еи людьми.
В то время как Терентьев с Валеркой подбирались к траншее, ежесекундно ожидая, что немцы вот-вот расстреляют их, все отделение, возглавляемое фельдфебелем, проголодавшись, беспечно завтракало в блиндаже.
Кругом по-прежнему все было покойно — ни выстрела, ни взрыва: Радостный апрельский день разгорался во всю свою силу. Солнце так припекало, что у Терентьева вспотела голова под каской, и, сдвинув ее на затылок, он вытер рукавом гимнастерки пот со лба. Земля, в которую он давно уже ткнулся носом и к которой прижался всем телом, тепло и густо пахла настоем яростно пробивающихся на волю трав.
Но вот сзади него послышался шорох, пыхтение. И не успел он оглянуться, как рядом с ним уже лежал Валерка.
— Все в порядке, — прошептал ординарец.
Терентьев оглянулся и увидел, как лощиной, один за другим, ползут к нему пулеметчики.
Не прошло и минуты, как все они уже расположились слева и справа от него.
Среди приползших был и бравый солдат Ефимов.
А тем временем положение резко изменилось. Прежде всего немцы успели подтянуть резервы и к тем солдатам, которые были оставлены во главе с фельдфебелем в траншеях напротив роты Терентьева, которые беспечно завтракали в блиндаже и с которыми легко можно было бы справиться терентьевским пулеметчикам, случись это десятью — пятнадцатью минутами раньше, теперь скорым шагом спешил на помощь целый взвод автоматчиков.
Автоматчики были уже недалеко. Всего минутах в десяти ходьбы. А если бегом, то и того меньше.
Но было и другое, не менее важное обстоятельство. В тот момент, когда к Терентьеву, лежавшему невдалеке от немецких траншей, подползли вызванные им пулеметчики, на командный пункт роты позвонил майор Неверов и отменил приказ о вступлении роты на площадку Фридлянд. Симагину было сказано, что рота должна оставаться на прежних позициях и ждать дальнейших распоряжений комбата.
Причиной для этого нового распоряжения явилось вот что. Батальон, пытавшийся атаковать укрепленный узел немцев слева, вынужден был, как уже нам известно, отражать немецкие контратаки и не мог продвинуться дальше лесной опушки. А из штаба и с командного пункта полка то и дело запрашивали обстановку, требовали, умоляли, просили атаковать и атаковать и как можно скорее ворваться на площадку, Фридлянд, которая к тому времени всем ужасно осточертела. Одним словом, от командования этого батальона требовали хотя бы с опозданием выполнить так отлично, казалось, с учетом самых мельчайших подробностей разработанную штабом полка задачу, оказавшуюся на деле сложной и трудной.
Все эти нетерпеливые запросы, строгие приказы, мольбы, беспрерывно летевшие по радиоволне и телефонным проводам из штаба и с КП полка в батальон, вконец издергали и адъютанта батальона, и самого комбата, и других оставшихся еще в строю офицеров. Однако все отлично понимали, что для того, чтобы избавиться от этого нервозного, суматошного состояния, надо было в самом деле как можно скорее занять площадку Фридлянд. Поэтому совершенно естественно, что, когда одна из рот, отражая контратаки немцев и сама атакуя, сбилась в сторону от своего основного направления и ворвалась в находившийся неподалеку от леса и слабо обороняемый немцами небольшой хуторок, командир роты, уставший от беспрестанного многочасового боя, впопыхах принял этот хуторок за площадку Фридлянд и поспешил донести в батальон, что его рота наконец-то выполнила свою задачу.
Командир батальона, ошалевший от этого боя не меньше, чем командир роты, поспешил послать это донесение в полк, полк — в дивизию. Когда же в батальоне разобрались в обстановке и поняли совершенную ими ошибку, было уже поздно. О том, что этот батальон уже ведет бой на площадке Фридлянд, знал командующий армией.
Попробовали нажать на немцев и, как говорят, хотя бы задним числом теперь ворваться на площадку. Попробовали раз, попробовали два, но ничего не получилось. Немцы держались стойко и успешно отражали все атаки. Третья попытка была предпринята в то самое время, когда капитан Терентьев и Валерка Лопатин подбирались лощиной к немецким траншеям и до их слуха донеслась со стороны леса автоматная и пулеметная стрельба. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Тогда-то комбат, матерясь и сгорая от стыда, приказал адъютанту батальона послать в полк донесение о том, что площадку Фридлянд занять не удалось, взят всего лишь хутор, находящийся невдалеке от площадки и принятый впопыхах за самое площадку.
Из полка эта стыдливая депеша последовала своим чередом в дивизию, из дивизии — в армию, а уж после этого из штаба армии позвонили на пору Неверову и сказали, что первоначальный приказ о выступлении одной из его рот ра площадку Фридлянд отменяется и надо ждать новых указаний.
Но было уже поздно. В тот самый момент, когда майор Неверов передавал этот приказ Симагину, капитан Терентьев с группой ручных пулеметчиков ворвался в немецкие траншеи.
Поначалу все складывалось отличнейшим образом, поскольку траншеи оказались пустыми. Терентьевские ребята ворвались в траншеи молча, без единого выстрела. Разом, по взмаху руки капитана, вскочили и не то что пробежали, а как бы на крыльях пролетели пятьдесят метров, отделявшие их от немецкого бруствера.
И только тут они дали о себе знать. Блиндаж, из которого до их слуха донесся немецкий говор, они забросали гранатами. Других немцев нигде не было видно, и победа казалась удивительно легкой. Но не успели они разбежаться по ходам сообщения, осмотреть все блиндажи, дзоты и огневые площадки, как пришлось ввязаться в бой с подоспевшим резервом немецких автоматчиков.
А этот бой уже был тяжелым. Немцы навалились, топая сапожищами, с автоматной трескотней, с отчаянным оглашенным воем, и поэтому казалось, что несть им числа. Сразу пошли в дело гранаты, и Терентьев пожалел, что немало гранат, разложенных на земле, так и осталось там, где он недавно лежал, дожидаясь возвращения Валерки с пулемётчиками.
Стреляли и кидались гранатами наугад, и поначалу разобраться, что к чему, не было никакой возможности. Для Терентьева оставалось ясным лишь одно: им удалось зацепиться за первую траншею. Немецкие автоматчики, разбежавшись по боковым ходам сообщения, рвались к этой траншее, стремясь выбить из нее терентьевских молодцов. Но боковых ходов было множество, и немцы заблудились в них, как и Терентьевские пулеметчики, поскольку в те и другие оказались здесь новичками. В этих-то ходах сообщения и завязался настоящий бой.
"Ну, ввязались", — оставшись в главной траншее один, успел с веселой злостью подумать капитан, как вдруг из-за поворота выскочил немец. Встреча для обоих оказалась настолько неожиданной, что они, отпрянув друг от друга, прижались спинами к стенкам окопа. Их разделяло всего пять-шесть шагов. Терентьев успел увидеть рыжую щетину на усталом лице тяжело дышавшего потного солдата, темный зрачок наведенного на него оружия и уже вскинул руку с пистолетом, подумав: "Вот оно", однако выстрелить не успел — ноги немца подкосились, он вдруг стал оседать и тяжело рухнул на дно траншеи. Капитан оглянулся. Сзади с трофейным "вальтером" в руке стояла Наденька Веткина.
— Ты откуда тут взялась? — закричал капитан. — Тебя кто звал сюда?
Рядом была дверь блиндажа. Терентьев ногой распахнул ее. Блиндаж был пуст.
— Марш в укрытие! — крикнул он.
Надя не тронулась с места.
— Я кому сказал! — Он зло схватил ее за плечо, больно толкнул к двери, но Наденька успела вцепиться пальцами в его гимнастерку и увлечь Володю за собой.
Так они очутились вдвоем в просторном немецком блиндаже.
Надя торопливо скинула через голову лямку санитарной сумки, бросила ее на нары, ловко распахнула, и не успел Терентьев моргнуть, как девушка, ни олова не сказав, уже разрезала ножницами рукав его гимнастерки.
Только тут он заметил, что рукав потемнел от крови, а лишь только заметил кровь, сразу почувствовал, как заныла рука.
— Это ты его? — хрипло спросил Володя.
— Я. — Надя туго перетянула его руку бинтом.
— Успел все-таки, зараза, выстрелить, — поморщился Володя.
— Ничего. В мякоть, — сказала Надя.
— Да это наплевать. Просто я говорю — успел.
По траншее затопали чьи-то ноги.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — услышали они встревоженный голос Валерки.
— Здесь командир, — крикнула Надя. — Валера, здесь мы!
Валерка ввалился в блиндаж, тяжело дыша, уселся на пороге, поставив автомат меж ног. Каска его съехала на левое ухо, гимнастерка выбилась из-под ремня. Он посмотрел сияющими глазами на Терентьева и от радости, что нашел наконец капитана, заухмылялся.
— Прибыли станковые пулеметы, — доложил он. — А я уж испугался, что потерял вас. Ну и заваруха была. Такая заваруха! Да вас ранило? — Только теперь он увидел и разрезанный, темный от крови рукав гимнастерки, и бинт на руке командира. Лицо его приняло озабоченное выражение.
— Зацепило малость, — небрежно сказал Терентьев. — Чепуха.
По тому, что прекратилась стрельба, по тому, как беспечно держал себя Валерка, Терентьев понял: победа пока за нами.
— Немцы побиты, — сказал Валерка, как бы угадав его мысли. — Есть пленные.
— Давай лети к Симагину. Скажешь, чтобы срочно тащили сюда рацию, телефон, катили сорокапятки. Минометы — в лощину. Дивизионкам стоять на месте, держать нас под огнем. Вызов огня на себя — три красных ракеты. Живо!
Валерка одернул гимнастерку, поправил каску на голове и выскочил из блиндажа.
Капитан Терентьев вышел следом за ним в траншею. Навстречу спешил, широко улыбаясь, лейтенант Краснов. Сзади него шагали командиры других пулеметных взводов, петеэровец и, к великому удивлению Терентьева, начхим Навруцкий.
— Я же просил тебя остаться с минометчиками, — рассерженно сказал Терентьев. — Какого черта ты не выполнил моей просьбы?
— Видишь ли, — мягко заговорил Навруцкий, доверчиво глядя снизу вверх на капитана, — я подумал, что, вероятно, смогу быть здесь более полезным. Ведь минометчики в конце концов все равно скоро прибудут сюда.