ения «мой знаменитый современник» позволяет с высокой вероятностью отождествлять его с героиней близкого по времени стихотворения «Сколько просьб у любимой всегда! <…> В биографии славной твоей <…> Мне любви и покоя не дав, / Подари меня горькою славой», которое, в свою очередь, чрезвычайно близко по смыслу эпиграфу, предпосланному «Четкам» в 1940 году. Отметим также перекличку второй цитаты из последнего стихотворения и надписи на «Четках» (отсутствие покоя — тревога, умение писать стихи — слова). Все это вновь и вновь убеждает в том, что герой эпиграфа и всех разобранных стихов весны — лета 1913 года — одно лицо и что это, скорее всего, А. Блок.
Правда, необходимо обратить внимание на то, что В. М. Жирмунский привел и один ошибочный аргумент в пользу обращенности стихотворения «Покорно мне воображенье…», сопоставив строку «Прекрасных рук счастливый пленник» с тем, что «у Л. А. Дельмас, воспетой Блоком в образе Кармен, были прекрасные руки» [Жирмунский 1977: 354]. В июле 1913 года Блок еще не был знаком с Л. А. Дельмас, и эти строки не имеют к ней отношения. Однако снятие этого аргумента только усиливает вероятность обращенности стихотворения к Блоку. Отношение Ахматовой к Л. А. Дельмас в целом не было столь позитивным, и поэтому попытка увидеть последнюю в обладательнице «прекрасных рук» выглядит малоубедительной. Несколько позднее мы выявим в другом стихотворении Ахматовой следы образа Л. А. Дельмас, куда более близкого к встававшему в устных высказываниях Ахматовой. В героине же рассматриваемых стихов естественнее всего видеть В. А. Щеголеву, про которую Ахматова говорила: «Очаровательная была Валентина Андреевна, я очень дружила с ней <…> Любовные письма Блока были очень благородны; мне Валентина Андреевна показывала одно: „Все, что осталось от моей молодости, — Ваше“». (Цитата абсолютно точна, что лишний раз говорит о феноменальной памяти Ахматовой, вспомнившей в 1940 году фразу из письма от 28–29 января 1911 года [Чуковская, т. 1: 330].) Последние сохранившиеся следы близких отношений Блока и В. А. Щеголевой относятся к концу марта 1913 года (то есть перед самой «встречей»), а о, видимо, последовавшем отдалении Ахматова могла и не знать. Так что «обладательницей прекрасных рук» вполне могла быть В. А. Щеголева.
Очень интересными и важными для понимания «биографии души» и творчества Ахматовой являются стихи «Вижу выцветший флаг над таможней…», написанные осенью 1913 года (скорее всего — в конце сентября — октябре), сразу после возвращения в Петербург из Слепнева.
Казалось бы, в этих стихах нет прямого присутствия «героя», однако косвенно он обнаруживается в концовке: «И не знать, что от счастья и славы / Безнадежно дряхлеют сердца», это — явно не о себе. Счастья — не было, славы — тоже еще не было (до выхода «Четок»), сердце — «томилось», «замирало», но не дряхлело. Наметим соответствия со стихотворением «Покорно мне воображенье…»:
«от счастья»[51] — «прекрасных рук счастливый пленник»;
от «славы» — «мой знаменитый современник»;
«безнадежно дряхлеют сердца» — «Вы, приказавший <…> / Поди, убей свою любовь!» (отказ от моей любви равен признаку дряхлости сердца — обычный ход чувства-мысли женщины).
Итак, и здесь герой налицо, и «лицо» его нам знакомо. Но соль этого стихотворения составляет не наличие знакомого героя, а строки:
Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.
Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца…
В этих строках, написанных спустя полгода после первой «встречи» и накануне второго, трагичного и короткого сближения с героем, содержится как бы конспект (или эмбрион) будущей поэмы «У самого моря», о связанности которой с образом Блока уже говорилось. Воспоминания блаженных крымских лет (1903–1905) уже подступили к горлу и жаждут, пройдя через него, вылиться стихами. И песня, и тревожное ожидание «у самого моря», и херсонесский храм — не хватает только «жениха-принца». Но и он возникает в стихах этого же времени.
Рассмотрим еще несколько (датированных 1913 годом) стихов, соотнесенность которых с «главным героем» «Четок» более проблематична, но на коих лежит явно некий отблеск лучей, исходящих от героя, что выражено и в их образном строе. «У меня есть улыбка одна…» (1913) (перекличка с «Покорно мне воображенье…»):
«все равно, что ты наглый и злой» — «Вы, приказавший мне: довольно, / Поди, убей свою любовь!»;
«все равно, что ты любишь других» — «прекрасных рук счастливый пленник»;
«и со мной сероглазый жених» — «в изображеньи серых глаз» (курсив мой).
Однако общая тональность безнадежной любви сменяется в последнем стихотворении новой волной устремленности к возлюбленному — движением поверх препятствий и вопреки им — и завершается заклятием. Подобной же тональностью, тем же одержимым знанием своих сил пронизано и стихотворение «О тебе вспоминаю я редко…», начинающееся строфой:
О тебе вспоминаю я редко
И твоей не пленяюсь судьбой,
Но с души не стирается метка
Незначительной встречи с тобой.
и завершающееся:
Я над будущим тайно колдую,
Если вечер совсем голубой,
И предчувствую встречу вторую,
Неизбежную встречу с тобой.
Скорее всего, первая «встреча» этих стихов — это потрясшая Ахматову встреча 6 апреля 1913 года. «Незначительной» она стала лишь рядом с предчувствуемой «неизбежной второй», на которую здесь и переносятся все надежды. Да и в действительности, судя по стихам, первая встреча не отличалась богатством сюжета и значительной стала лишь в дотворяющей и творящей памяти героини, придавшей особое значение всем небогатым словам и деталям.
Между первой и заключительной находятся еще две строфы, содержащие «опознавательные данные» героя. «Пусть не ты над моими устами / Наклонялся, моля о любви» — это соответствует тому, что мы знаем о герое апрельской встречи и июльских воспоминаний; «Пусть не ты золотыми стихами / Обессмертил томленья мои», — но это же Блок! О чьих стихах в 1913 году Ахматова могла сказать «золотые» и «бессмертные». Пожалуй, кроме Блока, еще об О. Э. Мандельштаме, — но он не годится в герои 1913 года по всем параметрам образа, отношениям с Ахматовой и т. д. И остальные детали не противоречат тому, что здесь опять-таки не кто иной, как Блок. «…Дом твой под мутной рекой» — о да, под Пряжкой — одним из самых мутных невских протоков. «Но я знаю, что горько волную / Твой пронизанный солнцем покой» — да, волновала: «…А. Ахматова (читала стихи, уже волнуя меня; стихи чем дальше, тем лучше)» — из дневника Блока от 7 ноября 1911 года. Тема «покоя», «спокойствия» Блока, пусть внешнего, иногда на грани мертвенности, широко разрабатывалась в различных жанрах «Блокиады» 1910-х годов и была не чужда и Ахматовой в стихах, открыто обращенных к Блоку: «…хозяин молчаливый / Ясно смотрит на меня!», «…скуп на похвалы, но чужд хулы и гнева» и т. д. «Пронизанный солнцем покой», кроме особенностей восприятия героя как спокойного, бесстрастного, может еще объясняться и особенностями расположения его квартиры, обращенной на юго-запад и юго-восток, — квартиры, где в солнечные дни солнце не заходило, что и отмечено Ахматовой в обращенном к Блоку стихотворении: «Я пришла к поэту в гости. / Ровно полдень. Воскресенье. /Тихо в комнате просторной, / А за окнами мороз // И малиновое солнце / Над лохматым сизым дымом…» А расположение квартиры героя рассматриваемых стихов известно их героине: «…дом твой нарочно миную».
Итак, герой стихотворения по всем статьям — Блок. Лишь одно против этого: «Красный дом твой нарочно миную, / Красный дом твой под мутной рекой» (курсив мой). Дом Блока не был красным, да и в стихах января 1914 года поэт живет «в доме сером и высоком». Красный дом может быть и маскировкой личности героя (как потом его глаза из серых станут зелеными), но возможно и другое объяснение. А что, если это — серый дом, освещенный лучами закатного солнца или хотя бы того зимнего полдневного «малинового солнца», которое встает в тех же стихах января 1914 года?
Как мы видим, два последних проанализированных стихотворения написаны до «второй встречи» и полны предчувствием ее. Встречу эту героиня призывает и готовит «над будущим тайно колдуя». Следы этого «колдовства» ясно видны в стихах, точно датированных октябрем 1913 года.
Стихотворение «Здравствуй! Легкий шелест слышишь…» (октябрь 1913) повествует о приходе поэтессы к равнодушному возлюбленному, чьи признаки («легкий шелест слышишь / Справа от стола? / Этих строчек не допишешь…») опять вновь говорят о том, что он — известный литератор, естественное место которого — за письменным столом. По началу стихотворения и дате можно предположить, что речь идет о новой, напряженно ожидавшейся встрече. Однако все содержание стихотворения показывает, что поэтесса не знает, чем кончилась встреча. Вся середина и концовка — трогательное размышление о двух возможных итогах подобной встречи, и наиболее вероятным представляется печальный, за которым встает призрак самоубийства; светлый исход встречи лишь слабо намечен как нечто почти недостижимое: «У тебя светло и просто, / Не гони меня». (Кстати, «у тебя светло и просто» приблизительно равно образу «твой пронизанный солнцем покой» и схоже с еще одним: «А за окнами мороз // И малиновое солнце <…> Как хозяин молчаливый / Ясно смотрит».) Призрак прошлой неудачной встречи гнетет поэтессу и придает ей неуверенность: «Неужели ты обидишь / Так, как в прошлый раз». Образ нелюбви: «Говоришь, что рук не видишь, / Рук моих и глаз» — имеет соответствия и в других стихах, в том числе связываемых В. М. Жирмунским с Блоком («Безвольно пощады просят…», 1912). Однако наиболее близкое соответствие находим в стихотворении «О, это был прохладный день…» (1913), по каким-то особым соображениям не включенном в сборник «Четки», с названием которого также имеется перекличка в последней строке: