху) — не преувеличение, а холодная констатация факта. Проявление этой «тяги к смерти» в юном возрасте можно было бы отнести и к возрастной психологии, и к «моде времени» и литературным влияниям. Но, помимо провозглашенной нами «презумпции самобытности» Цветаевой, тема эта столь неуклонно пройдет затем через все периоды ее жизни и столь мощно выразится в образах и формулах ее поэзии, что не остается сомнений: здесь мы соприкасаемся с одной из глубинных черт личности Марины Цветаевой, на фоне которых и развертывается вся событийная драма ее жизни.
Первые всплески этой темы улавливаются в отроческих стихах о юных самоубийцах и в стихотворении «Молитва», написанном в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
<…>
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
Юная душа зовет смерть, смутно и прозорливо чувствуя, что неповторимое состояние жизненного переизбытка, данное у входа в «мир реализаций», так и останется неудовлетворенным. Знаменательна в этой связи попытка самоубийства семнадцатилетней Цветаевой, относящаяся к весне 1910 года.
Следующий этап в развитии той же темы — 1913–1915 годы — следует за коротким временем активного включения Цветаевой в «мир реализаций»: осенью 1910 года она отдает в типографию свой первый сборник стихов, с декабря 1910 года начинается дружба с Волошиным и 5 мая 1911 года происходит встреча с Сергеем Эфроном; 1912 год — издание второго сборника, замужество и рождение дочери. Подчеркиваем здесь важное сопутствующее обстоятельство: «приятие жизни» сопровождается в 1913–1914 годах утратой детско-отроческой религиозности. И ключом к пониманию многого в стихах 1913–1915 годов (включенных позже Цветаевой в сборник «Юношеские стихи») служит признание, сделанное ею в письме к В. В. Розанову: