С этой точки зрения его романы — это своего рода опыты, которые до предела развивают реальные жизненные ситуации, при этом совершается некий драматический поворот событий, который и определяет их философско-символическое значение. Чаще всего, это возрождение героев после духовной смерти, снисхождение на них Благодати. Размышления Мориака минуют церковные догматы, но он остается на пути истинного христианства и непрерывности веры, которая заключается для него в бескрайней любви к тому, чье присутствие в мире запредельно и неизменно.
Роман о близящейся смерти «Клубок змей» мог стать инвективой, порицанием, а оказался, в конце концов, прозрением уходящего из жизни человека, вдруг осознавшего, что с собой в мир иной он ничего не унесет. Так где же те, кто его любят? «Клубок змей» написан от лица больного старика, окруженного кровно близкими ему людьми: это его жена с которой он неразлучно прожил около полувека, их дочь, сын, замужние внучки. Каждый из них с нетерпением ждет его смерти, чтобы захватить в свои руки, принадлежащий ему сейф с бумагами. Старик ощущает себя в своем доме загнанным зверем в кольце охотников. Причиной всех его конфликтов оказываются деньги, не теряющие власти над душами героев даже в самые их счастливые дни. Однако луч света проник в сознание старика перед смертью, и он ушел раскаявшимся грешником. Внутренний монолог-самоизобличение, беспощадность к своим поступкам оправдали его, в конце концов, даже в глазах самого придирчивого читателя.
Сатира на темы смерти в романе Ивлина Во «Незабвенная» на выдуманный, но недалекий от действительности сюжет из американской жизни, можно сказать, тотальна. Показуха, фальшь, самые разнообразные суррогаты стали неотъемлемыми чертами западной цивилизации. Даже после смерти американцы не находят отдохновения от всемогущей, всепроникающе дешевой рекламы, помогающей однако непрестанно увеличивать доходы. Погребальная индустрия «Шелестящий дол», где трагическое таинство смерти опошлено самой своей основополагающей идеей с помощью различных косметических и портновских ухищрений создать облик ушедшего человека, безусловно, противоречат консервативным чувствам писателя, всегда остающегося католиком. Если христианство вообще может сочетаться с весельем и пародийностью, то лучший гротеск — это книга Ивлина Во. Некогда могучая культура англичан приходит в упадок. Навязанные извне стандарты, автоматизм подмяли и самую устойчивую островную культуру.
«Проповедовать мораль легко, обосновать ее трудно», — говорит Шопенгауэр. Мы живем в эпоху хаоса этических принципов, иногда топорного их навязывания, или полного их отсутствия. Этические проблемы — это проблемы, связанные с усилиями нашего мышления, отправляющегося на поиски чего-то нравственного, чаще совокупности нравственных требований. Существует ли общее понятие добра, и если да, то насколько оно существует для меня? Писатели-католики начала XX века без боязни обратились к этим вопросам и дали миру весьма поучительные ответы, в которых не нужно искать мораль на все случай жизни, скорее атмосферу размышлений и потока идей, традиционных для мировой литературы, глубокое знание Франсуа Мориаком и Ивлином Во всего культурного слоя их времени.
Скелет Пращура и мраморная Венера Анатоля Франса
Творческий расцвет Анатоля Франса приходится на конец девятнадцатого-начало двадцатого века, то есть на время, обозначенное в художественной и литературной критике, как «Fin de siecle» и «belle epoque», грустные годы декаданса (80-90-е годы) и яркое время иллюзий (1900–1914 годы). Европа к рубежу двух последних веков, казалось, достигла зрелости, впереди никаких разочарований, одни наслаждения. Ликующий оптимизм захватывает некоторых авторов этого периода, вошедших во вкус описаний изысканного, утонченного, редкого, экзотического— красоты, одним словом. Появляются повествования из жизни высшего света (бр. Гонкуры, К.-Ж. Гюисманс, М. Пруст), но также и полусвета. Фейдо и Колетт рассказывают о жизни актеров, писателей, драматургов, обедающих у Максима и прогуливающихся в Булонском лесу. Непревзойденной богиней шарма, роскоши и соблазна становится парижанка, следящая за все более сложными предложениями модных домов в Париже, городе удовольствий; впервые появляется кино и начинает работать киностудия-фабрика грез. Мир едва замечает приближение первой мировой войны, важнейшего исторического события начала XX века.
История, так таковая, занимает немногих авторов, но Анатоль Франс, будучи человеком своего времени, от истории не отступает ни на шаг. Правда, он интересуется всеми эпохами сразу, античность у него переплетается с веком Просвещения, раннее христианство с современностью. Он думает сразу обо всех временах и делает своим героем человека рефлектирующего, размышляющего, ищущего абсолютную истину.
Родившись в семье книготорговца с набережной Малакэ, Анатоль Франс в буквальном и переносном смысле живет в книжной лавке, в мире книг, которые он штудирует самым тщательным образом. Повзрослев, он хочет быть в курсе того, о чем говорят в литературном салоне его отца, приехавшего в Париж из деревни и выучившегося грамоте только в двадцать лет. Его сын приходит в серьезную литературу только в тридцать четыре года. Значительное по объему творчество Анатоля Франса «обрамлено» двумя книгами воспоминаний, литературных мемуаров: «Книгой моего детства» (1885) и «Жизнью в цвету» (1922). В промежутке им написаны «Иокаста», «Тощий кот» (1879), «Преступление Сильвестра Боннара» (1896); за последнюю книгу его удостаивают избрания во Французскую Академию. Как к официальному лицу, Анатоль Франс относится к себе без энтузиазма, пренебрегая мишурой славы; не рассматривает он себя и как маргинала. Писатель находится всегда в русле французской национальной традиции, не позволяющей ему безоговорочно принимать эксперименты. Так натурализм Золя он полагает «грубо и риторикой, лишенной непосредственных наблюдений». Не стоит быть грязным без надобности и стремиться к пику непристойности, ведь существуют чувства священные, например, скорбь или стыдливость.
Находясь в центре литературного салона мадам де Кайаве, Анатоль Франс почти никак не проявляет себя как автор светский или дамский угодник. Он более философичен, чем это может быть свойственно дамам. О сложных его отношениях с представительницами высшего света можно узнать из романа «Красная лилия» (1894). Но по большому счету его занимают не ссоры с дамами, а попытка выработать критерий подхода к истории, к эволюции, к идеям великих мыслителей разных эпох. Современник Ипполита Тэна и Эрнста Ренана, он прочно связывает историческое и социальное, стараясь отыскать философские ошибки. В «Харчевне королевы Гусиные лапки», в «Суждениях Жерома де Куаньяра» (1893) и «Саде Эпикура», он пытается понять, как зреют революции и почему ирония единственное средство против обольщения жестокими социальными перетурбациями. Те же мысли овладевают им, когда он пишет «Остров пингвинов» (1908), и, в особенности «Боги жаждут» (1912). Бесперспективность и тупики цивилизации пронизывают его насквозь аллегорические и иллюстративные романы. В серии книг «Современная история» (1897–1901), включающей романы «Под вязами», «Ивовый манекен», «Аметистовый перстень» и «Господин Бержере в Париже» Анатоль Франс неожиданно прямо касается политики и высказывается по поводу громкого дела Дрейфуса, всколыхнувшего аполитичную Францию начала века. Вместе с Эмилем Золя и другими передовыми авторами этой эпохи он высказывается против антисемитизма, возведенного в ранг государственной политики. Сотрудник военного министерства А. Дрейфус был ложно обвинен в предательстве. Не последнюю роль при этом сыграла его национальность.
В дальнейшем Анатоль Франс по политическим вопросам высказывается редко, если не считать отдельных его публицистических выступлений в поддержку социальных перемен в Европе, и, в частности, в России 1905, 1912 и 1917 года. Он много пишет и выступает как критик. Его статьи в собрании сочинений составляют четыре отдельных тома (1888–1892). В 1921 году Анатоль Франс получает Нобелевскую премию, которой отмечено все творчество писателя, все его книги разных лет.
Вскоре после его смерти, когда во Франции прокатывается волна авангарда (дадаизма и сюрреализма), молодые литературные бунтари именно Анатоля Франса хотят сбросить с корабля современности. Совершенство ученого стиля, просветительская ирония, историческая традиция выходят из моды вместе с исторической и реалистической живописью. Однако Анатоль Франс сохраняет читателей во Франции, и в Европе и, в особенности, в Советской России, начавшей широкий просветительский процесс. Сегодня, можно сказать, что этот автор снова не моден. Но, отстранившись от временных поветрий, подчеркнем, что знакомство с литературным переложением французской и мировой истории лучше начинать с произведений человека со вкусом и знаниями, которыми в полной мере владеет этом гуманист и эрудит, библиофил и историк философии, остроумный язычник и ревностный христианин.
Пусть не удивляет, неожиданное, быть может, для читателя сочетание христианства и язычества. В одной из первых своих исторических книг, в романе «Таис», 1890 Анатоль Франс крещеную в малолетстве Таис сделал язычницей-куртизанкой. Действие романа разворачивается в смутное время декаданса античного язычества и постепенного распространения христианства. «Я взял легенду о Таис в том виде, в каком нашел ее в пятидесяти строках «Жития святых отцов и пустынников», развил ее и переделал в соответствии с определенной моральной идеей», — пишет Анатоль Франс в статье по поводу постановки одноименной оперы Массне, написанной на его либретто.
История героини из других, очень отдаленных времен, наполняет глубоким современным смыслом. Писатель дает выход своим антиклерикальным настроениям, напоминая о тех временах, когда христианство не было официальной религией, а только делало свои первые шаги, отвоевывая каждую заблудшую душу.
Писатель воссоздает яркий мир, живущий богатейшим наследием античности, ее традициями, пока лишь едва подвергаемыми сомнению; его мыслью, постепенно и исподволь переползающей в словарь христианских проповедников. Одно только прикосновение к этому времени, оформление в словах и понятиях, доступных человеку надвигающегося XX века, казалось кощунственным. Об истоках христианского вероучения, о его первых контактах с другими религиями рассказывать сложно, одно «касание» этой темы казалось кощунственным. Но для Анатоля Франса, пытливого мыслителя, не было запретных тем. Как писателя его всегда притягивают переломные исторические моменты, окончательно неоформившиеся жизненные ситуации, порою называемые «пикантными». Но он не рассказчик анекдотов и не искатель приключений. Сторона морально-нравственная его волнует в первую очередь, а здесь в равной мере могут поспорить эпикуреец, стоик, гедонист и ранний христианин.