От составителя
Д. Дьюи трактовал образование как процесс воспитания, обучения, развития молодого человека, помогающий ему освоить принятые в обществе нормы, и считал:
что «образование состоит прежде всего в передаче опыта посредством общения»,
что «общение – процесс соучастия в опыте, превращающий его в общее достояние»,
что «общий опыт изменяет установки всех участников»,
что «смысл любого вида объединения людей состоит в конечном счете в том вкладе, который оно вносит в повышение качества общественного опыта».
По мере распространения формального школьного обучения, считал Д. Дьюи, возрастает опасность разрыва между опытом, получаемым в естественных объединениях людей, и опытом, который приобретается в школе: «Школа занимается теми элементами культуры, которые выпадают из структуры повседневной жизни, но существуют преимущественно в виде специализированной информации, выраженной в символах… Если приобретение информации и специальных интеллектуальных навыков не влияет на формирование социальных установок, то повседневный жизненный опыт не осмысливается, а школы выпускают людей, “ушлых” лишь в учении»[43]. Поэтому одна из основных педагогических проблем – поддержание равновесия между формальной и неформальной, целенаправленной и спонтанной составляющими образования.
Человек, утверждал Д. Дьюи, живет, действует и развивается под влиянием окружающей его среды, завися в каждом своем шаге от ожиданий, требований, одобрения или осуждения окружающих его людей. Главное в установках людей формируется под спонтанным влиянием среды независимо от обучения. Целенаправленное образование может лишь предоставить возможности для более полного проявления сформировавшихся таким образом способностей; оно может отшлифовать их, содействовать их более продуктивному и осмысленному проявлению.
Д. Дьюи рассматривал школу как целенаправленно организованную социальную среду, являющуюся одновременно:
упрощенной средой, способствующей овладению учащимися фундаментальными элементами социальной среды;
очищенной средой, защищающей учащихся от неприемлемых черт социальной среды;
компенсирующей средой, позволяющей учащимся преодолеть ограничения естественной социальной среды.
«…Школа должна представлять в глазах ребенка такую же живую и реальную текущую жизнь, как та, которую он ведет дома, среди соседей и в играх с товарищами»[44]. Это станет предпосылкой для успешного решения двух важных взаимосвязанных проблем. Во-первых, позволит максимально приблизить учебно-воспитательные школьные ситуации к реалиям детской повседневности, что должно способствовать личностному принятию их ребенком. И, во-вторых, научит ребенка действовать и общаться в обстоятельствах, максимально приближенных к реальному социальному бытию человека.
«Мы должны – писал он, – отыскивать в воспитании, получаемом из жизни, руководящие идеи для постановки дела в школе… Первые годы обучения протекают очень успешно задолго до школы, потому что тут все приобретаемые знания теснейшим образом связаны с потребностями, возникающими из определенных условий существования ребенка… Чтобы найти наиболее успешные методы воспитания, лучше всего обратиться к непосредственному опыту детей, когда известные знания становятся для них необходимостью, а не к школе, где ученье – часто орнамент, нечто излишнее, навязанное школой.
Обычно школы действуют в направлении, противоположном этому принципу. Школы берут науку взрослых, материал, не имеющий никакого отношения к нуждам развивающегося организма, и пытаются навязать это детям – меньше всего считаются с тем, что нужно детям в период роста»[45]. Созревание требует времени, и его нельзя безнаказанно ускорять; пренебрегать силами и нуждами детства во имя достижений во взрослой жизни – преступление.
Д. Дьюи выделял три общие цели образования:
развитие в согласии с природой;
социальная эффективность;
приобщение к культуре.
Организация развития детей в согласии с их природой требовала постановку ребенка в центр образовательного процесса, его ориентации на естественные закономерности роста человеческого организма, созревания человеческой психики. Понимание социальной эффективности он наполнял демократическим содержанием и связывал с овладением культурой. Приобщаясь к культуре, взаимодействуя с другими людьми, «человек неизбежно учится, приобретает более широкий взгляд на мир… Вероятно, индивидуальную культуру лучше всего определить как способность к постоянному расширению спектра смыслов и точности их интерпретации»[46].
Для Д. Дьюи социальная эффективность – это способность человека достойно участвовать в общем опыте, что является основой нравственности. Нравственные и социальные качества поведения для него в конечном счете идентичны.
Д. Дьюи отстаивал идеал школы, основанный «на образовательной схеме, где учение представляет собой непрерывную деятельность, имеющую социальное значение и использующую типичные социальные ситуации. При таких условиях школа сама становится формой социальной жизни, миниатюрным сообществом, тесно взаимодействующим с другими субъектами совместного опыта вне школьных стен… Интерес к учению во всех связях и ситуациях жизни есть подлинный нравственный интерес»[47].
Д. Дьюи исходил из того, что сами социальные ситуации, в которых находятся и взаимодействуют друг с другом люди, управляют их индивидуальными действиями. Задача школы – способствовать созданию таких ситуаций, которые приучают ребенка свободно и ответственно сотрудничать с другими детьми. Развитие ребенка в процессе освоения культуры должно быть одновременно его социальным становлением. Для Д. Дьюи «идеальная цель образования – научить самоконтролю»[48], и двигаться к ней следует, включая ребенка в социальные ситуации, где самоконтроль оказывается необходимым условием продуктивного взаимодействия.
Д. Дьюи трактовал образование не как что-то, налагаемое на ребенка извне, а как рост, развитие свойств и способностей, с которыми каждый человек появляется на свет. «Рост – не то, что делает с детьми кто-то другой, они растут сами», «жизнь есть развитие, а развитие, рост есть жизнь». «На языке педагогики это означает, во-первых, что образовательный процесс не имеет цели вне себя, он и есть своя собственная цель, и, во-вторых, что образование есть процесс непрестанной реорганизации, перестройки, преобразования»[49].
По мнению Д. Дьюи, «не существует никакой цели роста, кроме дальнейшего роста, нет ничего, чему должно бы подчиняться образование, кроме дальнейшего образования… Поскольку рост есть свойство жизни, образование – то же самое, что рост, оно не имеет цели вне себя. Ценность школьного образования определяется тем, в какой мере оно формирует стремление к непрерывному росту и обеспечивает средствами осуществления это стремление в жизни»[50].
Для Д. Дьюи управление развитием ребенка в процессе образования предполагает направленное содействие его росту, «подталкивание» его активности в определенном направлении. Он утверждал, что, «с одной стороны, чисто внешнее руководство невозможно – среда может в лучшем случае предоставить стимулы, способные вызвать те или иные реакции. С другой – сами реакции основаны на уже имеющихся у индивида тенденциях… Разумное и мудрое руководство поведением других людей непременно учитывает имеющиеся у них инстинкты и привычки. Любое управление есть не что иное, как перенаправление, перевод уже происходящего действия в другое русло. И если мы не отдаем себе отчета в действующих силах, все наши попытки руководства почти наверняка обречены на провал»[51].
Педагог должен использовать любую возможность, обеспечивающую включение в действие собственной установки человека на участие в достижении желаемого результата, создании у него внутренней потребности двигаться в нужном направлении. Главным способом формирования установок ребенка является участие в совместной деятельности.
По мнению Дьюи, «наиболее фундаментальными средствами управления являются не прямые личные указания со стороны других людей (сколь бы ни был важен такой способ управления в отдельные критические моменты), не нравоучения, а согласованное с другими людьми использование разнообразных предметов»[52].
Для Д. Дьюи образование не «рассказывание и слушание», а активный и конструктивный процесс. Подлинные стимулы образования опираются на детскую мотивацию, отвергая использование принципа кнута и пряника. Необходимо заботиться о развитии конкретных способностей каждого учащегося, а не требовать от всех учеников соответствия единому усредненному и условному стандарту.
Д. Дьюи, считал, что вопрос, «должно ли образование готовить детей к будущему – это псевдовопрос. Если образование есть рост, оно должно как можно полнее использовать имеющиеся сейчас возможности и тем самым готовить людей к встрече с будущими требованиями»[53].
«Образование в детстве, юности и взрослой жизни протекает одинаково в том смысле, что ценность опыта на любом этапе определяется тем, что в самом деле усвоено, и с этой точки зрения главное в жизни – это наполнить каждое ее мгновение собственным пониманием его смысла. Таким образом, мы можем определить образование как перестройку или реорганизацию опыта, которая расширяет его смысл и увеличивает способность человека выбирать направление для последующего опыта»[54].
Для Д. Дьюи понятие «образование» неразрывно связано с понятием «опыт». Он понимал опыт как результат взаимодействия живого бытия с физическим и социальным окружением, как процесс, историю, коммуникацию, как жизненный мир человека во всех его проявлениях. Рефлексивное отношение человека к своему опыту, осознание сопряженности с природой и культурой, неразрывность мыслей, действий и практики провозглашались им как необходимые условия разумного мышления и поведения, свободы и ответственности.
Утверждая, что «образование является развитием в процессе опыта, посредством опыта и ради опыта», Д. Дьюи подчеркивал, «что всякий подлинный опыт обладает активностью»[55]. Непрерывное накопление ребенком опыта деятельности и общения, постоянная реконструкция этого опыта составляют стержень процесса образования и основу развития ребенка. Образование призвано давать ребенку не готовые знания, а знания деятельные, которые могут быть приобретены только и исключительно в ходе активного взаимодействия с окружающей средой и которые становятся инструментами решения многообразных проблем – познавательных и нравственных, социальных и трудовых.
Д. Дьюи перевернул традиционную схему обучения: ребенок сначала овладевает знаниями, умениями и навыками, а затем начинает их использовать. Он считал, что ребенок, активно действуя, обнаруживая и используя необходимые для этого знания, овладевая опытом их практического применения, одновременно накапливает различные умения и навыки. При этом знания, умения и навыки получают эмоциональную окраску, наполняются личностными смыслами.
В основе организации образования у Д. Дьюи лежит принцип обучения деланием. «Самый трудный урок, который приходится усвоить ребенку, – это практический: ребенок должен научиться приспособляться к людям и к работе, и если тут постигнет неудача, никакое количество книг не может поправить дело. Практический метод кажется самым простым и самым подходящим для решения этой проблемы. На таком фоне различные предметы: арифметика, география, языки, ботаника и т. п., – сами по себе как бы известные переживания, результат прошлых лет усилий человечества, работа различных поколений. В школе эти знания не простое собрание, не путаная масса отрывочных материалов, а нечто организованное, целое. Отсюда ежедневный опыт ребенка, его жизнь изо дня в день и материал школьных занятий – части одного целого, начало и завершение в жизни человека. Противопоставлять одно другому – все равно что противопоставлять детство и зрелость одного и того же растущего организма»[56].
Причем «для истинного развития здесь необходимо не загромождение памяти фактами, а глубокое и разностороннее знакомство с небольшим числом типичных положений, помогающих справляться с проблемами личного опыта. Надо лишь отказаться от лихорадочного стремления захватить всю громаду знаний в разных областях». Вместо этого следует знакомить детей «с методами и средствами приобретения знаний», с такими положениями и фактами, которые разбудят «в них духовный голод, жажду знания»[57].
Д. Дьюи противопоставил две точки зрения на организацию образования человека – старую, обоснованную гербартианской педагогикой, и новую, педоцентристскую.
Сторонники первой стремились дать прочные и правильно расположенные реальности, найти которые можно только на уроках в предметах преподавания. Они делят каждый предмет на отдельные отрасли, отрасли – на уроки, уроки – на факты и формулы. Заставляя ребенка овладевать шаг за шагом каждой из этих отдельных частей, такие педагоги добиваются, чтобы он овладевал всей площадью. Длина дороги оказывается легко пройденной при условии ее деления на ряд последовательных этапов.
«Поэтому, – подчеркивает Д. Дьюи, – главное внимание обращается на логическое распределение и последовательность в предметах преподавания. При таком взгляде проблема обучения заключается в составлении учебников, разделенных на логические части и, расположенные в известной последовательности, и в преподнесении этих частей классу таким же определенным и постепенным образом. Содержание программы является целью и определяет метод. Ребенок – это просто незрелое существо, и его нужно сделать зрелым, он – поверхность, и его надо углубить; его узкий опыт должен быть расширен. Он должен получать, принимать. Его роль исполнена, если он послушен и дает вести себя»[58].
Согласно другой точке зрения, ребенок является исходной точкой, центром и концом всего: «Надо всегда иметь в виду его развитие, его рост, потому что только они могут служить мерилом… Личность и характер важнее школьных предметов. Целью должно быть не знание или осведомление, а выявление личности. Ужасно обладать всеми знаниями мира, но потерять самого себя. Кроме того, никакие знания не могут быть внедрены в ребенка извне. Ученье есть процесс активный… Не программа, а он должен определять как качество, так и количество обучения»[59].
Для Д. Дьюи целью образования в принципе не может быть усвоение ребенком учебной программы. Ребенок естественным образом превращается в исходную точку обучения, постепенно переходя к логическому постижению предметов. Опираясь на имеющийся у детей опыт, на существующие у них интересы, педагог поддерживает и развивает их познавательную, творческую, созидательную деятельность. Помогает овладеть умением ставить и решать проблемы, расширить кругозор, превратить во внутреннюю потребность систематизировать, классифицировать, объяснять различные явления и события. Постепенно из собственного знания ребенка начинает вырастать логически выстроенная система, позволяющая направлять его активность на будущее.
Образование должно базироваться на исследовательском методе, помогающем ребенку самостоятельно формулировать и решать проблемы, стимулирующем познавательную активность, связывающем освоение мира с личным опытом. Само социокультурное пространство цивилизации Д. Дьюи, по существу, представлял как поле проблемных ситуаций, постижение и разрешение которых составляет содержание жизни человека.
При этом «мышление – единственный метод обучения, который можно назвать по-настоящему умным, так как он использует и обогащает ум. То есть, говоря о методе мышления, важно иметь в виду, что само мышление и есть метод использования ума в процессе приобретения опыта»[60].
Что касается проблем, то они должны быть, с одной стороны, достаточно сложными и провоцирующими мышление, а с другой – не являться настолько трудными, чтобы не быть разрешимыми для ребенка. Вызывая некоторое познавательное замешательство, которое всегда сопровождает появление нового, они должны давать ощущение чего-то знакомого, опираться на имеющийся у ребенка опыт, позволять свободно рассуждать по их поводу и выдвигать гипотезы их решения.
Если ставить задачу обучить ребенка мыслить и сделать познание им мира осмысленным, то ему не следует давать готовых знаний. «Человек, – подчеркивал Д. Дьюи, – думает только тогда, когда, самостоятельно преодолевая трудности проблемной ситуации, ищет свой собственный выход из нее. Если родитель или преподаватель обеспечили условия, которые стимулируют мышление, и заняли доброжелательную позицию, вовлекая ребенка в совместный опыт, можно сказать, что они сделали все возможное, чтобы стимулировать собственное учение. Остальное зависит от тех, кого обучение непосредственно затрагивает. Если ребенок не в состоянии найти собственные решения (конечно, не в изоляции, а во взаимодействии с преподавателем и другими учениками) и выход из проблемы, то он не научится, даже если сумеет повторить правильный ответ со стопроцентной точностью… В такой совместной деятельности преподаватель сам учится и ученик учит, хотя и не сознавая этого, и чем меньше осознается той и другой сторонами, кто дает знания и кто принимает, тем лучше»[61].
При этом Д. Дьюи обращал внимание на то, что: 1) «сообщение материала необходимо»; 2) «материал должен доставляться как стимул, а не с догматической окончательностью и неподвижностью»; 3) «материал, доставленный путем передачи, должен относиться к вопросу, жизненному для личного опыта учащегося»[62]. Учитель должен начинать обучение с уже имеющегося у ребенка опыта как отправной точки его дальнейшего образования. «Задача педагога, – писал Д. Дьюи, – отобрать те факты в пределах существующего опыта, с помощью которых потенциально возможно поставить новые проблемы, побуждающие к дополнительным наблюдениям, расширяющим область последующего опыта»[63].
Педагогическая концепция Д. Дьюи, в которой он стремился обеспечить целостное развитие ребенка, единство процессов воспитания и обучения, вырастала,
во-первых, из понимания им разума как продукта социального опыта;
во-вторых, из трактовки разума как инструмента, с помощью которого человек решает свои жизненные проблемы;
в-третьих, из отождествления морали со способом поведения, зависящим от последствий действий человека в различных ситуациях реальной действительности.
Д. Дьюи показал, как можно соединить естественное развитие ребенка с педагогическим руководством этим процессом; он разработал модель образования, в рамках которой индивидуальное развитие человека и становление его как социального существа, как гражданина гармонизировались, органически дополняя друг друга.
Ребенок и программа[64]
Глубокие теоретические разногласия никогда не бывают беспричинны и надуманны. Они вырастают из элементов конфликта, заключающихся в подлинных проблемах – проблемах подлинных потому, что их элементы, взятые как есть, находятся в конфликте между собой. В каждой значительной проблеме заключены условия, которые в данный момент противоречат друг другу. Разрешения их можно достигнуть, только отбросив старое значение терминов, к ним прикрепленных, и посмотрев на условия с новой точки зрения. Но такая реконструкция требует работы мысли. Поддержка того, что мы уже знаем, и защита его от нападок гораздо легче отказа от сложившихся идей и знакомых фактов.
Таким путем возникают секты – школы мнений. Каждая из них подбирает мысли, соответствующие ей, и затем воздвигает из них полные и независимые истины, вместо того, чтобы смотреть на них как на факторы проблемы, нуждающиеся в проверке.
Основными факторами воспитательного процесса являются незрелое, неразвитое существо и известные социальные задачи, мнения и ценности, воплощенные в зрелом опыте взрослых. Воспитательный процесс есть посредник между этими силами. Такой взгляд на отношение между ними, который обеспечивал бы более полное и более свободное посредничество, является сутью педагогической теории. Но тут выступают вперед усилия мысли.
Гораздо легче видеть различные положения в отдельности, настаивать на одном в ущерб другому и делать из них антагонистов, чем открыть ту сущность, к которой каждый из них принадлежит. Совсем не трудно уцепиться за что-нибудь в натуре ребенка или развитом сознании взрослого и считать это ключом во всей проблеме. Когда это случается с серьезной практической задачей – задачей посредничества – то она превращается в нереальную, а следовательно, неразрешимую теоретическую проблему.
Поддержка того, что мы уже знаем, и защита его от нападок гораздо легче отказа от сложившихся идей и знакомых фактов.
Основными факторами воспитательного процесса являются незрелое, неразвитое существо и известные социальные задачи, мнения и ценности, воплощенные в зрелом опыте взрослых.
Вместо того, чтобы смотреть на воспитание как на нечто положительное и целое, мы видим положения, находящиеся в конфликте между собой. Мы противополагаем ребенка программе; индивидуальную натуру – социальной культуре.
Но круг личных отношений ребенка довольно узок… Его мир есть мир людей с их личными интересами, а не царство фактов и законов… В противоположность этому школьные программы дают материал, бесконечно растягивающийся назад во времени и бесконечно расширяющийся вперед в пространстве… На небольшой клочок его личных воспоминаний и традиций налагаются длинные века истории всех народов.
Вместо того, чтобы смотреть на воспитание как на нечто положительное и целое, мы видим положения, находящиеся в конфликте между собой. Мы противополагаем ребенка программе; индивидуальную натуру – социальной культуре. Каждый отдел педагогических мнений имеет свою противоположность.
Но круг личных отношений ребенка довольно узок. Факты становятся достоянием его опыта только в том случае, если они тесно и определенно затрагивают его собственное благополучие или благополучие его семьи и друзей. Его мир есть мир людей с их личными интересами, а не царство фактов и законов. А ключом к нему являются расположение и симпатия, а не истина, рассматриваемая с точки зрения соответствия внешним фактам. В противоположность этому школьные программы дают материал, бесконечно растягивающийся назад во времени и бесконечно расширяющийся вперед в пространстве. Ребенка берут из знакомой ему физической среды, простирающейся, самое большее, на квадратную милю в окружности, и помещают в необъятный мир, доводя даже до границ Солнечной системы. На небольшой клочок его личных воспоминаний и традиций налагаются длинные века истории всех народов.
…Жизнь ребенка цельна, нераздельна. Он легко и быстро переходит от одного предмета к другому, от одного места к другому и не чувствует при этом ни перехода, ни перерыва. У него нет сознательного изолирования фактов и едва ли есть сознательное различение. Вещи, интересующие его, связаны между собой единством личных и социальных интересов, которые его жизнь несет с собой. То, что является для него главным, составляет, в данный момент, весь его мир. Этот мир подвижен и текуч; его содержание растворяется и меняет форму с поразительной быстротой. Но, в конце концов, это все-таки собственный мир ребенка. Он един и полон, как его собственная жизнь. А когда он попадает в школу, то различные предметы дробят на части этот мир. География отбирает, абстрагирует и анализирует один набор фактов и с определенной точки зрения. Арифметика является другим отделом, грамматика – третьим и так до бесконечности.
…Жизнь ребенка цельна, нераздельна. Он легко и быстро переходит от одного предмета к другому, от одного места к другому и не чувствует при этом ни перехода, ни перерыва. У него нет сознательного изолирования фактов и едва ли есть сознательное различение. Вещи, интересующие его, связаны между собой единством личных и социальных интересов, которые его жизнь несет с собой.
То, что является для него главным, составляет, в данный момент, весь его мир.
Этот мир подвижен и текуч; его содержание растворяется и меняет форму с поразительной быстротой. Но, в конце концов, это все-таки собственный мир ребенка. Он един и полон, как его собственная жизнь. А когда он попадает в школу, то различные предметы дробят на части этот мир.
Кроме того, в школе все эти предметы подверглись известной классификации… Факты взяты из их первоначального места в личном опыте и расположены в порядке, соответствующем некоторым общим принципам.
Кроме того, в школе все эти предметы подверглись известной классификации. Факты взяты из их первоначального места в личном опыте и расположены в порядке, соответствующем некоторым общим принципам. А между тем классификация не составляет сущности детского опыта; жизнь не преподносит индивидууму явлений, разделенных по рубрикам. Разнообразие его личного опыта объединено жизненностью симпатий и рядом деятельностей. Ум взрослого настолько сжился с представлением о логически расположенных фактах, что он не признает – не может понять той массы разделяющих и реформирующих сил, влиянию которых подвергается факт из личного опыта, прежде чем он может появиться в виде научной идеи или предмета преподавания. Для интеллекта принципы должны быть выделены и определены; факты должны быть объяснены в соответствии с этими принципами, а не сами по себе. Они должны быть собраны вокруг нового центра, отвлеченного и идеального. Все это указывает на развитие специальных умственных интересов. Это указывает на уменье смотреть на факты объективно и беспристрастно, т. е. безотносительно к их месту и значению в личном опыте. Это указывает на способность анализировать и синтезировать. Это указывает на высоко развитые умственные привычки и владение техникой и аппаратом, необходимыми для научного исследования. Одним словом, классифицированные предметы являются продуктом науки веков, а не опыта ребенка.
Эти явные отклонения и несогласия между ребенком и программой могут быть увеличены до бесконечности. Но мы имеем уже достаточное количество основных противоречий: прежде всего узкий, но личный мир ребенка, противополагаемый безличному, но бесконечному миру времени и пространства; во-вторых, единство и полноту детской жизни, не соответствующие специализации программы и ее делению на рубрики; в-третьих, отвлеченные принципы логической классификации и распределения, и практика и наука детской жизни. Из этих элементов конфликта возникают различные педагогические секты. Одна школа обращает внимание на содержание программы, сравнивая ее с содержанием личного детского опыта. Выходит так, как будто они говорят: жизнь ребенка мелка, узка и несовершенна, в таком случае преподавание откроет ему широкий мир со всей полнотой и сложностью его содержания. Жизнь ребенка эгоистична, центрична, импульсивна. В таком случае в этих предметах будет найден объективный мир истины, законности и порядка. Его опыт смутен, неопределенен и зависит от настроения момента и данных условий? В таком случае науки преподнесут ему мир, основанный на вечных и общих истинах; мир, в котором все размерено и определено. Отсюда следует мораль: игнорируй и умаляй индивидуальные особенности, причуды и опыт ребенка. Это то, от чего надо отделаться. Они должны быть заглушены и ограничены.
А между тем классификация не составляет сущности детского опыта; жизнь не преподносит индивидууму явлений, разделенных по рубрикам.
…Классифицированные предметы являются продуктом науки веков, а не опыта ребенка.
…Мы имеем уже достаточное количество основных противоречий:
прежде всего узкий, но личный мир ребенка, противополагаемый безличному, но бесконечному миру времени и пространства;
во-вторых, единство и полноту детской жизни, не соответствующие специализации программы и ее делению на рубрики;
в-третьих, отвлеченные принципы логической классификации и распределения, и практика и наука детской жизни.
Одна школа обращает внимание на содержание программы, сравнивая ее с содержанием личного детского опыта. Выходит так, как будто они говорят: жизнь ребенка мелка, узка и несовершенна…
Наша работа как воспитателей заключается в том, чтобы дать взамен этих поверхностных и случайных явлений прочные и правильно расположенные реальности; а их можно найти только в предметах преподавания и на уроках. Разделите каждый предмет на отдельные отрасли; отрасли – на уроки; каждый урок – на определенные факты и формулы. Заставьте ребенка овладеть шаг за шагом каждой из этих отдельных частей, и, наконец, он овладеет всей площадью. Дорога, которая кажется такой длинной, если на нее смотреть в целом, может быть легко пройдена, при условии ее деления на целый ряд ступеней. Поэтому главное внимание обращается на логическое распределение и последовательность в предметах преподавания. При таком взгляде проблема обучения заключается в составлении учебников, разделенных на логические части, расположенные в известной последовательности, и в преподнесении этих частей классу таким же определенным и постепенным образом.
Содержание программы является целью и определяет метод. Ребенок – это просто незрелое существо, и его нужно сделать зрелым; он поверхность, и его надо углубить; его узкий опыт должен быть расширен. Он должен получать, принимать. Его роль исполнена, если он послушен и дает вести себя.
Не так говорит другая секта. Ребенок – это исходная точка, центр и конец всего. Надо всегда иметь в виду его развитие, его рост, потому что только они могут служить мерилом. Все предметы преподавания должны служить его росту; они лишь инструменты, имеющие ценность постольку, поскольку они служат этой цели. Личность и характер важнее школьных предметов. Целью должно быть не знание или осведомление, а выявление личности. Ужасно обладать всеми знаниями мира, но потерять самого себя. Кроме того, никакие знания не могут быть внедрены в ребенка извне. Ученье есть процесс активный: оно предполагает достижение всего посредством ума; оно основано на органической ассимиляции, исходящей изнутри. Буквально, мы должны стать на место ребенка и исходить от него. Не программа, а он должен определять как качество, так и количество обучения.
Единственный правильный метод тот, который следит за достижениями ума и его способностью ассимиляции. Содержание программы есть только умственная пища, возможный питательный материал. Он не может сам переварить себя и превратиться собственными усилиями в кости, мускулы и кровь. Источником всего мертвого, механического и формального в школах является как раз это подчинение программе жизни и опыта ребенка. Именно поэтому «учение» стало синонимом чего-то неприятного, а урок – тождественен тяжелой обязанности.
Жизнь ребенка эгоистична, центрична, импульсивна. В таком случае в этих предметах будет найден объективный мир истины, законности и порядка.
Отсюда следует мораль: игнорируй и умаляй индивидуальные особенности, причуды и опыт ребенка.
Разделите каждый предмет на отдельные отрасли… Заставьте ребенка овладеть шаг за шагом каждой из этих отдельных частей, и, наконец, он овладеет всей площадью.
При таком взгляде проблема обучения заключается в составлении учебников, разделенных на логические части, расположенные в известной последовательности, и в преподнесении этих частей классу таким же определеным и постепенным образом.
Содержание программы является целью и определяет метод. Ребенок – это просто незрелое существо, и его нужно сделать зрелым; он поверхность, и его надо углубить…
Это основное противоположение ребенка программе, выявленное в этих двух доктринах, может быть подкреплено целым рядом других выражений. «Дисциплина» является лозунгом тех, кто возвеличивает программу; «интерес» – тех, кто на своем гербе начертал слово «Ребенок». Исходной точкой первых является логика, вторых – психология. Первые выдвигают необходимость хорошего образования для учителя; вторые – необходимость симпатии к ребенку и знания его естественных инстинктов.
«Руководство и контроль» – вот требования одной школы; «свобода и инициатива» – другой. Здесь утверждается законность; там провозглашается непосредственность. Одним дорого все старое, все то, что было достигнуто трудом и усилиями в течение веков; симпатии других лежат на стороне нового, меняющегося, прогрессивного. И они взаимно обвиняют друг друга в инертности и рутине, с одной стороны, в хаосе и анархизме – с другой. В ответ на упреки в пренебрежении к священному авторитету и обязанностям слышатся обвинения в подавлении индивидуальности и в проявлении тиранического деспотизма.
Такие разногласия редко доводятся до логического разрешения. Здравый смысл не может помириться с их крайностями, и поэтому они предоставляются теоретикам, между тем как здравый смысл колеблется в лабиринте компромиссов. И вот необходимость объединения теории с практическим здравым смыслом возвращает нас к нашим первым положениям, а именно к тому, что мы имеем перед собой условия, которые неминуемо бывают связаны между собой в процессе воспитания, так как этот последний является процессом связующим и приспособляющим.
В таком случае, в чем же состоит задача? Да именно в том, чтобы отделаться от предвзятого мнения, что есть какая-то разница в качестве (в отличие от степени) между детским опытом и различными предметами, входящими в состав программы. Со стороны ребенка все дело в том, чтобы увидеть, что его опыт содержит элементы – факты и истины – того же самого порядка, которые входят в школьный курс; и, что еще важнее, понять, что этому опыту присущи те же переживания, поводы и интересы, которые действовали в развитии и распределении школьного курса. Со стороны ученья вопрос состоит в том, чтобы рассматривать их как выявление сил, присущих ребенку, и отыскать тот мостик, который должен быть возведен между опытом ребенка в настоящий момент и его более зрелым состоянием.
Не так говорит другая секта (школа). Ребенок – это исходная точка, центр и конец всего…Все предметы преподавания должны служить его росту…
Личность и характер важнее школьных предметов. Целью должно быть не знание или осведомление, а выявление личности.
Ужасно обладать всеми знаниями мира, но потерять самого себя. Кроме того, никакие знания не могут быть внедрены в ребенка извне… Не программа, а ребенок должен определять как качество, так и количество обучения.
Источником всего мертвого, механического и формального в школах является как раз это подчинение программе жизни и опыта ребенка.
«Дисциплина» является лозунгом тех. кто возвеличивает программу; «интерес» – тех, кто на своем гербе начертал слово «Ребенок». Исходной точкой первых является логика, вторых – психология.
Оставьте мысль о школьном курсе как о чем-то определенном и законченном, как о чем-то чуждом детскому опыту; перестаньте думать и о детском опыте как о чем-то решительном и прочном; смотрите на него как на нечто, находящееся в зачаточном состоянии, текучее, жизненное, и тогда вы увидите, что ребенок и программа – это только две границы одного и того же процесса. Совершенно так же, как две точки определяют прямую линию, так и современное состояние ребенка, с одной стороны, и научные факты и истины – с другой, определяют обучение. В сущности, ученьем называется постоянная перестройка, двигающаяся от непосредственного опыта ребенка к организованной массе истины, которую мы называем наукой.
Различные предметы преподавания – арифметика, география, язык, ботаника и т. п. – суть не что иное, как опыт, опыт расовый. В них воплощены конечные результаты усилий и достижений человеческой расы, поколение за поколением. Они являются не только простым собранием, не только ворохом, состоящим из различных клочков опыта, но в организованном и систематизированном виде.
Следовательно, факты и истины, заключенные в детском опыте, а также и в школьном курсе, суть первый и последний знак одной и той же сущности. Противополагать их друг другу – значит противополагать детство зрелости, той же самой развивающейся жизни; это значит восстанавливать друг против друга стремление к движению и конечные результаты одного и того же процесса; это значит предполагать, что природа ребенка и его судьба враждуют друг с другом.
Если это так, то проблема об отношении ребенка к программе может быть сформулирована следующим образом: какую пользу в отношении воспитания может нам оказать предвидение конца с самого начала работы? Какую помощь оказывает оно нам в работе с младшим возрастом и в предвидении более поздних ступеней? Мы уже согласились относительно того, что обучение представляет возможности развития, заключающиеся и в непосредственном опыте ребенка; но, в конце концов, это обучение не является составной частью этой жизни. В таком случае зачем или как использовать его?
«Руководство и контроль» – вот требования одной школы; «свобода и инициатива» – другой.
Со стороны ребенка все дело в том, чтобы увидеть, что его опыт содержит элементы – факты и истины – того же самого порядка, которые входят в школьный курс; и, что еще важнее, понять, что этому опыту присущи те же переживания, поводы и интересы, которые действовали в развитии и распределении школьного курса.
Со стороны ученья вопрос состоит в том, чтобы рассматривать их как выявление сил, присущих ребенку, и отыскать тот мостик, который должен быть возведен между опытом ребенка в настоящий момент и его более зрелым состоянием.
Ребенок и программа – это только две границы одного и того же процесса.
В сущности, ученьем называется постоянная перестройка, двигающаяся от непосредственного опыта ребенка к организованной массе истины, которую мы называем наукой…
В этом вопросе содержится и ответ на него. Видеть результат – значит знать, в каком направлении движется данный опыт, в том случае, если это движение нормально и правильно. Отдаленная точка, не имеющая для нас никакого значения именно вследствие своей отдаленности, становится чрезвычайно важной с того момента, как она становится показателем направления движения. Если смотреть таким образом, то не может быть отдаленных результатов, к которым надо стремиться, но есть только руководящие методы в работе с настоящим. Другими словами, систематизированный и определенный опыт взрослых имеет для нас значение для объяснения жизни ребенка в том виде, в каком она стоит перед нами, и для подхода к руководству ею.
Разберем обе эти мысли: объяснение и руководство.
Непосредственный опыт ребенка сам себя ни в каком случае не объясняет; он далеко не закончен; он далеко не совершенен и является лишь признаком определенного стремления к росту. Если мы будем обращать внимание только на то, что ребенок производит в каждый данный момент, мы непременно запутаемся. Мы не можем понять значения его действий.
Крайнее принижение ребенка в моральном и умственном отношении или сентиментальная идеализация его происходят от одного общего заблуждения. Оба происходят от того, что на стадии роста или движения смотрят как на нечто определенное и законченное. Первые не видят обещаний, содержащихся в действиях и чувствах, которые, взятые сами по себе, могут показаться мало обещающими и отталкивающими; вторые не понимают того, что даже самые приятные и красивые действия – только знаки, которые начинают портиться и разлагаться с того самого момента, как их принимают за определенные достижения…
Если мы будем изолировать наклонности, цели и опыт ребенка от того места, которое они занимают, и той роли, которую они играют в развитии опыта, то все они будут стоять на одном уровне; все они одинаково хороши и одинаково плохи. Но в общем движении жизни различные элементы стоят на различных ступенях по своей ценности.
…Факты и истины, заключенные в детском опыте, а также и в школьном курсе, суть первый и последний знак одной и той же сущности. Противополагать их друг другу – значит противополагать детство зрелости той же самой развивающейся жизни…
Видеть результат – значит знать, в каком направлении движется данный опыт, в том случае, если это движение нормально и правильно. Отдаленная точка, не имеющая для нас никакого значения именно вследствие своей отдаленности, становится чрезвычайно важной с того момента, как она становится показателем направления движения.
…Систематизированный и определенный опыт взрослых имеет для нас значение для объяснения жизни ребенка в том виде, в каком она стоит перед нами, и для подхода к руководству ею.
Крайнее принижение ребенка в моральном и умственном отношении или сентиментальная идеализация его происходят… от того, что на стадии роста или движения смотрят как на нечто определенное и законченное.
Некоторые из детских поступков являются признаками упадочных тенденций; они – лишь пережитки в функциях органа, исполнившего свою роль и выходящего из употребления. Поддерживать такие качества значит задерживать развитие на более низкой ступени; значит систематически способствовать сохранению рудиментарной фазы роста. Другие деятельности являются признаком нарастающей силы и интереса; к ним вполне применимо выражение: «куй железо, пока горячо», и вопрос стоит так: или теперь, или никогда. Если их отобрать, использовать, обратить на них особенное внимание, то они могут быть поворотным пунктом к добру для всей будущности ребенка; если ими пренебречь, то случай безвозвратно упущен. Третьи поступки и чувства имеют пророческое значение; они – лишь проблески того света, который будет ровно светить только в отдаленном будущем. Что касается до них, то с ними в данное время делать нечего, надо предоставить их самим себе и ждать того времени, когда ими можно будет руководить.
Совершенно так же, как слабой стороной «старого воспитания» были противоположение незрелости ребенка зрелости взрослого и взгляд на эту незрелость как на нечто, от чего надо отделаться как можно скорее и как можно основательнее, так и в «новом воспитании» есть одна опасность, а именно – взгляд на силы и интересы ребенка как на нечто законченное и значительное само по себе. В действительности его знания и достижения текучи и подвижны. Они меняются изо дня в день и с часу на час.
Было бы очень плохо, если бы изучение ребенка оставило в уме масс такое представление, что ребенок известного возраста обладает определенным запасом стремлений и интересов, которые и следует культивировать в том виде, в каком они есть.
Интересы суть, в действительности, не что иное, как определенное отношение к возможному опыту; они еще далеко не достижения; их ценность заключается в возможности подъема, которую они предоставляют, но не в завершении опыта. Если смотреть на явления данного возраста как на заключающие в себе и свое объяснение, и свое содержание, то в результате неминуемо появятся потворствование и порча.
Мы потворствуем всякой силе – взрослого или ребенка, – если мы ее рассматриваем на данном уровне сознания. А между тем, ее подлинное значение заключается в тех возможностях достижения более высоких ступеней, которые в ней заключены. В этом направлении и нужна работа. Взывание к интересу на том уровне, на котором он находится, ведет к возбуждению; поступать так – значит играть с силой, все время шевеля ее, но не указывая ей конечной цели.
Первые не видят обещаний, содержащихся в действиях и чувствах, которые, взятые сами по себе, могут показаться мало обещающими и отталкивающими; вторые не понимают того, что даже самые приятные и красивые действия – только знаки, которые начинают портиться и разлагаться с того самого момента, как их принимают за определенные достижения…
…В общем движении жизни различные элементы стоят на различных ступенях по своей ценности. Некоторые из детских поступков являются признаками упадочных тенденций; они – лишь пережитки в
функциях органа, исполнившего свою роль…
Другие деятельности являются признаком нарастающей силы и интереса; к ним вполне применимо выражение: «куй железо, пока горячо», и вопрос стоит так: или теперь, или никогда. Если их отобрать, использовать, обратить на них особенное внимание, то они могут быть поворотным пунктом к добру для всей будущности ребенка; если ими пренебречь, то случай безвозвратно упущен.
Непрерывное начинание, непрерывный подступ к деятельности, которая все не наступает, так же вредно в практическом отношении, как постоянное подавление инициативы ради предполагаемых интересов, свойственных более совершенной мысли или воле. Это похоже на то, что ребенок постоянно пробует, но никогда не ест; его нёбо всегда раздражено, но он никогда не получает того органического удовольствия, которое наступает только после того, как пища будет переварена и превратится в действующую силу.
Как бы в противовес такому мнению содержание природоведения, истории и искусства раскрывает перед нами настоящего ребенка. Мы не понимаем значения ни его наклонностей, ни его действий и можем смотреть на них только как на прорастающие семена, развертывающиеся почки или зреющий фрукт. Всего видимого мира слишком мало, чтобы ответить на вопрос о значении стремления ребенка к свету и форме. Далеко не слишком много всей физики как науки, чтобы объяснить нам настоящим образом, что заключается в простом вопросе ребенка, требующем разъяснения по поводу случайного изменения, привлекшего его внимание. Всего искусства Рафаэля[65] или Коро[66] не слишком много, чтобы помочь нам оценить импульсы, под влиянием которых ребенок рисует или красит.
Все это относится к содержанию преподавания как к объясняющему фактору. Его дальнейшее применение к руководству и направлению является лишь развитием той же самой мысли. Объяснить факт – значит суметь увидеть его в его жизненном движении, увидеть его связь с ростом. Но смотреть на него как на часть нормального роста – значит обеспечить себе возможность руководить им. Руководство не есть внешнее принуждение. Оно состоит в том, чтобы дать свободу жизненному процессу для его собственного, более целесообразного выявления. То, что было сказано о презрении к детскому опыту вследствие его отдаленности от опыта взрослых и от сантиментальной идеализации наивных детских капризов и поступков, может быть повторено и здесь, но несколько иными словами. Есть люди, которые не видят средины между насилием над ребенком и предоставлением его самому себе. И не видя этой средины, одни выбирают один метод, другие – другой. И те и другие впадают в ту же самую ошибку. И те и другие не видят, что развитие есть определенный процесс, имеющий свои собственные законы и который может быть доведен до конца только при наличии подходящих и нормальных условий. Для того, чтобы правильно объяснить незрелые импульсы ребенка в счете, измерении и ритмическом расположении предметов, надо обладать математическим образованием, т. е. знанием математических формул и тех отношений, которые в истории расы возникли из таких же несовершенных начинаний. Знать всю историю развития, заключенную между этими двумя границами, значит просто понимать, на какую ступень следует встать ребенку в каждый данный момент, с какой целью он должен применить свой слепой импульс, чтобы он прояснился и приобрел силу.
Третьи поступки и чувства имеют пророческое значение; они лишь проблески того света, который будет ровно светить только в отдаленном будущем.
Совершенно так же, как слабой стороной «старого воспитания» были противоположение незрелости ребенка зрелости взрослого и взгляд на эту незрелость как на нечто, от чего надо отделаться как можно скорее и как можно основательнее, так и в «новом воспитании» есть одна опасность, а именно – взгляд на силы и интересы ребенка как на нечто законченное и значительное само по себе.
Если смотреть на явления данного возраста как на заключающие в себе и свое объяснение, и свое содержание, то в результате неминуемо появится потворствование и порча.
Взывание к интересу на том уровне, на котором он находится, ведет к возбуждению; поступать так – значит играть с силой, все время шевеля ее, но не указывая ей конечной цели.
И еще раз, если «старое воспитание» игнорировало динамические качества, развивающиеся силы, свойственные детскому опыту, и, следовательно, придерживалось того мнения, что руководство и контроль должны поставить ребенка на определенный путь и заставить его идти по нему, то «новое воспитание» находится в опасности посмотреть па идею развития слишком щепетильно и поверхностно. Оно ожидает от ребенка, что он «разовьет» тот или другой факт, ту или другую истину из своего собственного ума. Ему предлагают самому придумывать вещи или делать их, не создавая для него условий, необходимых для возбуждения мысли и руководства ею. Из ничего нельзя ничего и сделать; из несовершенного может быть создано только несовершенное – и это именно и случается, когда мы отсылаем ребенка к его собственной личности как к чему-то конечному и предлагаем ему создавать из этого новые истины природы и поведения. Ожидать от ребенка, что он может создать целый мир только из своего ума, так же безрассудно, как и попытка любого философа в разрешении этой задачи.
Развитие совсем не состоит только в получении чего-нибудь из своего собственного ума. Оно состоит в развитии опыта и в опыте, действительно необходимом. А это возможно только в том случае, если будет создана воспитательная среда, которая даст возможность функционировать тем силам и интересам, которые будут сочтены ценными. Они должны действовать, а как они будут действовать, зависит всецело от стимулов, которыми они будут окружены, и от материалов, на которых они будут упражняться. Таким образом, задача руководства заключается в подборе подходящих стимулов для тех импульсов и инстинктов, которые желательно применить в приобретении нового опыта. Какие новые опыты желательны и какие для этого нужны стимулы, нельзя сказать, не имея ясного представления о том развитии, которое имеют в виду; одним словом, до тех пор, пока знание взрослых не будет привлечено к раскрытию возможного поприща, стоящего перед ребенком.
Как бы в противовес такому мнению содержание природоведения, истории и искусства раскрывает перед нами настоящего ребенка.
Мы не понимаем значения ни его наклонностей, ни его действий и можем смотреть на них только как на прорастающие семена, развертывающиеся почки или зреющий фрукт.
Все это относится к содержанию преподавания как к объясняющему фактору. Его дальнейшее применение к руководству и направлению является лишь развитием той же самой мысли. Объяснить факт – значит суметь увидеть его связь с ростом.
Но смотреть на него как на часть нормального роста – значит обеспечить себе возможность руководить им.
Руководство не есть внешнее принуждение. Оно состоит в том, чтобы дать свободу жизненному процессу для его собственного, более целесообразного выявления.
Полезно было бы сделать различие и установить связь между логическим и психологическим видами опыта; первый может занять место содержания преподавания, второй – помочь установить связь с ребенком. Психологическое утверждение опыта следует за его собственным ростом; он историчен; он отмечает действительные шаги, как неровные и неуверенные, так и уверенные и достигающие известных результатов. Логическая точка зрения, с другой стороны, предполагает, что развитие достигло известного совершенства. Она пренебрегает процессом и считается только с результатами. Она суммирует и распределяет, и отделяет, таким образом, конечные результаты от действительных шагов, благодаря которым они появились.
Разницу между логическим и психологическим можно сравнить с разницей между заметками, которые делает исследователь в новой стране, отмечая следы и отыскивая путь своими собственными средствами, и законченной картой, начертанной после того, как местность хорошо изучена. И то, и другое взаимно зависят друг от друга. Без более или менее случайных и отклоняющихся от истины путей, проложенных исследователем, нельзя было бы собрать фактов, дающих возможность начертить более полный и связный план. Но первоначальная экскурсия не принесла бы никому пользы, если бы она не подверглась сравнению и проверке через путешествия, предпринятые другими; т. е., если бы новые географические открытия, переход через реки, восхождение на горы и т. п. рассматривались как случайные происшествия в путешествии отдельного путешественника, а не в связи с подобными же уже известными фактами. На карте приводятся в порядок индивидуальные опыты, связанные между собой независимо от местных и временных условий и случайностей, сопутствующих их первоначальным открытиям.
Какой же смысл в формулированном утверждении опыта? Какой смысл в карте?
Есть люди, которые не видят средины между насилием над ребенком и предоставлением его самому себе. И не видя этой средины, одни выбирают один метод, другие – другой. И те и другие впадают в ту же самую ошибку. И те и другие не видят, что развитие есть определенный процесс, имеющий свои собственные законы…
И еще раз, если «старое воспитание» игнорировало динамические качества, развивающиеся силы, свойственные детскому опыту, и, следовательно, придерживалось того мнения, что руководство и контроль должны поставить ребенка на определенный путь и заставить его идти по нему, то «новое воспитание» находится в опасности посмотреть на идею развития слишком щепетильно и поверхностно.
Ожидать от ребенка, что он может создать целый мир только из своего ума, так же безрассудно, как и попытка любого философа в разрешении этой задачи.
Развитие… состоит в развитии опыта и в опыте, действительно необходимом.
Хорошо, скажем сначала, чего нет в карте: карта не может заменить личного опыта. Карта не может заменить действительного путешествия. Логически составленный научный материал или материал для изучения и обучения не может заменить личного опыта. Математическая формула падающего тела не может заменить личного контакта и непосредственного опыта в отношении падающих предметов. Но карта как суммирование, как расположенный в известном порядке предшествующий опыт может служить руководством для дальнейших исследований; она указывает направление; она облегчает контроль; она сберегает силы, оберегая от бесполезных путешествий и указывая пути, приводящие быстрее и вернее к желательным результатам.
При помощи карты каждый новый путешественник может воспользоваться результатами исследований других лиц, не тратя тех сил и времени, которые были ими потрачены и которые пришлось бы потратить и ему, если бы он не имел перед собой объективной и обобщенной записи их деяний. То, что мы называем наукой или предметом обучения, придает чистому продукту прошлого опыта форму, наиболее полезную для будущего. Она представляет из себя богатство, которое может, в один прекрасный момент, возбудить интерес. Она экономит работу мысли во всех отношениях.
При этом память напрягается меньше, потому что факты сгруппированы вокруг одного общего принципа, вместо того, чтобы быть связанными только разными инцидентами, сопутствующими их открытию. Наблюдению оказывается помощь, потому что при таких условиях мы знаем, что надо смотреть и где смотреть. Никто не станет спорить, что есть разница между разыскиванием иголки в стоге сена и разыскиванием известной бумаги в кабинете, содержащемся в порядке. В таком случае рассуждение получает известное направление, потому что бывают указаны общие пути, по которым обыкновенно идут мысли, так что не приходится переходить от одной случайной ассоциации к другой.
Полезно было бы сделать различие и установить связь между логическим и психологическим видами опыта; первый может занять место содержания преподавания, второй – помочь установить связь с ребенком.
Логическая точка зрения, с другой стороны, предполагает, что развитие достигло известного совершенства. Она пренебрегает процессом и считается только с результатами.
Карта не может заменить действительного путешествия. Логически составленный научный материал или материал для изучения и обучения не может заменить личного опыта… Но карта как суммирование, как расположенный в известном порядке предшествующий опыт может служить руководством для дальнейших исследований…
Никто не станет спорить, что есть разница между разыскиванием иголки в стоге сена и разыскиванием известной бумаги в кабинете, содержащемся в порядке. В таком случае… бывают указаны общие пути, по которым обыкновенно идут мысли…
Суть науки в логической передаче опыта; ее ценность не заключается в ней самой; ее значение – в точке зрения, методе. Она стоит между более случайным и обширным опытом прошлого и более проверенным и приведенным в порядок опытом будущего. Она представляет опыт прошлого в более чистой форме, делающей его более подходящим, более значительным и более плодотворным для опыта будущего. Отвлечения, обобщения и классификации, введенные ею, не имеют большого значения для будущего. Следовательно, формулированные результаты не должны противополагаться процессу роста. Логическое не должно ставиться выше психологического. Просмотренный и приведенный в порядок опыт занимает критическое положение в процессе роста. Он отмечает поворотный пункт. Он указывает нам на то, как воспользоваться преимуществами прежних усилий для контроля будущих предприятий. В широком смысле логическая точка зрения сама по себе психологична; она имеет значение как определенный пункт в развитии опыта, а ее оправдание заключается в той роли, которую она будет играть в дальнейшем росте, росте, которому она способствовала. Отсюда вытекает необходимость опять вернуть содержание занятий и предметы преподавания к тому опыту, из которого они были взяты. Они нуждаются в психологической подкладке; они должны быть повернуты обратно, должны быть опять возвращены к тому опыту, из которого возникли и благодаря которому получили свое значение.
Таким образом, каждый предмет преподавания имеет две стороны: одну – для ученого, другую – для учителя; они ни в каком случае не противоречат друг другу, но, в то же время, и не идентичны. Для ученого содержание программы представляет из себя просто собрание истин, которыми можно воспользоваться для постановки новых проблем и новых исследований, чтобы получить в результате проверенные выводы. Для него наука имеет самодовлеющее значение. Он сравнивает отдельные ее части между собой и связывает их с новыми фактами. Как ученый, он не обязан выходить за ее границы, а если он делает это, то с единственной целью получить побольше фактов того же сорта.
Задача учителя совсем другая. Как учитель, он не заинтересован в том, чтобы прибавлять новые факты к той отрасли науки, которую он преподает; он заинтересован ею постольку, поскольку она дает ему возможность представить известную ступень развития опыта. Его задача заключается в том, чтобы ввести живое, личное экспериментирование.
Следовательно, его, как учителя, в каждом предмете интересуют те способы, которыми можно сделать этот предмет частью опыта, и вопросы вроде следующих: какой частью детского опыта можно воспользоваться для этой цели; как использовать эти элементы; каким образом его собственное знание предмета может помочь объяснить детские потребности и действия и определить ту среду, в которую должен быть поставлен ребенок для того, чтобы можно было правильно руководить его ростом. Он заинтересован не предметом как таковым, а предметом как определенным фактом в полном и развивающемся опыте. Смотреть на него так – значит подводить под него психологическое основание.
Суть науки в логической передаче опыта…Она стоит между более случайным и обширным опытом прошлого и более проверенным и приведенным в порядок опытом будущего.
В широком смысле логическая точка зрения сама по себе психологична; она имеет значение как определенный пункт в развитии опыта…
Отсюда вытекает необходимость опять вернуть содержание занятий и предметы преподавания к тому опыту, из которого они были взяты. Они нуждаются в психологической подкладке.
Для ученого наука имеет самодовлеющее значение. Он сравнивает отдельные ее части между собой и связывает их с новыми фактами… Задача учителя совсем другая. Как учитель, он не заинтересован в том, чтобы прибавлять новые факты к той отрасли науки, которую он преподает… Его задача заключается в том, чтобы ввести живое, личное экспериментирование…
Ошибка состоит в том, что обыкновенно имеют в виду эти обе стороны содержания программы, благодаря чему ребенок противопоставляется школьному курсу, как это было указано выше. Предмет в том виде, в каком он представляется ученому, не имеет прямой связи с настоящим опытом ребенка. Он стоит вне его. И здесь опасность не только теоретическая. На деле мы получаем угрозы со всех сторон. Учебники и учитель соперничают друг с другом, чтобы представить ребенку предмет как раз в том виде, в каком он стоит перед специалистом; потому что те изменения и просмотры, которым он подвергается, сводятся лишь к исключению некоторых слишком трудных научных положений, да к приспособлению материала к более низкому умственному уровню; при этом материя совсем не связывается с жизненными интересами, но дается как замена или прибавка к детскому опыту.
Это имеет три дурных последствия: во-первых, отсутствие органической связи с тем, что ребенок уже чувствовал, видел и любил, придает материалу чисто формальный и символический характер. Правда, в некотором смысле надо очень высоко ценить все символическое и формальное. Непосредственная форма, действительный символ могут служить методом при овладении и открытии истины. Они являются инструментами, при помощи которых индивидуум продвигается более уверенно в неисследованные области, и средствами, при помощи которых он выявляет те реальности, которые ему удалось добыть в своих прежних поисках.
Но это может быть только в том случае, если символ действительно символизирует – если он заменяет и суммирует тот опыт, через который индивидуум уже прошел. Символ, введенный извне, не выведенный из предварительной деятельности, есть не что иное, как только символ; он мертв и бесплоден. А всякий факт, взятый из арифметики, грамматики или географии, не имеющий никакого отношения к тому, что раньше занимало значительное место в жизни ребенка, насильственно занимает это место. Он еще не реальность, а только знак, который мог бы войти в область опыта, если бы были соблюдены известные условия. Но категорическое представление факта как чего-то известного другим и требующего от ребенка только запоминания, исключает возможность соблюдения этих условий. Оно сводит факт на степень иероглифа, который можно понять, если имеешь к нему ключ. Но так как связующая нить отсутствует, то он является просто чем-то интересным, волнующим и затемняющим ум, – мертвым грузом, который надо нести.
Предмет в том виде, в каком он представляется ученому, не имеет прямой связи с настоящим опытом ребенка. Он стоит вне его. И здесь опасность не только теоретическая… Учебники и учитель соперничают друг с другом, чтобы представить ребенку предмет как раз в том виде, в каком он стоит перед специалистом…
Это имеет три дурных последствия…
…Во-первых, отсутствие
органической связи с тем, что ребенок уже чувствовал, видел и любил, придает материалу чисто формальный и символический характер…
Вторым злом такого навязывания знаний извне является отсутствие мотивировки.
Цель, которую ребенок сам себе ставит, заставляет его отыскивать средства для ее достижения. Но когда какой-нибудь материал дается как урок, который надо выучить, то связующие нити между потребностью и целью явно отсутствуют.
Вторым злом такого навязывания знаний извне является отсутствие мотивировки. Во всем этом нет не только фактов или истин, которые были почувствованы раньше и к которым можно было бы присоединить, с которыми можно было бы ассимилировать новые истины, но даже нет никакого стремления к ним, потребности, спроса. Когда под содержание обучения подводится психологическое основание, т. е. когда на него смотрят как па последствие существующих наклонностей и деятельностей, то совсем не трудно включить в него несколько препятствий, умственных, практических или этических, которые можно направлять соответствующим образом, если нужно овладеть определенной истиной. Такая необходимость представляет лишний повод для учения. Цель, которую ребенок сам себе ставит, заставляет его отыскивать средства для ее достижения. Но когда какой-нибудь материал дается как урок, который надо выучить, то связующие нити между потребностью и целью явно отсутствуют. Все, что есть механического и мертвого в обучении, является результатом этого отсутствия мотивировки. Во всем органическом и жизненном есть несомненная связь – в нем предполагается игра между умственными запросами и материальной средой.
Третье зло состоит в том, что даже самый научный материал, расположенный самым логическим образом, теряет это качество, если его излагают детям чисто внешним, трафаретным способом. Обыкновенно он подвергается некоторым изменениям с целью исключения некоторых слишком трудных для понимания частей и смягчения связанных с ними препятствий. Что же получается? Выпадают как раз те стороны, которые являются наиболее важными с точки зрения ученого и наиболее ценными в логике современных исследований и классификаций. В них затемняется то, что действительно возбуждает мысль, и уничтожаются организующие функции. Или, как мы обыкновенно говорим, мыслительные силы ребенка и его способности отвлечения и обобщения не развиваются соответствующим образом.
Третье зло состоит в том, что даже самый научный материал, расположенный самым логическим образом, теряет это качество, если его излагают детям чисто внешним, трафаретным способом.
Итак, предметы преподавания лишаются своей логической ценности и даются только как материал «для памяти». В этом и заключается противоречие: ребенок не пользуется преимуществами ни логической формулировки взрослых, ни своими собственными правами мышления и ответа. Следовательно, логика
ребенка сковывается и умерщвляется, и мы должны быть счастливы, если ему не преподносится нечто противоположное науке.
Если содержание урока таково, что может занять определенное место в расширяющемся сознании ребенка, если оно вытекает из его прежних дел, мыслей и огорчений и может быть применено в его дальнейших достижениях и восприятиях, то не приходится прибегать ни к каким методическим ухищрениям для возбуждения «интереса».
Итак, предметы преподавания лишаются своей логической ценности и даются только как материал «для памяти». В этом и заключается противоречие: ребенок не пользуется преимуществами ни логической формулировки взрослых, ни своими собственными правами мышления и ответа. Следовательно, логика ребенка сковывается и умерщвляется, и мы должны быть счастливы, если ему не преподносится нечто противоположное науке, бесцветная и бессодержательная смесь того, что начало приобретать научную жизненность поколение или два тому назад, – вырождающееся воспоминание того, что кем-то было когда-то сформулировано на основании опыта, приобретенного предшествующим ему лицом.
Перечень зол еще не кончается этим. Обыкновенно приверженцы противоположных неверных теорий действуют заодно. Но психологические соображения можно только оттолкнуть в сторону; совсем уничтожить их нельзя. Гоните их в дверь, они влетят в окно. Какие бы то ни было мотивы ведь надо иметь, какие бы то ни было связи между умом и материалом, над которым он работает, должны быть установлены. Без этих связей продвигаться вперед нельзя; единственно, в чем состоит вопрос, это в том, будет ли это продвижение исходить из самого материала и его связи с умом или внесено со стороны. Если содержание урока таково, что может занять определенное место в расширяющемся сознании ребенка, если оно вытекает из его прежних дел, мыслей и огорчений и может быть применено в его дальнейших достижениях и восприятиях, то не приходится прибегать ни к каким методическим ухищрениям для возбуждения «интереса».
Учебный материал, даваемый детям на психологических основаниях, всегда интересен, т. е. он входит во всю полноту сознательной жизни таким образом, что разделяет ценность этой жизни. Но материал, представляемый со стороны, т. е. задуманный и возникший из точек зрения и переживаний, далеких от ребенка, и развитый по причинам, ему чуждым, не может занять этого места. Поэтому и приходится прибегать к добавочным возбуждениям, чтобы пропихнуть его, к фактической зубрежке для вколачиванья его в память, к искусственным приманкам, чтобы сделать его более привлекательным.
Всем известно, что благодаря привычке мы примиряемся с тем, что вначале казалось отвратительным. Деятельности, не имеющие никакого значения и вследствие этого неприятные, могут сделаться привлекательными, если достаточно долго настаивать на них… Я часто слышу, как защищают и восхваляют притупляющие или пустые занятия, потому что дети так «интересуются» ими. Но это хуже всего…
…Для многих учеников интерес к формальному принятию символов и воспроизведению их путем памяти заменяет естественный и живой интерес к действительности; и все происходит от того, что материал преподавания не имеет связи с конкретным мышлением индивидуума…
Следующей заменой живого интереса являются эффекты контраста; материал урока становится интересным, если не сам по себе, то по крайне мере в силу контраста с другим опытом. Выучить урок интереснее, чем получить выговор, подвергнуться осмеянию, быть оставленным в школе после уроков, получить плохую отметку…
Не мешает еще упомянуть и о тех видах использования этих внешних средств, которые применяются для придания учебному материалу психологического значения. Фамильярность порождает пренебрежение, но также и нечто вроде симпатии. Мы привыкаем к цепям и жалеем об их отсутствии, когда их с нас снимают. Всем известно, что благодаря привычке мы примиряемся с тем, что вначале казалось отвратительным. Деятельности, не имеющие никакого значения и вследствие этого неприятные, могут сделаться привлекательными, если достаточно долго настаивать на них. Возможно развитие умственного интереса к рутинной или механической деятельности, если условия неизменно таковы, что требуют такого вида работы и исключают все другие. Я часто слышу, как защищают и восхваляют притупляющие или пустые занятия, потому что дети так «интересуются» ими. Но это хуже всего; ум, лишенный достойного применения и чувствующий отсутствие соответствующих ему результатов, спускается до уровня, предоставленного ему для дел и знаний, и насильно заинтересовывается узкой, сжатой деятельностью.
Нормально ум удовлетворяется своими собственными упражнениями, и если он лишен широких и значительных обязанностей, то он ищет удовлетворения в формальной деятельности, предоставленной ему, и слишком часто успевает в этом, за исключением очень интенсивных по своей деятельности натур, которые никак не могут приспособиться и которые составляют самые необузданные элементы среди наших школьных продуктов. Но для многих учеников интерес к формальному принятию символов и воспроизведению их путем памяти заменяет естественный и живой интерес к действительности; и все происходит от того, что материал преподавания не имеет связи с конкретным мышлением индивидуума, и, следовательно, приходится придумывать и разрабатывать какую-либо замену этой связи с целью установить какие-то рабочие отношения с умом.
Следующей заменой живого интереса являются эффекты контраста; материал урока становится интересным, если не сам по себе, то по крайней мере в силу контраста с другим опытом. Выучить урок интереснее, чем получить выговор, подвергнуться осмеянию, быть оставленным в школе после уроков, получить плохую отметку или рисковать своим переводом в следующий класс.
И многое из того, что называется «дисциплиной» и хвастается своей противоположностью правилам мягкой педагогики и высоким держанием знамени усилия и обязанности, есть не что иное, как это самое взыванье к «интересу», но с обратной стороны, – к страху, к нелюбви к различного рода физическим, социальным и личным неприятностям. Материал обучения не интересен; он не может быть интересен, потому что он не исходит из растущего опыта и ничем не связан с ним; поэтому и приходится взывать к тысяче одному внешнему и чуждому агенту, которые помогут при посредстве толчков вернуть ум к материалу, от которого он постоянно убегает.
…Многое из того, что называется «дисциплиной» и хвастается своей противоположностью правилам мягкой педагогики и высоким держанием знамени усилия и обязанности, есть не что иное, как это самое взыванье к «интересу», но с обратной стороны, – к страху, к нелюбви к различного рода физическим, социальным и личным неприятностям.
Материал обучения не интересен; он не может быть интересен, потому что он не исходит из растущего опыта и ничем не связан с ним…
Человеческая природа, какова она есть, ищет мотивы своих поступков в приятном, а не в неприятном, в прямом удовольствии, а не в сменяющихся неприятностях.
Все так же изучают и географию, и арифметику, и грамматику; при этом возможностей применения детского опыта в области языка, землеведения и числовых представлений не так уж много. Поэтому так трудно заставить ум соприкоснуться с ними; отсюда происходит его отвращение… поэтому в голове теснятся другие образы и действия и вытесняют урок.
Человеческая природа, какова она есть, ищет мотивы своих поступков в приятном, а не в неприятном, в прямом удовольствии, а не в сменяющихся неприятностях. Таким образом, создалась современная теория и практика «интересного» в неправильном смысле этого слова. Материал все еще остается, материал, выбранный и формулированный чисто внешним образом. Все так же изучают и географию, и арифметику, и грамматику; при этом возможностей применения детского опыта в области языка, землеведения и числовых представлений не так уже много. Поэтому так трудно заставить ум соприкоснуться с ними; отсюда происходят его отвращение и наклонность внимания к блужданию; поэтому в голове теснятся другие образы и действия и вытесняют урок. Переделка материала была бы самым правильным выходом из этого; надо сделать его психологическим, т. е. еще раз брать его из жизни ребенка и развивать, не выходя из ее пределов. Но гораздо легче и проще оставить его таким, какой он есть, а затем при помощи разных методических ухищрений возбуждать интерес, делать материал интересным, подсластить его, скрыть его бесплодность за другим побочным и не имеющим к нему никакого отношения материалом и, наконец, заставить ребенка проглотить и переварить этот невкусный кусок, когда ему хотелось бы попробовать чего-нибудь совсем другого. Умственное ассимилирование есть вопрос сознания, и если внимание не упражнялось на данном материале, то умственная работа не могла почувствоваться, не могла перейти в способность.
В каком же положении вопрос о ребенке и программе? Каков будет вердикт? Обыкновенно в тех случаях, с которых мы начали, дело решается так: или мы должны предоставить ребенка самому себе или оказывать на него влияние извне. Действие – вот ответ; оно и есть приспособление, приноравливание. Ни с кем не связанная самодеятельность невозможна, потому что всякая деятельность имеет место в определенной среде, в известном положении и в связи с его условиями. Но невозможно также и внесение истины извне.
Переделка материала была бы самым правильным выходом из этого; надо сделать его психологическим, т. е. еще раз брать его из жизни ребенка и развивать, не выходя из ее пределов.
Но гораздо легче и проще оставить его таким, какой он есть, а затем при помощи разных методических ухищрений возбуждать интерес… скрыть его бесплодность за другим побочным и не имеющим к нему никакого отношения материалом и, наконец, заставить ребенка проглотить и переварить этот невкусный кусок….
Все зависит от той деятельности ума, которая вызывается внешними впечатлениями; а ценность формулированного богатства знаний, составляющего учебный курс, заключается в том, что оно может помочь воспитателю определить среду, в которую нужно поставить ребенка, и, таким образом, руководить им.
Все дело в ребенке. Его силы должны быть выявлены; его способности должны упражняться; его интересы должны быть осуществлены.
Все зависит от той деятельности ума, которая вызывается внешними впечатлениями; а ценность формулированного богатства знаний, составляющего учебный курс, заключается в том, что оно может помочь воспитателю определить среду, в которую нужно поставить ребенка, и, таким образом, руководить им. Его первоначальная ценность, его первоначальное указание обращено к учителю, а не к ребенку. Оно говорит ему: таковы способности, достижения, истина, красота и деятельность, открытые для этих детей; теперь следите за тем, чтобы изо дня в день условия были таковы, чтобы их собственная деятельность неминуемо двигалось в этом направлении и привела к конечному завершению их личности. Пусть природа ребенка достигнет своего назначения, открытого для вас в науке, искусстве или ремесле.
Все дело в ребенке. Его силы должны быть выявлены; его способности должны упражняться; его интересы должны быть осуществлены. Но за исключением тех знаний, знаний мудрых и серьезных, которыми учитель обладает в области расового опыта, заключенного в том, что называем программой, он не знает ничего ни о силах, ни о способностях, ни о переживаниях ребенка, ни как они должны выявляться, упражняться и утверждаться.
Индивидуальная психология и воспитание[67]
Цель воспитания, по сути, всегда состояла в том, чтобы дать молодежи те знания, которые необходимы ей для постоянного развития, постепенного становления человека как члена общества. Эту цель преследовало воспитание у аборигенов австралийского буша задолго до прихода белых людей. Эту же цель преследовало и воспитание молодежи во времена расцвета Афин. Эту же цель преследует и современное воспитание, происходит ли оно в сельской школе в горах Теннесси или в очень престижной прогрессивной школе. Но становление члена общества в австралийском буше не имеет почти ничего общего с понятием о личности в Древней Греции, еще меньше с тем, что понимают под личностью сегодня. Любое воспитание в своих формах и методах всегда является продуктом потребностей данного конкретного общества.
Цель воспитания, по сути, всегда состояла в том, чтобы дать молодежи те знания, которые необходимы ей для постоянного развития, постепенного становления человека как члена общества.
Любое воспитание в своих формах и методах всегда является продуктом потребностей данного конкретного общества.
…Всегда останутся удовлетворенные и неудовлетворенные воспитанием родители. Всегда будут счастливые дети, которые любят школу и легко приспосабливаются к ее системе, и дети неспособные, которые во всех своих трудностях обвиняют школу.
Все, что казалось необходимым для достижения идей демократии на ранних этапах становления современной системы образования, это дать всем детям равные возможности в жизни, обучая их основам конкретного знания, а затем предоставить им возможность самостоятельной жизни и реализации.
Ни для кого не секрет, что методы воспитания в Советской России отличаются от методов в других странах. Те же методы будут развиваться и в гитлеровской Германии. Однако даже внутри этих закрытых тоталитарных обществ в этих двух странах в настоящее время происходят дискуссии, ставятся и будут ставиться эксперименты, существуют различные точки зрения среди учителей по поводу наиболее оптимальных методов воспитания членов этих обществ. Поэтому всегда останутся удовлетворенные и неудовлетворенные воспитанием родители. Всегда будут счастливые дети, которые любят школу и легко приспосабливаются к ее системе, и дети неспособные, которые во всех своих трудностях обвиняют школу.
Общества австралийских аборигенов, афинян, советских граждан, гитлеровцев могут быть описаны довольно ясными терминами; их цели – чтобы мы о них ни думали – может понять любой человек. Поняв и сравнив эти цели, мы придем к выводу, что представления о формах воспитания, которое должна получать молодежь, мало чем отличаются друг от друга в этих разных обществах. В наиболее демократических странах, до недавнего времени, эти цели отражали принципы индивидуализма, а не пользы общества, в котором человек рос. Все, что казалось необходимым для достижения идей демократии на ранних этапах становления современной системы образования, это дать всем детям равные возможности в жизни, обучая их основам конкретного знания, а затем предоставить им возможность самостоятельной жизни и реализации.
Но потом жизнь начала меняться. Вещи, которые производились дома, теперь стали выпускаться фабриками, и дети ничего об этом не знали. Изобретения и открытия в науке позволили создать железные дороги, телеграф и телефон, газовое отопление и электричество, сельскохозяйственное и техническое оборудование – множество тех вещей, которыми никто не смог бы пользоваться без необходимого минимума знаний и простого руководства по эксплуатации этих вещей. Индустриализация спровоцировала появление больших городов, с их трущобами и дворцами, с их теснотой, с их резким различием города и провинции. В конце концов, она создала автомобиль, кино и радио, с их огромным влиянием на человека, заставляющим семьи покидать дома и – чего нельзя было даже представить раньше – делающим даже маленьких детей частью огромного мира.
Но потом жизнь начала меняться… Изобретения и открытия в науке позволили создать… множество тех вещей, которыми никто не смог бы пользоваться без необходимого минимума знаний и простого руководства по эксплуатации этих вещей.
Индустриализация спровоцировала появление больших городов, с их трущобами и дворцами, с их теснотой, с их резким различием города и провинции.
Все эти изменения не произошли в один момент. Но коль скоро они произошли, вероятно, следовало бы отказаться от прежних учебных планов в средних школах и начать обновлять всю систему… Вместо этого школьная программа просто пополнилась новыми предметами тогда, когда необходимость перемен стала предельно очевидна.
Если работа не затрагивает личные интересы индивида, он не будет прикладывать все свои силы для ее выполнения… старания его не идут на пользу дела, а большей частью расходуются на моральные и эмоциональные попытки сконцентрировать внимание на предмете.
Все эти изменения не произошли в один момент. Но коль скоро они произошли, вероятно, следовало бы отказаться от прежних учебных планов в средних школах и начать обновлять всю систему, сразу учитывая по возможности все эти новые удивительно противоречивые факторы. Вместо этого произошло то, что школьная программа просто пополнилась новыми предметами тогда, когда необходимость перемен стала предельно очевидна.
Индивидуальная психология начинает развиваться после того, как учебная программа была соответствующим образом обогащена, т. е., происходило два параллельных процесса, почти не связанных друг с другом. Изобретение различных моделей обучения, идея индивидуальных особенностей личности и взаимосвязь целей и интересов человека были либо неизвестны школьным учителям, либо слишком новыми для их понимания. Это все равно что если бы никто не продавал радио исходя из того, что идея передачи звука на большие расстояния сквозь горы и кирпичные стены без проводов слишком абсурдна. И эти психологические открытия, многие из которых общеизвестны сегодня, как и принцип работы радио, все еще не принимаются подавляющим большинством учителей и родителей. Другие хотят принять их лишь как общую установку, но не пользоваться всеми благами инноваций в реальной педагогической практике. Вкратце эти психологические открытия могут быть описаны следующим образом:
1. Человеческий мозг не способен к познанию, если он находится в вакууме; факты, предлагаемые для изучения, для запоминания, должны иметь некоторое отношение к предыдущему опыту личности или к ее настоящим нуждам; знание развивается от частного к общему, а не от общего к частному.
2. Каждая личность хотя бы немного отличается от всех других не только общими возможностями и характером; различия распространяются скорее на мелкие способности и качества, и никакое количество дисциплин не устранит этого различия. Очевидным выводом этого является то, что одинаковые для всех методы не могут привести к одинаковым результатам в обучении, более того, мы желаем сделать методы адекватными разнообразию и особенностям каждой личности.
3. Старание человека невозможно без личной заинтересованности. Не существует таких предметов, которые в равной мере развивают умы всех людей. Если работа не затрагивает личные интересы индивида, он не будет прикладывать все свои силы для ее выполнения. Как бы прилежно он ни работал, старания его не идут на пользу дела, а большей частью расходуются на моральные и эмоциональные попытки сконцентрировать внимание на предмете.
Изобретение различных моделей обучения, идея индивидуальных особенностей личности и взаимосвязь целей и интересов человека были либо неизвестны школьным учителям, либо слишком новыми для их понимания.
Вкратце эти психологические открытия могут быть описаны следующим образом:
1. Человеческий мозг не способен к познанию, если он находится в вакууме…
2. Каждая личность хотя бы немного отличается от всех других не только общими возможностями и характером; различия распространяются скорее на мелкие способности и качества… Очевидным выводом этого является то, что одинаковые для всех методы не могут привести к одинаковым результатам в обучении…
3. Старание человека невозможно без личной заинтересованности. Не существует таких предметов, которые в равной мере развивают умы всех людей.
…Наша ускоряющаяся, сложноустроенная массовая цивилизация с необходимостью требует изменения в школьной программе и педагогической практике…
Прогрессивные педагогические движения стали результатом установки педагогов на то, что наша ускоряющаяся, сложноустроенная массовая цивилизация с необходимостью требует изменения в школьной программе и педагогической практике; чтобы сделать эти изменения эффективными, необходимо нечто большее, чем просто смешение различных дисциплин. Новые предметы должны быть представлены во взаимосвязи друг с другом, а также должны быть обозначены направления их развития и связи с реальной жизнью. Этот вывод также является результатом стремления применить в школьной практике открытия современной психологической науки индивидуального обучения и индивидуальных различий.
Желание современных психологов адаптировать школьную программу к общественным нуждам привело к увеличению эрудиции школьников. Но когда пытаешься адаптировать учебную программу к социальным запросам, сразу же возникает необходимость однозначно сформулировать эти запросы. Каковы их сильные стороны, на которых следует акцентировать внимание учащихся, и каковы их слабые стороны, которые дети должны понять? Правильно ли это, воспитывать молодежь в стремлении сохранить все таким, как оно есть сегодня, или она должна стремиться к переменам, переосмыслять ценности и находить благо в изменении? Какое количество данных и фактов о нашей цивилизации необходимо детям, чтобы дать им представление о современном мире? Сколько им необходимо, чтобы стать развитой личностью, уметь пользоваться свободным временем и поддерживать необходимые традиции?
Ответы на эти и многие другие вопросы, умение использовать их на практике и определяют тип школы. Все результаты будут различаться в зависимости от темперамента, вероисповедания, установок и опыта того человека, который отвечает на эти вопросы. В нашем столь круто меняющемся мире выражение отличных мнений разными типами школ является хорошим знаком и стимулирует развитие прогрессивного воспитания.
Два аспекта критики, которые обычно направлены против прогрессивной школы, заключаются в том, что смысл начального образования состоит в обучении чтению и дисциплине. Сегодня мы знаем, что некоторые дети имеют проблемы с чтением, иногда связанные со зрением, иногда – с тем, что они левши, иногда – с другими скрытыми причинами или с сочетанием нескольких причин.
Новые предметы должны быть представлены во взаимосвязи друг с другом, а также должны быть обозначены направления их развития и связи с реальной жизнью.
Желание современных психологов адаптировать школьную программу к общественным нуждам привело к увеличению эрудиции школьников. Но когда пытаешься адаптировать учебную программу к социальным запросам, сразу же возникает необходимость однозначно сформулировать эти запросы.
Правильно ли это, воспитывать молодежь в стремлении сохранить все таким, как оно есть сегодня, или она должна стремиться к переменам, переосмыслять ценности и находить благо в изменении?
В нашем столь круто меняющемся мире выражение отличных мнений разными типами школ является хорошим знаком и стимулирует развитие прогрессивного воспитания.
Опыт показал, что если ребенок нормален в умственном развитии, то в любом случае он научится читать приблизительно к десяти годам, тем более что к концу жизни невозможно отличить тех детей, которые начали читать поздно, от тех, которые самостоятельно читают с трех лет. Этот факт показывает, что отсталость некоторых детей в чтении не имеет ничего общего с типом школы, в которую они ходят. Также нет никаких научных оснований полагать, что проблемы с поведением в прогрессивных школах решаются более просто, чем в традиционных, или что первые менее способны поддерживать порядок в классе, чем последние.
Вероятно, прогрессивные школы кажутся распущенными тем, кто не может представить школы без стройных рядов учеников, смирно сидящих за партами до тех пор, пока учитель не потребует что-либо сделать. Но современное воспитание не стремится к такого рода дисциплине. Оно стремится к той форме дисциплины, которая царит в классе, где каждый работает над решением общей проблемы. Это может быть разговор, совещание, перемещение внутри группы, в которой работают взрослые или дети. Критерием этой дисциплины внутри группы является не тишина в классе или количество стандартных принадлежностей на парте, которые используются для выполнения работы, а качество и итог работы, выполненной индивидуально и группой в целом.
Прогрессивное воспитание, как иногда говорят, акцентирует внимание на индивидуальном развитии и воспитании особых способностей или талантов в ущерб изучению общественных норм, хороших манер и тому, как ладить со старшими. В действительности, его критикуют за проповедуемую им индивидуалистическую философию. Если рассуждать только в пределах отвлеченной философии, то истинным будет казаться противоположное мнение.
Два аспекта критики, которые обычно направлены против прогрессивной школы, заключаются в том, что смысл начального образования состоит в обучении чтению и дисциплине.
Опыт показал, что если ребенок нормален в умственном развитии, то в любом случае он научится читать приблизительно к десяти годам, тем более что к концу жизни невозможно отличить тех детей, которые начали читать поздно, от тех, которые самостоятельно читают с трех лет.
…Нет никаких научных оснований полагать, что проблемы с поведением в прогрессивных школах решаются более просто, чем в традиционных, или что первые менее способны поддерживать порядок в классе, чем последние.
Вероятно, прогрессивные школы кажутся распущенными тем, кто не может представить школы без стройных рядов учеников, смирно сидящих за партами до тех пор, пока учитель не потребует что-либо сделать.
Но современные школы сформулировали свои задачи в соответствии с конкретными социальными условиями. Они пытаются разработать метод достижения гармонии между демократическими принципами свободы личности и ее ответственностью за успешную работу всей группы в целом. Тот простой факт, что ребенок имеет свободу передвижений в классе, не находит понимания у многих педагогов, и это не позволяет им проводить часть классной работы в небольших группах. В результате как данность принимается то, что такие методы обучения развивают индивидуалистов и дают детям возможность делать все, что они захотят. В действительности, эти методы применялись потому, что физическая свобода необходима для нормального развития и потому что психологические исследования доказали, что обучение осуществляется тем лучше и быстрее, чем скорее ученик поймет свои ошибки, и когда он выполняет работу самостоятельно, а не под руководством учителя. Моральные и интеллектуальные усилия возрастают, когда они поддерживаются непосредственным интересом личности и желанием достигнуть положительного результата. Причем это верно как для детей, так и для взрослых. И именно эти силы стремится высвободить прогрессивное воспитание.
Кто-то может сказать, что прогрессивные методы могут работать только с маленькими детьми; но когда дело касается старших классов, то от них следует отказаться и вернуться к старым методам, для того чтобы дать ученикам возможность хорошо сдать вступительные экзамены в колледж. Эти экзамены действительно требуют накопления большого количества разнородных фактов, что является результатом постоянной усидчивости и зубрежки, которая необходима, если ученик хочет знать достаточно, чтобы успешно сдать экзамен. Однако это не значит ничего больше, чем то, что перед поступлением в колледж молодой человек должен провести много времени в запоминании мелких фактов, которыми он будет пользоваться, подробно отвечая на экзаменационные вопросы. <…>
Между тем, изменения и эксперименты будут продолжаться в любом случае, потому что жизнь за стенами школы постоянно изменяется, потому что научное знание о природе взросления постоянно развивается и потому что родители хотят для своих детей того, чего не получали они, когда ходили в школу. Действительным показателем успеха прогрессивных школ являются изменения, которые все же происходят в консервативных школах под влиянием экспериментальных открытий. В итоге все здравое образование обогащает жизнь молодежи не только более или менее адекватной подготовкой к обязанностям взрослой жизни. Жизнь развивается, и хотя она состоит из препятствий и их преодолений, а следовательно, заставляет нас бороться… она все же позволяет нам наслаждаться ею.
Но современное воспитание… стремится к той форме дисциплины, которая царит в классе, где каждый работает над решением общей проблемы. Это может быть разговор, совещание, перемещение внутри группы, в которой работают взрослые или дети. Критерием этой дисциплины внутри группы является не тишина в классе… а качество и итог работы, выполненной индивидуально и группой в целом.
…Физическая свобода необходима для нормального развития, кроме того, психологические исследования доказали, что обучение осуществляется тем лучше и быстрее, чем скорее ученик поймет свои ошибки, и когда он выполняет работу самостоятельно, а не под руководством учителя.
Между тем, изменения и эксперименты будут продолжаться в любом случае, потому что жизнь за стенами школы постоянно изменяется, потому что научное знание о природе взросления постоянно развивается и потому что родители хотят для своих детей того, чего не получали они, когда ходили в школу.
Как мы думаем[68]
<…> Всякий ум дисциплинирован по отношению к тому предмету, в котором проявились независимая и интеллектуальная инициатива и контроль. Дисциплина представляет оригинальные задатки, превращенные путем постепенного упражнения в действительные способности. Поскольку ум дисциплинирован, методический контроль в данном предмете настолько достигнут, что ум обходится без внешней опеки. Задача воспитания состоит именно в том, чтобы развивать интеллект этого независимого и деятельного типа – дисциплинированный ум. Дисциплина положительна и конструктивна.
Однако дисциплина часто рассматривается как нечто отрицательное, как мучительное, неприятное насилие над умом, отклоняющее его от свойственных ему путей… Дисциплина отождествляется тогда обыкновенно с выправкой, а выправка, по аналогии с механикой, представляется как введение путем беспрерывных ударов посторонней субстанции в сопротивляющийся материал или уподобляется механической рутине, при помощи которой грубые рекруты приучаются к солдатскому поведению и привычкам, которые естественно совершенно чужды их обладателям. Воспитание последнего рода, называть ли это дисциплиной или нет, не есть умственная дисциплина. Ее задача и результат – не навыки мышления, а однообразные внешние способы действия. Не задаваясь вопросом, что разумеется под дисциплиной, многие учителя ошибаются, считая, что развивают умственную силу и деятельность методами, которые в действительности ограничивают и убивают интеллектуальную деятельность и которые приводят к созданию механической рутины или умственной пассивности и рабства.
Дисциплина ума является… в действительности скорее следствием, чем причиной. Всякий ум дисциплинирован по отношению к тому предмету, в котором проявились независимая и интеллектуальная инициатива и контроль.
Однако дисциплина часто рассматривается как нечто отрицательное, как мучительное, неприятное насилие над умом… Дисциплина отождествляется тогда
обыкновенно с выправкой, а выправка, по аналогии с механикой… уподобляется механической рутине, при помощи которой грубые рекруты приучаются к солдатскому поведению… Воспитание последнего рода… не есть умственная дисциплина. Ее задача и результат – не навыки мышления, а однообразные внешние способы действия.
Когда дисциплина понимается в интеллектуальном смысле… она отождествляется со свободой в истинном смысле этого слова. Ибо свобода ума означает умственную способность к независимым упражнениям, эмансипировавшуюся от руководства других, а не только беспрепятственную внешнюю деятельность.
Когда дисциплина понимается в интеллектуальном смысле (как привычная способность успешного умственного движения), она отождествляется со свободой в истинном смысле этого слова. Ибо свобода ума означает умственную способность к независимым упражнениям, эмансипировавшуюся от руководства других, а не только беспрепятственную внешнюю деятельность. Когда самопроизвольность, или естественность, отождествляется с более или менее случайным проявлением преходящих импульсов, стремление воспитателя направляется на то, чтобы доставлять массу стимулов для поддержки самопроизвольной деятельности.<…> Этот метод упускает некоторое из главных условий достижения истинной свободы.
а) Прямое, немедленное проявление или выражение импульсивного стремления пагубно для мышления. Только когда импульс до известной степени отталкивается, возвращается назад, возникает рефлексия. Действительно, грубая ошибка предполагать, что произвольные работы должны быть навязаны извне, чтобы доставить фактор сомнения и затруднения – необходимый источник мысли. Всякая живая деятельность, какой бы она ни была глубины и порядка, неизбежно встречает препятствия на пути своего осуществления – факт, делающий совершенно излишними поиски искусственных и внешних проблем. Затруднения, встречающиеся при развитии опыта, должны, однако, оберегаться воспитателем, а не уменьшаться, так как они являются естественными стимулами к рефлективному исследованию.<…>
b) Метод, выдвигающий на первый план психологическое и естественное, но не замечающий, какую важную часть природных наклонностей в каждый период роста составляют любопытство, вывод, желание, не может доставить естественного развития. При естественном росте каждая из последовательных ступеней деятельности бессознательно, но основательно подготовляет условия для проявления ближайшей ступени, как в круге развития растения.
Нет никакого основания утверждать, что «мышление» представляет из себя специальную, отдельную природную способность, которая неизбежно расцветет в должное время просто потому, что различные чувства и моторная деятельность свободно проявлялись раньше, или потому, что наблюдение, память, воображение и ловкость рук предварительно упражнялись без мысли. Только когда мышление постоянно употребляется для руководства при пользовании чувствами и мускулами и при применении наблюдений и движений, путь является подготовленным для последующих, высших типов мышления.
В настоящее время общепринято мнение, что детство почти совершенно не рефлекторно – это период только чувственного, моторного развития и развития памяти, между тем как отрочество внезапно приносит проявление мысли и разума.
…Некоторое из главных условий достижения истинной свободы:
а) Прямое, немедленное проявление или выражение импульсивного стремления пагубно для мышления. Только когда импульс до известной степени отталкивается, возвращается назад, возникает рефлексия… Затруднения, встречающиеся при развитии опыта, должны, однако, оберегаться воспитателем, а не уменьшаться, так как они являются естественными стимулами к рефлективному исследованию…
б) Метод, выдвигающий на первый план психологическое и естественное, но не замечающий, какую важную часть природных наклонностей в каждый период роста составляют любопытство, вывод, желание, не может доставить естественного развития. …Только когда мышление постоянно употребляется для руководства при пользовании чувствами и мускулами и при применении наблюдений и движений, путь является подготовленным для последующих, высших типов мышления.
Но отрочество не является синонимом магического. Несомненно, что юность принесет с собой расширение детского горизонта, восприимчивость к более широким обобщениям и последствиям, к более благородным и общим точкам зрения на природу и социальные отношения. Это развитие способствует мышлению более широкого и абстрактного типа, чем достигнутое до сих пор. Но мышление само по себе остается тем, чем было все время: его дело – проследить и проверить выводы, вызванные фактами и явлениями жизни. Мышление появляется, когда ребенок, потеряв мяч, которым играл, начинает предвидеть возможность чего-то несуществующего – его нахождение, начинает предпринимать шаги для реализации этой возможности и путем экспериментирования направлять свои поступки идеями и, таким образом, проверять идеи. Только заставляя уже в детском опыте фактор мысли проявлять возможно большую деятельность, можно сколько-нибудь обещать или гарантировать появление высшей рефлективной способности в отрочестве или в позднейший период…
с) Во всяком случае образуются положительные навыки: если не привычка внимательно вглядываться в вещи, то привычка поспешного, невнимательного, нетерпеливого, поверхностного осмотра; если не привычка последовательно следить за возникающими представлениями, то привычка случайного, непоследовательного отгадывания; если не привычка ждать с суждением, пока выводы не будут проверены рассмотрением доказательств, то привычка доверия, сменяющегося быстрым недоверием, причем уверенность и неуверенность основываются в обоих случаях на капризе эмоции или случайных обстоятельствах. Единственным путем развить черты осторожности, основательности и последовательности (черты, являющиеся, как мы видели, элементами логического) является упражнение этих черт с самого начала и наблюдение условий, вызывающих их упражнение.
Истинная свобода, говоря кратко, интеллектуальна; она основывается на воспитанной силе мысли, на умении «перевертывать вещи со всех сторон», разумно смотреть на вещи, есть ли налицо нужное для решения количество и качество доказательств, а если нет, то где и как их искать. Если поступки человека не управляются разумными заключениями, то они управляются неразумными импульсами, неуравновешенными аппетитами, капризом или условиями момента. Беспрепятственно культивировать неразумную внешнюю деятельность – значит воспитывать рабство, так как это предоставляет человека на произвол аппетитов, чувств и обстоятельств.
с) …Единственным путем развить черты осторожности, основательности и последовательности (черты. являющиеся, как мы видели, элементами логического) является упражнение этих черт с самого начала и наблюдение условий, вызывающих их упражнение.
В настоящее время общепринято мнение, что детство почти совершенно не рефлекторно – это период только чувственного, моторного развития и развития памяти. Между тем как отрочество внезапно приносит проявление мысли и разума.
Истинная свобода, говоря кратко, интеллектуальна; она основывается на воспитанной силе мысли, на умении «перевертывать вещи со всех сторон», разумно смотреть на вещи…
Если поступки человека не управляются разумными заключениями, то они управляются неразумными импульсами, неуравновешенными аппетитами, капризом или условиями момента.
Образование как жизненная необходимость[69]
Место формального образования
Есть значительная разница между образованием, которое извлекает для себя каждый, просто живя среди других людей (если он подлинно живет, а не просто физически существует), и специально организованным обучением молодежи. В первом случае образование носит случайный характер; оно осуществляется естественным путем и, будучи крайне важным, все же не является прямой целью сообщества.
Хотя и можно без всякого преувеличения сказать, что мерой ценности любого социального института – экономического, хозяйственного, политического, правового или религиозного – становится то влияние, которое он оказывает на расширение и совершенствование опыта, обычно такое влияние не входит в его намерения, как правило, более узкие и утилитарные. Например, религиозные сообщества начинались с желания обеспечить благосклонность правящих миром сил и защититься от дурных влияний; семья – с желания удовлетворить плотские потребности и сохранить семейную собственность; общественный труд по большей части – с порабощения других людей и т. д. Лишь по прошествии времени выявлялись побочные результаты существования данного института, его влияние на характер и уровень сознания людей, и еще позднее это влияние определяло ведущее направление деятельности. Даже сегодня, в индустриальном обществе, интеллектуальным и эмоциональным аспектам деятельности человеческих объединений, в рамках которых совершается совместная деятельность людей, по сравнению с ее прямыми физическими результатами, уделяется очень мало внимания, за исключением разве что таких ценностей, как трудолюбие и бережливость.
Однако при общении с молодежью само по себе объединение как собственно человеческий фактор приобретает важное значение. При контактах с детьми легко игнорировать влияние наших действий на их установки или сводить образовательный эффект только к какому-то внешнему осязаемому результату, что мы позволяем себе в отношении взрослых. Необходимость в их обучении слишком очевидна; добиться изменений в жизненных позициях и привычках юных слишком важно, чтобы мы могли позволить себе игнорировать эти влияния.
Есть значительная разница между образованием, которое извлекает для себя каждый, просто живя среди других людей… и специально организованным обучением молодежи.
Даже сегодня, в индустриальном обществе, интеллектуальным и эмоциональным аспектам деятельности человеческих объединений, по сравнению с ее прямыми физическими результатами, уделяется очень мало внимания…
Однако при общении с молодежью само по себе объединение как собственно человеческий фактор приобретает важное значение.
При контактах с детьми легко игнорировать влияние наших действий на их установки или сводить образовательный эффект только к какому-то внешнему осязаемому результату, что мы позволяем себе в отношении взрослых.
Необходимость в их обучении слишком очевидна; добиться изменений в жизненных позициях и привычках юных слишком важно, чтобы мы могли позволить себе игнорировать эти влияния.
Главная задача – сделать так, чтобы наши дети смогли жить общей с нами жизнью, и, стало быть, мы просто обязаны осознать, действительно ли мы формируем способности, обеспечивающие эту возможность. Если человечество продвинулось в понимании того, что ценность всякого социального института определяется в конечном счете его собственно гуманитарным эффектом, т. е. влиянием на наше сознание, то есть основание полагать, что этот урок мы извлекли главным образом из общения с молодежью.
Перейдем теперь от образования вообще, как мы это делали до сих пор, к его более формальной разновидности – обучению в школе. В неразвитых социальных группах формальное обучение в специальных учреждениях практически отсутствует. В примитивных сообществах считается, что необходимые установки формируются у молодежи благодаря тем же формам совместной жизни, которые вырабатывают и у взрослых преданность интересам группы. Там нет специальных средств, материалов или институтов для обучения юных, кроме тех, что связаны с церемониями инициации, посредством которых молодежь обретает социальное полноправие. В большинстве своем первобытное общество полагается на то, что участие детей в занятиях взрослых позволит им освоить обычаи, эмоциональные установки и идеалы группы. Участие бывает прямым и непосредственным (тогда оно является ученичеством в полном смысле слова) и косвенным, через игры, в которых дети воспроизводят действия взрослых и, таким образом, учатся их понимать. Дикари сочли бы совершенно излишним создавать специальное место, где люди занимались бы только и исключительно учением.
Однако по мере развития цивилизации пропасть между возможностями детей и требованиями взрослых растет. Учиться путем непосредственного участия в занятиях взрослых, если речь не идет о совсем простых, становится все труднее. Многое из того, что делают взрослые, так далеко от детских представлений, что игровая имитация все меньше способна воспроизвести дух этих занятий. Возможность эффективного участия в деятельности взрослых зависит, таким образом, от специальной предварительной подготовки. С этой целью создаются необходимые учреждения – школы – и придумывается способ обучения – занятия. Вести их препоручают специальной группе людей.
Главная задача – сделать так, чтобы наши дети смогли жить общей с нами жизнью, и, стало быть, мы просто обязаны осознать, действительно ли мы формируем способности, обеспечивающие эту возможность.
…По мере развития цивилизации пропасть между возможностями детей и требованиями взрослых растет, учиться путем непосредственного участия в занятиях взрослых… становится все труднее.
Существуют, однако, явные опасности, связанные с переходом от неформального к формальному образованию. Участие в деятельности взрослых, непосредственное или через игру, является по-настоящему личным и жизненно важным, что отчасти компенсирует узость возможностей, предоставляемых этим способом образования. Формальное обучение, напротив, легко становится оторванным от реальности и мертвым…
Без формального образования невозможно передать молодым все ресурсы и достижения развитого общества.
Без формального образования невозможно передать молодым все ресурсы и достижения развитого общества. Оно открывает перед ними путь к такому виду опыта, который был бы им недоступен, если бы они продолжали получать образование только неформальным путем, поскольку книжные знания таким образом не освоишь.
Существуют, однако, явные опасности, связанные с переходом от неформального к формальному образованию. Участие в деятельности взрослых, непосредственное или через игру, является по-настоящему личным и жизненно важным, что отчасти компенсирует узость возможностей, предоставляемых этим способом образования. Формальное обучение, напротив, легко становится оторванным от реальности и мертвым, или, употребляя менее обидные термины, абстрактным и книжным. Знание, накапливающееся в примитивных обществах, по крайней мере применяется на практике: оно формирует характер, его смысл определяется включенностью в удовлетворение актуальных повседневных потребностей.
В развитом обществе многое из того, что необходимо изучить, представлено в символической форме и потому не может быть переведено на язык знакомых действий и объектов. Эти знания довольно специфические и поверхностные. В обыденном представлении они выглядят искусственными, поскольку не связаны с житейской практикой. Эти знания живут в своем собственном мире, они не связаны с привычными способами мышления и выражения мыслей. Постоянно сохраняется опасность, что содержание формального обучения так и останется в школьном курсе изолированным от курса жизненного опыта. Школа занимается теми элементами культуры, которые выпадают из структуры повседневной жизни, но существуют преимущественно в виде специализированной информации, выраженной в символах. Потому-то распространенное представление об образовании не видит его социальной роли, идентичности со всеми формами человеческих объединений, влияющих на человеческое сознание. В рамках этого представления преподавание – передача информации о далеких от практики предметах, а учение – обретение грамотности, освоение словесных знаков.
Следовательно, одна из важнейших проблем, с которой приходится иметь дело философии образования, – найти способ поддержания должного равновесия между неформальной и формальной, спонтанной и целенаправленной составляющими образования. Если приобретение информации и специальных интеллектуальных навыков не влияет на формирование социальных установок, то повседневный жизненный опыт не осмысливается, а школы выпускают людей, «ушлых» лишь в учении. Чем дальше продвигается вперед формальное образование, тем труднее становится избегать разлада между тем, что люди сознательно приобрели посредством школьного учения, и опытом, который они бессознательно впитали во взаимодействии с другими людьми.
Постоянно сохраняется опасность, что содержание формального обучения так и останется в школьном курсе изолированным от курса жизненного опыта. Школа занимается теми элементами культуры, которые выпадают из структуры повседневной жизни…
…Одна из важнейших проблем… – найти способ поддержания должного равновесия между неформальной и формальной, спонтанной и целенаправленной составляющими образования.
Образование состоит прежде всего в передаче опыта посредством общения.
Общение – процесс соучастия в опыте, превращающий его в общее достояние. Общий опыт изменяет установки всех участников. Смысл любого вида объединения людей состоит в конечном счете в том вкладе, который оно вносит в повышение качества общественного опыта, что обнаруживается прежде всего во взаимодействии с подрастающим поколением.
Резюме. Сама природа жизни состоит в том, чтобы стремиться к продолжению существования. Поскольку достичь этой цели можно лишь благодаря непрерывному обновлению, жизнь есть процесс самообновления. Роль образования в социальной жизни аналогична роли питания и воспроизводства для физиологического существования. Образование состоит прежде всего в передаче опыта посредством общения. Общение – процесс соучастия в опыте, превращающий его в общее достояние. Общий опыт изменяет установки всех участников. Смысл любого вида объединения людей состоит в конечном счете в том вкладе, который оно вносит в повышение качества общественного опыта, что обнаруживается прежде всего во взаимодействии с подрастающим поколением. И хотя всякое общественное явление по своей сущности образовательно, образовательное влияние как таковое впервые становится одной из важных целей сообщества именно в связи с взаимоотношениями старших и младших. По мере усложнения структуры и наращивания ресурсов общества растет потребность в организованном, целенаправленном преподавании и учении. С распространением формального обучения увеличивается опасность разрыва между опытом, получаемым в естественных объединениях людей, и опытом, приобретаемым в школе. Сейчас эта опасность большая, чем когда бы то ни было, в результате быстрого накопления знаний и развития технических навыков за последние несколько столетий.
Образование как функция общественной жизни[70]
Образовательная функция социальной среды
Наш главный вывод состоит, таким образом, в том, что социальная среда формирует интеллектуальные и эмоциональные установки поведения у индивидуумов путем вовлечения их в деятельность, которая порождает и усиливает определенные побуждения, имеет определенные цели и влечет за собой определенные последствия. У ребенка, растущего в семье музыкантов, имеющиеся у него способности к музыке будут неизбежно поддерживаться сильнее, чем любые другие. Если он не интересуется музыкой и не хочет стать музыкантом, в семье будут смотреть на него как на «чокнутого»: он просто не сможет участвовать в жизни группы, к которой принадлежит. То или иное участие в жизни тех, с кем человек связан, неизбежно, поэтому социальная среда непременно осуществляет свое образовательное или формирующее влияние, она делает это бессознательно и вне зависимости от каких-либо специально поставленных целей.
…Социальная среда формирует интеллектуальные и эмоциональные установки поведения у индивидуумов путем вовлечения их в деятельность, которая порождает и усиливает определенные побуждения…
…Нам кажется почти невероятным, что некоторые истины, хорошо нам известные, совершенно не признавались в прошедшие века. Мы склонны объяснять это тупостью наших предков и интеллектуальным превосходством, которое приписываем себе.
Подобно ощущениям, нуждающимся в объектах, способных их вызвать, наша наблюдательность, память и воображение не включаются спонтанно, а активизируются потребностями образа жизни.
Самое главное в наших установках формируется независимо от обучения именно такими влияниями. Все, что в лучшем случае может сделать сознательное, целенаправленное образование, – предоставить возможности для более полного проявления сформировавшихся… способностей.
В дикарских и примитивных сообществах такое прямое участие, дающее спонтанное или случайное образование, о котором мы уже говорили, составляет почти единственный способ приобщения младших к занятиям и верованиям группы. В современных обществах это тоже составляет основу воспитания даже тех людей, которые обучаются в лучших школах. В соответствии с интересами и родом занятий членов группы одни вещи объявляются объектами высокой ценности, а другие отвергаются. Коллектив не создает побуждений, привязанностей и неприязни, но он указывает объекты, вызывающие их.
Объекты, заслуживающие внимания, определяются условиями жизни группы; эти же условия задают направление и ставят ограничения нашей наблюдательности и памяти. Странное и чуждое (т. е. находящееся за пределами видов деятельности группы) обычно считается подозрительным и подвергается моральному запрету. Например, нам кажется почти невероятным, что некоторые истины, хорошо нам известные, совершенно не признавались в прошедшие века. Мы склонны объяснять это тупостью наших предков и интеллектуальным превосходством, которое приписываем себе. Объяснение, однако, состоит в том, что образ жизни тогдашних людей направлял внимание совсем на другие вещи. Подобно ощущениям, нуждающимся в объектах, способных их вызвать, наша наблюдательность, память и воображение не включаются спонтанно, а активизируются потребностями образа жизни.
Самое главное в наших установках формируется независимо от обучения именно такими влияниями. Все, что в лучшем случае может сделать сознательное, целенаправленное образование, – предоставить возможности для более полного проявления сформировавшихся таким образом способностей. Оно может лишь отшлифовать их и предоставить объекты, которые сделают их проявление более продуктивным и осмысленным.
«Подсознательное влияние среды» столь изощренно и всесуще, что сказывается на всех чертах характера и складе ума, стоит указать некоторые направления, в которых оно наиболее значительно.
Во-первых, языковая компетенция. Основные формы речи, лексический запас формируются в обыденном жизненном общении, которое осуществляется не как специальное средство обучения, а как жизненная необходимость.
Во-вторых, манеры. Пример здесь, как известно, гораздо более эффективен, чем наставление. Говорят, хорошие манеры – результат хорошего воспитания, или, скорее, они и есть хорошее воспитание, а последнее приобретается вовсе не через знания о том, как нужно себя вести, но благодаря многократному выполнению привычных действий в ответ на привычные стимулы.
В-третьих, хороший вкус и эстетическая оценка. Если глаз постоянно встречает гармоничные объекты, изящные по форме и приятно окрашенные, это способствует развитию хорошего вкуса.
Поскольку «подсознательное влияние среды» столь изощренно и всесуще, что сказывается на всех чертах характера и складе ума, стоит указать некоторые направления, в которых оно наиболее значительно.
Во-первых, языковая компетенция. Основные формы речи, лексический запас формируются в обыденном жизненном общении, которое осуществляется не как специальное средство обучения, а как жизненная необходимость. Принято говорить, что ребенок впитывает родной язык с молоком матери. И хотя приобретенные таким образом языковые умения могут быть подкорректированы или даже замещены в процессе формального обучения, все же в моменты волнения усвоенные в школе обороты речи зачастую выпадают из памяти и люди возвращаются к своему действительно «родному» языку.
Во-вторых, манеры. Пример здесь, как известно, гораздо более эффективен, чем наставление. Говорят, хорошие манеры – результат хорошего воспитания, или, скорее, они и есть хорошее воспитание, а последнее приобретается вовсе не через знания о том, как нужно себя вести, но благодаря многократному выполнению привычных действий в ответ на привычные стимулы.
Можно много говорить о пользе постоянных наставлений и напоминаний, но в конечном счете основные факторы в формировании манер – дух и атмосфера окружения. Хотя хорошие манеры вовсе не главные добродетели, но и по отношению к ним сознательное обучение, похоже, эффективно лишь в той мере, в какой оно согласуется с общим «образом жизни» тех, кто составляет для ребенка социальную среду.
В-третьих, хороший вкус и эстетическая оценка. Если глаз постоянно встречает гармоничные объекты, изящные по форме и приятно окрашенные, это способствует развитию хорошего вкуса. Безвкусная, кричащая, аляповатая среда так же портит вкус, как скудная, бедная среда не дает пищи чувству прекрасного. В таких неблагоприятных условиях сознательное обучение едва ли может достичь большего, чем предоставить информацию из вторых рук о том, что об этом думают другие. Сформированный при этом вкус будет лишен и спонтанности и оригинальности, он останется вымученным напоминанием об уроках тех, на кого человек приучен оглядываться.
Однако было бы недостаточно сказать, что наиболее глубокие ценностные суждения формируются ситуациями, в которых человек привычно участвует, если при этом не указать – и это в-четвертых – на интеграцию всего, о чем говорилось выше.
Мы редко отдаем себе отчет в том, до какой степени наши сознательные оценки – как положительные, так и отрицательные – основаны на критериях, которые мы вовсе не осознаем. То, что мы принимаем как само собой разумеющееся, т. е. без вопросов и размышлений, как раз и направляет наше сознательное мышление и предопределяет наши выводы.
Привычки, лежащие за пределами осознания. – вот что сформировалось в процессе непрерывного обмена информацией во взаимодействии с другими.
Мы воспитываем не напрямую, а при помощи среды. Вопрос ставится так: либо мы позволяем стихийно складывающейся среде управлять образованием молодежи, либо специально формируем для этих целей среду.
Однако было бы недостаточно сказать, что наиболее глубокие ценностные суждения формируются ситуациями, в которых человек привычно участвует, если при этом не указать – и это в-четвертых – на интеграцию всего, о чем говорилось выше. Мы редко отдаем себе отчет в том, до какой степени наши сознательные оценки – как положительные, так и отрицательные – основаны на критериях, которые мы вовсе не осознаем. То, что мы принимаем как само собой разумеющееся, т. е. без вопросов и размышлений, как раз и направляет наше сознательное мышление и предопределяет наши выводы. Привычки, лежащие за пределами осознания, – вот что сформировалось в процессе непрерывного обмена информацией во взаимодействии с другими.
Школа как особая среда
Как было сказано выше, образовательный процесс идет самопроизвольно, поэтому есть только один способ, посредством которого взрослые могут сознательно управлять образованием юных, – контролируя среду, направляющую их действия, а следовательно, мысли и чувства. Мы воспитываем не напрямую, а при помощи среды. Вопрос ставится так: либо мы позволяем стихийно складывающейся среде управлять образованием молодежи, либо специально формируем для этих целей среду.
Любая среда стихийна, если она не сформирована с оглядкой на желаемый образовательный результат. Разумная семья отличается от неразумной главным образом тем, что жизненные ситуации и навыки общения этой семьей создаются специально или по крайней мере выбираются с учетом того, какое влияние они могут оказать на развитие детей. А наиболее типичный пример среды, специально устроенной так, чтобы влиять на умственные и нравственные установки своих участников, представляет собой общеобразовательная школа.
Школы возникают, когда традиции общества становятся настолько сложными, что значительная часть культурного багажа фиксируется в письменном виде при помощи соответствующих письменных знаков. Они более искусственны и условны, чем речевые; им нельзя научиться, просто общаясь с другими людьми. Кроме того, в письменном виде обычно хранится информация о вещах, сравнительно чуждых повседневной жизни. Письменность хранит достижения, накопленные человечеством за многие поколения, хотя некоторые факты могут быть и временно не востребованы. Соответственно, когда сообществу требуется выйти за пределы территории и памяти ныне живущего поколения, ему приходится полагаться на посредничество школ, чтобы гарантировать адекватный доступ ко всем своим ресурсам.
А наиболее типичный пример среды, специально устроенной так, чтобы влиять на умственные и нравственные установки своих участников, представляет собой общеобразовательная школа.
…Когда сообществу требуется выйти за пределы территории и памяти ныне живущего поколения, ему приходится полагаться на посредничество школ, чтобы гарантировать адекватный доступ ко всем своим ресурсам. В качестве иллюстрации сошлемся на простой пример: жизнь древних греков и римлян сильно повлияла на нашу собственную, хотя это влияние и не проявляется на уровне повседневной жизни.
…Для передачи такого рода информации вырабатывается особый способ общения – педагогическое общение – и создаются соответствующие социальные институты – общеобразовательные школы. Эти институты имеют по сравнению с другими три довольно специфические функции…
В качестве иллюстрации сошлемся на простой пример: жизнь древних греков и римлян сильно повлияла на нашу собственную, хотя это влияние и не проявляется на уровне повседневной жизни. Подобным образом люди, живущие теперь, но отделенные от нас пространственно, – англичане, немцы, итальянцы – имеют прямое отношение к жизни нашего общества, но понять природу нашего взаимодействия с ними можно только после специального научного рассмотрения. Точно так же молодые люди не могут в процессе повседневного общения приобрести представление о том, какую роль в жизни общества играют скрытые источники энергии или физические структуры, недоступные зрению. Так что для передачи такого рода информации вырабатывается особый способ общения – педагогическое общение – и создаются соответствующие социальные институты – общеобразовательные школы.
Эти институты имеют по сравнению с другими три довольно специфические функции, которые необходимо рассмотреть. Прежде всего, всякая цивилизация слишком сложна, чтобы усваиваться целиком, in toto, ее приходится осваивать постепенно, разбивая на доступные усвоению порции. В современной общественной жизни связи так многочисленны и сложно переплетены, что ребенок даже при максимально благоприятных условиях не способен участвовать хотя бы в наиболее важных из них, он просто не готов к этому. А без участия в этих отношениях невозможно постичь их смысл, они не войдут в структуру его личных умственных установок. За лесом он не увидит деревьев: бизнес, политика, искусство, наука, религия – все они будут требовать внимания одновременно, и в результате получится сплошная неразбериха.
Первая функция социального института, который называется школой, – создавать упрощенную среду. Школа отбирает те характеристики социальной среды, которые достаточно фундаментальны и могут быть восприняты обучаемыми. Затем она устанавливает порядок следования восприятий, используя уже усвоенную информацию как средство для понимания более сложных вещей.
Первая функция социального института, который называется школой, – создавать упрощенную среду. Школа отбирает те характеристики социальной среды, которые достаточно фундаментальны и могут быть восприняты обучаемыми… устанавливает порядок следования восприятий, используя уже усвоенную информацию как средство для понимания более сложных вещей.
Вторая функция школьной среды – защитить, насколько возможно, растущую личность от влияния неприемлемых черт существующей социальной среды. В школе устанавливается, так сказать, очищенная среда…
Третья функция школы – компенсировать нежелательное влияние социальной среды и обеспечить каждому человеку возможность преодолеть ограничения, которые налагает на него принадлежность по рождению к некоторой узкой группе, дать ему возможность живого контакта с более широким окружением…
…Cовременное общество состоит из довольно многих обществ, более или менее тесно связанных между собой.
Вторая функция школьной среды – защитить, насколько возможно, растущую личность от влияния неприемлемых черт существующей социальной среды. В школе устанавливается, так сказать, очищенная среда т. е. отбор направлен не только на общее упрощение среды, но и на устранение ее нежелательных черт. Любое общество постепенно загромождается не только тем, что не имеет познавательной ценности, буреломом прошлого, но и тем, что безусловно скверно. Долг школы – устранить такие черты из своей среды и тем самым в меру своих сил в целом ослабить их влияние. Отбирая для себя лучшее, школа тем самым борется за укрепление власти этого лучшего. Чем более просвещенным становится общество, тем лучше оно осознает свою ответственность за то, чтобы сохранять и передавать не все существующие традиции, а лишь те, которые могут сделать его будущее лучше. Школа – главное средство общества для достижения этой цели.
Третья функция школы – компенсировать нежелательное влияние социальной среды и обеспечить каждому человеку возможность преодолеть ограничения, которые налагает на него принадлежность по рождению к некоторой узкой группе, дать ему возможность живого контакта с более широким окружением. Слова «общество» и «община» отчасти вводят в заблуждение. Употребляя их, мы склонны думать, что каждому из них соответствует монолитное объединение людей. На самом деле современное общество состоит из довольно многих обществ, более или менее тесно связанных между собой. Каждая семья с ее дружескими связями создает свое собственное общество; компания городских или деревенских парней – свое. Сообщества возникают в любом клубе, во всякой группе людей, занятых общим делом. Примером более крупных групп могут служить (в такой стране, как наша) объединения людей по расовой и религиозной принадлежности, по экономическому положению. Современный город, несмотря на его номинальное политическое единство, заключает в себе, возможно, больше сообществ и соответственно различных обычаев, традиций, устремлений, форм правления и контроля, чем можно было бы насчитать на целом континенте в более ранние эпохи.
Каждая такая группа оказывает формирующее влияние на жизненные установки ее членов.
Есть сообщества, члены которых почти не имеют непосредственных контактов друг с другом: художники, литературный и ученый мир. Эти люди разбросаны по миру, но каждый из них принадлежит к определенному сообществу, поскольку имеет общие с ним цели и в своей деятельности ориентируется на созданное другими его членами.
Школа сводит вместе молодых людей, принадлежащих к разным расам и религиям, имеющих непохожие обычаи, создавая для всех них новую, более широкую среду. Общее содержание образования приучает членов всех групп к единому взгляду, открывая для них более широкие горизонты, чем тот, который виден изнутри любой из них.
Школа также призвана согласовывать в системе мировосприятия каждого отдельного человека влияния различных сообществ, в которые он входит.
Каждая такая группа оказывает формирующее влияние на жизненные установки ее членов. Компания, клуб, банда, воровская шайка Фейджина[71], заключенные в тюремной камере, – все эти сообщества создают образовательную среду для тех, кто входит в них, и оказывают не меньше влияния, чем церковь, профсоюзы, деловые партнеры или политическая партия. Есть сообщества, члены которых почти не имеют непосредственных контактов друг с другом: художники, литературный и ученый мир. Эти люди разбросаны по миру, но каждый из них принадлежит к определенному сообществу, поскольку имеет общие с ним цели и в своей деятельности ориентируется на созданное другими его членами.
В прежние времена разнообразие групп было связано преимущественно с географическим фактором: обществ было много, но каждое в пределах своей территории было сравнительно однородным. С развитием торговли, транспорта, обмена информацией и людьми возникли страны (подобные нынешним Соединенным Штатам), объединившие различные группы людей с разными системами традиций. Возможно, именно эта ситуация более чем что-либо другое усилила потребность в образовательном институте, который создавал бы для подрастающего поколения относительно однородную и сбалансированную среду. Только таким путем можно было противодействовать центробежным силам, возникающим при соприкосновении различных групп внутри одной и той же политической единицы.
Школа сводит вместе молодых людей, принадлежащих к разным расам и религиям, имеющих непохожие обычаи, создавая для всех них новую, более широкую среду. Общее содержание образования приучает членов всех групп к единому взгляду, открывая для них более широкие горизонты, чем тот, который виден изнутри любой из них. Об эффективности такого подхода, создающего уравновешенную общность, красноречиво свидетельствует ассимилирующая сила американской государственной школы.
Школа также призвана согласовывать в системе мировосприятия каждого отдельного человека влияние различных сообществ, в которые он входит. Ведь в семье – одни нормы, на улице – другие, в цеху и в магазине – третьи, а в религиозной общине – четвертые. Человек разрывается на части, каждая среда тянет его в свою сторону. Возникает реальная опасность начать мыслить и чувствовать по-разному, находясь в различных внешних условиях. Это возлагает на школу стабилизирующую и интегрирующую функцию.
Резюме. Становление у юных членов общества системы взглядов и установок, необходимых для продолжения и совершенствования жизни общества, невозможно обеспечить путем непосредственной передачи убеждений, чувств, знаний. Такое становление всегда происходит при посредничестве среды. Среда состоит из всей совокупности условий, важных для осуществления деятельности, характерной для данного живого существа. Социальная среда заключает в себе все виды деятельности всех членов группы, от которых зависит выполнение деятельности каждого из них. По своему воздействию на членов группы среда является подлинно образовательной в той мере, в какой отдельные люди включены в общую деятельность. Участвуя в совместной деятельности, человек принимает и цель, ради которой она предпринята, знакомится с содержанием и технологией этой деятельности, приобретает необходимые навыки и пропитывается ее эмоциональным духом. Самые глубокие и личностные образовательные влияния протекают без участия сознания в процессе постепенного включения юных членов сообщества в деятельность тех или иных групп, к которым они принадлежат. Однако по мере того как общество становится все более сложным, возникает необходимость создавать особую социальную среду, которая специально предназначена для развития молодежи. Три важнейшие функции этой специальной среды таковы: содействие становлению и развитию желательной системы отношений к миру; очищение и оптимизация положения дел, реально существующего в обществе; создание более широкой и сбалансированной среды, чем та, воздействию которой подвергались бы незрелые члены общества, будь они предоставлены самим себе.
Становление у юных членов общества системы взглядов и установок, необходимых для продолжения и совершенствования жизни общества, невозможно обеспечить путем непосредственной передачи убеждений,
чувств, знаний.
Социальная среда заключает в себе все виды деятельности всех членов группы, от которых зависит выполнение деятельности каждого из них. По своему воздействию на членов группы среда является подлинно образовательной в той мере, в какой отдельные люди включены в общую деятельность.
Самые глубокие и личностные образовательные влияния протекают без участия сознания в процессе постепенного включения юных членов сообщества в деятельность тех или иных групп, к которым они принадлежат. Однако по мере того как общество становится все более сложным, возникает необходимость создавать особую социальную среду, которая специально предназначена для развития молодежи.
Образование как руководство[72]
Направляющая роль среды
Перейдем теперь к рассмотрению одной из конкретных форм главной функции системы образования, обычно называемой управлением, контролем или руководством. Последнее из этих трех слов лучше других передает идею придания нужного направления природным способностям учащихся. Слово «контроль» вызывает представление о проверке со стороны, встречающей некоторое сопротивление контролируемых. «Управление» – более нейтральное выражение, оно предполагает, что активность управляемых подталкивается в определенном направлении, а не разбрасывается бесцельно; при этом в представление об управлении укладывается весь спектр его стилей – от направляющего содействия до жесткого регулирования. В любом случае следует избегать смысла, который иногда вкладывают в термин «контроль».
(Управление, контроль, руководство)… Последнее из этих трех слов лучше других передает идею придания нужного направления природным способностям учащихся.
Нередко предполагают… что естественные побуждения отдельного человека являются чисто индивидуалистическими или даже эгоистическими и потому антиобщественными. Поэтому понятие «контроль» обозначает процесс, посредством которого индивида заставляют подчинить свои естественные побуждения общественным целям.
Поскольку считается, что собственная природа индивида враждебна подчинению и скорее противится ему, чем помогает, понятие контроля приобретает оттенок насилия и принуждения. На этой идее строятся системы правления и теории государства, она серьезно повлияла на педагогическую теорию и практику. Однако для подобного взгляда нет оснований.
Нередко предполагают, явно или бессознательно, что естественные побуждения отдельного человека являются чисто индивидуалистическими или даже эгоистическими и потому антиобщественными. Поэтому понятие «контроль» обозначает процесс, посредством которого индивида заставляют подчинить свои естественные побуждения общественным целям. Поскольку считается, что собственная природа индивида враждебна подчинению и скорее противится ему, чем помогает, понятие контроля приобретает оттенок насилия и принуждения. На этой идее строятся системы правления и теории государства, она серьезно повлияла на педагогическую теорию и практику. Однако для подобного взгляда нет оснований.
Человек, конечно, заинтересован в том, чтобы иметь возможность хотя бы время от времени идти своим собственным путем, который может сильно отличаться от дорог других людей. Но для него не менее важно – в конечном счете важнее всего – включаться в деятельность других и принимать участие в совместной деятельности. В противном случае никакое сообщество было бы невозможно, никому бы не пришло в голову даже создать полицейскую службу, чтобы поддерживать хотя бы видимость порядка (если бы только кто-то не решил, что это выгодно лично ему). По сути дела, понятие «контроль» означает сильную власть, будь то обретенный ценой собственных усилий контроль индивида над собой или властный контроль над ним со стороны других людей.
В сущности, любой стимул направляет деятельность – не только возбуждает или подстегивает, а именно направляет ее к определенной цели. В то же время реакция – это не противонаправленное действие, не протест против причиненного беспокойства, это, как видно из самого слова, реагирование, т. е. определенный отклик на стимул, соответствующий ему.
Стимул и реакция приспосабливаются друг к другу. Свет стимулирует глаз, заставляя его реагировать, т. е. видеть. Если глаза открыты и есть свет, предметы различаются и распознаются; стимул создает условие выполнения органом свойственной именно ему функции. Но свет не принуждает глаз видеть то, чего нет. Таким образом, любое управление или контроль только направляют деятельность к ее собственной цели; это некое содействие тому или иному органу в полноценном выполнении того, что он способен делать.
В сущности, любой стимул направляет деятельность – не только возбуждает или подстегивает, а именно направляет ее к определенной цели. В то же время реакция – это не противонаправленное действие, не протест против причиненного беспокойства, это, как видно из самого слова, реагирование, т. е. определенный отклик на стимул, соответствующий ему…
…Любое управление или контроль только направляют деятельность к ее собственной цели; это некое содействие тому или иному органу в полноценном выполнении того, что он способен делать.
Направленность делает действия сфокусированными, так чтобы каждое было откликом на определенный стимул, что требует устранения лишних и неверных движений.
При хорошем управлении поведением действия, следующие друг за другом, составляют единое упорядоченное целое. Всякое действие не только отвечает на непосредственно вызвавший его стимул, но и способствует совершению последующих действий.
Сформулированное общее утверждение нуждается, однако, в уточнении, причем в двух аспектах. Во-первых, стимулы, действующие на ребенка, недостаточно определенны, чтобы сразу вызвать точные и конкретные отклики (за исключением небольшого числа инстинктивных реакций). Поначалу всегда расходуется много лишней энергии, которая либо тратится впустую, либо даже мешает успешному исполнению действия, вредит ему.
Посмотрим, как управляются с велосипедом начинающий и опытный велосипедисты. Усилия, которые прилагает первый, недостаточно направленны, они очень хаотичны и разбросанны. Направленность делает действия сфокусированными, так чтобы каждое было откликом на определенный стимул, что требует устранения лишних и неверных движений. Во-вторых, хотя реакция всегда как-то связана со стимулом, она все же может нарушить последовательность и связность действий. Боксируя, человек может успешно отразить конкретный удар, при этом подставившись под гораздо более сильный. При хорошем управлении поведением действия, следующие друг за другом, составляют единое упорядоченное целое. Всякое действие не только отвечает на непосредственно вызвавший его стимул, но и способствует совершению последующих действий.
Короче говоря, управление должно соответствовать условиям момента и одновременно упорядочивать отдельные действия. В каждый данный момент оно требует, чтобы из всех отчасти возбужденных тенденций были выбраны те, которые способны сконцентрировать энергию в необходимой точке. Чтобы обеспечить последовательность деятельности, управление требует связи каждого отдельного акта с предшествующими и последующими, чтобы достигался определенный порядок деятельности.
Фокусирование и упорядочение являются, таким образом, двумя аспектами управления, первое – в пространстве, второе – во времени. Первое обеспечивает попадание в цель, второе поддерживает равновесие, необходимое для выполнения последующих действий. Очевидно, что на практике невозможно разделить их так, как это можно сделать при теоретическом рассмотрении. В данный момент деятельность должна быть сконцентрирована так, чтобы подготовить следующие шаги. Проблема непосредственной реакции на какой-то стимул усложняется необходимостью предвидеть будущие события.
Фокусирование и упорядочение являются, таким образом, двумя аспектами управления, первое – в пространстве, второе – во времени.
Обычаи и правила взрослых – лишь стимулы, вызывающие действия детей и руководящие ими, сами дети тоже участвуют в определении направления своих действий. Строго говоря, никому ничего нельзя навязать. Не замечать этот факт – значит извращать человеческую природу, пренебрегать ею. Разумное и мудрое руководство поведением других людей непременно учитывает имеющиеся у них инстинкты и привычки.
Например, угроза, вызывая страх неприятных последствий, может заставить человека перестать делать что-то такое, к чему он по своей природе склонен. Однако, подчиняя свое поведение угрозе, человек изменится таким образом, что становится в принципе подверженным воздействию со стороны. Впоследствии внешние влияния могут заставить его совершать еще худшие вещи…
Из этих общих соображений следуют два вывода. С одной стороны, чисто внешнее руководство невозможно – среда может в лучшем случае предоставить стимулы, способные вызвать те или иные реакции. С другой – сами реакции основаны на уже имеющихся у индивида тенденциях. Даже в тех случаях, когда человек, запуганный угрозами, не совершает каких-то действий, угрозы работают лишь потому, что у человека есть инстинкт страха. Если же такой инстинкт отсутствует или надежно контролируется, угроза способна повлиять на человека не больше, чем свет на слепого.
Обычаи и правила взрослых – лишь стимулы, вызывающие действия детей и руководящие ими, сами дети тоже участвуют в определении направления своих действий. Строго говоря, никому ничего нельзя навязать. Не замечать этот факт – значит извращать человеческую природу, пренебрегать ею. Разумное и мудрое руководство поведением других людей непременно учитывает имеющиеся у них инстинкты и привычки. Любое управление есть не что иное, как перенаправление, перевод уже происходящего действия в другое русло. И если мы не отдаем себе отчета в действующих силах, все наши попытки руководства почти наверняка обречены на провал.
Кроме того, внешний контроль, основанный на обычаях и правилах посторонних, нередко оказывается недальновидным. Если он и добивается сиюминутного эффекта, то за счет нарушения равновесия, необходимого для последующих действий. Например, угроза, вызывая страх неприятных последствий, может заставить человека перестать делать что-то такое, к чему он по своей природе склонен. Однако, подчиняя свое поведение угрозе, человек изменится таким образом, что становится в принципе подверженным воздействию со стороны. Впоследствии внешние влияния могут заставить его совершать еще худшие вещи или сделать его хитрым и коварным, склонным к мошенничеству либо иным видам противоправного поведения. Тем, кто руководит другими людьми, всегда необходимо учитывать влияние управляющих воздействий на дальнейшее развитие своих подопечных, и недооценивать важность такого учета опасно.
Взрослые, естественно, лучше всего осознают, что руководят поведением других, когда делают это преднамеренно.
Иногда за управление выдают прямое насилие, забывая о том, что лошадь можно силой привести к воде, но нельзя заставить ее пить, а человека можно посадить в тюрьму, но нельзя заставить его раскаяться. В подобных случаях… необходимо различать физические и нравственные результаты.
Путая физический результат с образовательным, мы всякий раз упускаем возможность включить в действие собственную установку человека на участие в достижении желаемого результата, а следовательно, упускаем и возможность содействия тому, чтобы у него создалась настоятельная внутренняя потребность двигаться в нужном направлении.
Само существование социальной среды, в которой индивид живет и развивается, есть постоянно действующий и весьма эффективный фактор управления его деятельностью.
Виды социального управления
Взрослые, естественно, лучше всего осознают, что руководят поведением других, когда делают это преднамеренно. Как правило, осознанию этой цели способствует сопротивление со стороны тех, кем они руководят: последние делают вовсе не то, чего от них требуют. Но существуют постоянно действующие и более эффективные виды управления, которые непрерывно функционируют без всякого осознанного намерения с нашей стороны.
1. Контроль становится наиболее жестким в тех случаях, когда руководимые отказываются выполнять указания или просто не делают того, что требуется, – именно тогда лучше всего осознается как необходимость управления, так и сами направляющие воздействия. При таких обстоятельствах наиболее вероятны ошибки, о которых только что шла речь. Иногда за управление выдают прямое насилие, забывая о том, что лошадь можно силой привести к воде, но нельзя заставить ее пить, а человека можно посадить в тюрьму, но нельзя заставить его раскаяться. В подобных случаях прямого воздействия на других людей необходимо различать физические и нравственные результаты.
Человеку случается находиться в таком состоянии, когда принудительное питание или строгая изоляция необходимы для его собственного блага. Легко представить себе ситуацию, в которой придется довольно грубо отдернуть руку ребенка от огня, чтобы он не обжегся. Но никакого совершенствования системы мировосприятия или образовательного эффекта за этим не последует. Может оказаться эффективным и резкий командный тон (например, удержит ребенка от желания потрогать огонь), и желаемый физический эффект будет достигнут столь же надежно, как если бы его отдернули силой. Но ни в том, ни в другом случае не достигается послушание, основанное на нравственном поведении. Заперев человека в тюремной камере, можно удержать его от ограбления чужих домов, но заключение не изменит установки на совершение грабежа. Путая физический результат с образовательным, мы всякий раз упускаем возможность включить в действие собственную установку человека на участие в достижении желаемого результата, а следовательно, упускаем и возможность содействия тому, чтобы у него создалась настоятельная внутренняя потребность двигаться в нужном направлении.
В действительности никакого прямого влияния одного человека на другого без использования физической среды в качестве посредника просто не существует. Улыбка, нахмуренные брови, упрек, слово предупреждения или поощрения – все они предполагают некоторые физические знаки, иначе мнение одного человека никогда бы не достигло другого и не сумело повлиять на него.
В отличие от прямых методов взаимного влияния существуют иные, связанные с объединением людей, имеющих общие цели, для достижения которых используется предметная ситуация: матери не обязательно обращаться к дочери с просьбой о помощи или упрекать ее в том, что она не помогает по хозяйству, – она может воспитывать в ней трудолюбие, просто привлекая ее к этой работе.
…Повторяем сказанное… об участии в совместной деятельности как главном способе формирования установок. Однако добавилось признание существенной роли использования предметов в совместной деятельности.
Вообще, прямые сознательные акты контроля должны использоваться лишь по отношению к таким инстинктивным или импульсивным действиям человека, результаты которых он не способен предвидеть. Ведь если он не способен предвидеть последствия своих действий или понять, о чем предупреждают его люди с большим, чем у него, опытом, то, стало быть, не может разумно руководить своими действиями. В таком состоянии человеку все равно, что делать, ибо не он руководит своими действиями, а, наоборот, они движут им.
Иногда полезно позволить человеку поэкспериментировать и самому обнаружить последствия своих поступков, чтобы в следующий раз при похожих обстоятельствах он действовал бы разумно. Но некоторые действия совершенно непозволительны – слишком неудобны и неприятны для других. В таких случаях обычно прибегают к прямому неодобрению, в ход идут обвинения, насмешки, немилость, выговор и наказание. Часто ребенка стараются отвлечь от неудобной для других линии поведения, вызвать у него противоположные устремления. Для этого используют чувствительность ребенка к похвале, стремление завоевать признание какими-то действиями, приятными окружающим.
2. Эти способы управления столь очевидны (так как применяются преднамеренно), что едва ли стоило бы упоминать о них, если бы мы не собирались сейчас противопоставить им другие, более важные и постоянно действующие виды управления. Человек в воспитательных целях иногда использует предметную ситуацию в качестве инструментального обусловливания, и этот способ можно рассматривать как особый метод управления. Само существование социальной среды, в которой индивид живет и развивается, есть постоянно действующий и весьма эффективный фактор управления его деятельностью.
Часто утверждается, что человек научается благодаря тому, что свойства вещей запечатлеваются в его сознании, проникая в него через органы чувств.
На самом деле значение возникает благодаря специфическому применению данной вещи, определяющемуся ее конкретными свойствами, с совокупностью которых эта вещь идентифицируется.
Разница между реакцией на физический стимул и психическим актом состоит в том, что последний предполагает отклик на значение предмета, а первый – нет.
Когда я спотыкаюсь о камень и отшвыриваю его в сторону – это чисто физическая реакция, но если я убираю его с дороги, чтобы кто-нибудь другой не споткнулся о него, то действую разумно – я откликаюсь на значение, которое есть у этого предмета.
Когда вещи обретают для нас смысл, мы понимаем. что делаем, и действуем преднамеренно, целенаправленно. Когда смысла нет, мы действуем вслепую, бессознательно, неразумно.
В связи с этим необходимо более подробно обсудить, что подразумевается под социальной средой. Когда мы представляем себе среду, в которой живем, мы, как правило, мысленно подразделяем ее на физическую и социальную. В результате, с одной стороны, преувеличивается воспитательное влияние преимущественно прямых или личных видов контроля, о которых мы уже говорили, а с другой, современная психология и физиология придают слишком большое значение психическим последствиям взаимодействия с чисто физическим окружением. В действительности никакого прямого влияния одного человека на другого без использования физической среды в качестве посредника просто не существует. Улыбка, нахмуренные брови, упрек, слово предупреждения или поощрения – все они предполагают некоторые физические знаки, иначе мнение одного человека никогда бы не достигло другого и не сумело повлиять на него. Такого рода влияние можно рассматривать как личное, здесь физическая среда практически сведена к личному контакту. В отличие от прямых методов взаимного влияния существуют иные, связанные с объединением людей, имеющих общие цели, для достижения которых используется предметная ситуация: матери не обязательно обращаться к дочери с просьбой о помощи или упрекать ее в том, что она не помогает по хозяйству, – она может воспитывать в ней трудолюбие, просто привлекая ее к этой работе. Управление деятельностью ребенка возникает в результате подражания, игрового воспроизведения, потребности в совместной работе.
Если ребенку нужен какой-то предмет и мать дает его, он должен протянуть руку, чтобы принять этот предмет. Как говорится, дают – бери. А способ обращения с вещью, применение, которое малыш ей находит, безусловно, определяются наблюдениями за матерью. Когда родители что-то ищут, для ребенка совершенно естественно включиться в поиски и дать им нужную вещь, если он найдет ее, точно так же, как при других обстоятельствах было естественно взять. Дополните этот пример множеством подробностей повседневного взаимодействия, и вы получите картину наиболее постоянного надежного метода руководства деятельностью детей.
По существу, мы сейчас лишь повторяем сказанное раньше об участии в совместной деятельности кaк главном способе формирования установок. Однако добавилось признание существенной роли использования предметов в совместной деятельности. До сих пор педагогика научения не избавилась от ложных психологических схем. Часто утверждается, что человек научается благодаря тому, что свойства вещей запечатлеваются в его сознании, проникая в него через органы чувств. Предполагается, что получив некий запас впечатлений, ассоциативная способность или иная сила умственного синтеза составит из них представления, т. е. придаст этим вещам значения. Предполагается также, что объект – камень, апельсин, дерево, стул – производит различные впечатления цветом, формой, размером, твердостью, запахом, вкусом и т. д., и эти впечатления, будучи соединены вместе, создают значение, определяющее каждую вещь. На самом деле значение возникает благодаря специфическому применению данной вещи, определяющемуся ее конкретными свойствами, с совокупностью которых эта вещь идентифицируется. Стул – вещь, которая используется определенным образом, а стол – другая вещь, она применяется иначе. Апельсин – предмет, который дорого стоит, выращивается в теплом климате, съедобный, имеющий приятный запах и освежающий вкус, и т. д.
Руководство, или контроль, осуществляется при обоих видах приспособительных реакций, но когда вызываются лишь слепые отклики, руководитель тоже не видит направления деятельности. Здесь может быть тренировка, но нет образования.
У всех у нас есть множество привычек, в значении которых мы совершенно не отдаем себе отчета, поскольку они сформировались без нашего осознанного участия. Следовательно, скорее они владеют нами, чем мы ими.
…Недостаточно просто получить какую-то совокупность ощущений от предмета, чтобы приобрести представление о нем. Главное – это быть способным реагировать на объект в соответствии с его местом в общей схеме действия. Уметь предвидеть направление и возможные последствия воздействия предмета на нас и наших воздействий на него.
Иметь общие с окружающими представления о вещах и думать о них примерно то же – вот что означает на деле быть членом социальной группы.
Разница между реакцией на физический стимул и психическим актом состоит в том, что последний предполагает отклик на значение предмета, а первый – нет. Резкий звук может заставить меня подскочить, хотя я могу и не осознавать, что он означает, но когда я, услышав пожарную сирену, бегу, приношу воду и гашу пламя, то откликаюсь разумно: сирена означает пожар и необходимость ликвидации огня. Когда я спотыкаюсь о камень и отшвыриваю его в сторону – это чисто физическая реакция, но если я убираю его с дороги, чтобы кто-нибудь другой не споткнулся о него, то действую разумно – я откликаюсь на значение, которое есть у этого предмета. Я вздрагиваю от раската грома, осознаю я этот звук как гром или нет, – пожалуй, даже еще сильнее вздрагиваю, если не осознаю. Мое поведение становится разумным, когда я, услышав этот звук, скажу или подумаю, что это гром. Когда вещи обретают для нас смысл, мы понимаем, что делаем, и действуем преднамеренно, целенаправленно. Когда смысла нет, мы действуем вслепую, бессознательно, неразумно.
Руководство, или контроль, осуществляется при обоих видах приспособительных реакций, но когда вызываются лишь слепые отклики, руководитель тоже не видит направления деятельности. Здесь может быть тренировка, но нет образования. Многократные повторения одних и тех же реакций на повторяющиеся стимулы зафиксируют привычку действовать определенным образом.
Но если каждый участник понимает связь своих действий с действиями других и принимает в расчет влияние их поведения на себя, тогда есть общность поведения – между участниками общего дела устанавливается взаимопонимание, оно направляет все их действия.
Младенец голоден, кричит и плачет, пока в его присутствии готовится еда. Если он не связывает чувство голода с действиями окружающих, с удовлетворением своей потребности в еде, то он просто все более и более нетерпеливо реагирует на нарастающий дискомфорт… Младенец не просто отдается ощущениям… а определяет свое состояние, которое оказывается для него объектом наблюдения.
…Физические объекты влияют на психику (формируют представления или убеждения) только в том случае, если используются в действиях, осуществляемых в данный момент ради их последствий.
..Люди изменяют установки друг друга только посредством особого применения, которое они находят для определенных физических сигналов.
У всех у нас есть множество привычек, в значении которых мы совершенно не отдаем себе отчета, поскольку они сформировались без нашего осознанного участия. Следовательно, скорее они владеют нами, чем мы ими. Они движут и управляют нами. До тех пор пока мы не осознаем, на что они направлены, и не вынесем суждения о ценности результата, мы их не контролируем. Можно заставить ребенка кланяться всякий раз, когда он встретит определенного человека, давая ему подзатыльник, и в конце концов поклоны станут автоматическими. Однако это не будет с его стороны актом признания достоинств данного человека, поскольку поклоны не имели для него этого смысла. А раз он не выполнял эти действия осмысленно, нельзя в них видеть признак воспитанности. Так что недостаточно просто получить какую-то совокупность ощущений от предмета, чтобы приобрести представление о нем. Главное – это быть способным реагировать на объект в соответствии с его местом в общей схеме действия, уметь предвидеть направление и возможные последствия воздействия предмета на нас и наших воздействий на него.
Иметь общие с окружающими представления о вещах и думать о них примерно то же – вот что означает на деле быть членом социальной группы. Если мы не придаем предметам и действиям те же смыслы, какие придают им другие, не может быть ни взаимопонимания, ни совместной жизни. В совместной деятельности каждый человек соотносит свои действия с поступками других, деятельность каждого представляет собой одну из составляющих общего дела. Потянуть за веревку, за которую уже тянут другие, еще не значит включиться в совместную деятельность. Это происходит, если ты понимаешь, зачем они это делают, и пытаешься либо помочь им, либо помешать. Гвоздь в процессе изготовления проходит через руки многих людей, но каждый может выполнять свою часть работы, не зная о том, что делают другие, и вне всякой зависимости от этого действовать только ради своей особой цели, т. е. оплаты собственного труда. В этом случае нет той целостности, в которой соотнесены различные действия, а следовательно, нет и естественного взаимодействия, общей связи, несмотря на смежность в пространстве и на то, что объективно все участники работают на единый результат. Но если каждый участник понимает связь своих действий с действиями других и принимает в расчет влияние их поведения на себя, тогда есть общность поведения – между участниками общего дела устанавливается взаимопонимание, оно направляет все их действия.
Представьте себе такие условия игры: один человек ловит мяч и бросает его другому, который тоже ловит его и возвращает первому, но каждый при этом действует совершенно автоматически и не знает, куда мяч уходит и откуда приходит. Ясно, что такое действие не обладает никаким значением (смыслом). Оно управляется физически, но никак не социально. Предположим теперь, что каждый из участников этой игры понимает действия партнера и заинтересован во взаимодействии. Тогда поведение каждого из них становится разумным, социально осмысленным и управляемым.
Представим себе человека, оживленно размахивающего руками на некотором расстоянии от нас… Чтобы решить, как поступить, мы должны определить смысл его действий: просит ли он о помощи или пытается предупредить нас о какой-то опасности… В первом случае надо спешить к нему, а во втором, напротив, убегать…
Наши действия социально управляемы, потому что мы пытаемся соотнести то, как нам следует поступить, с ситуацией, в которой действует он.
Привычки и навыки, проявляющиеся тогда, когда мы пользуемся плодами человеческого труда и природных материалов, составляют в конечном счете самый глубокий и наиболее важный способ социального управления.
К школьному возрасту у детей уже сформировано то, что называется разумом… Но этот разум – упорядоченные навыки разумного отклика, приобретенные в процессе использования объектов теми же способами, какими это делают другие люди. Такого управления нельзя избежать, именно оно питает установки.
Рассмотрим еще один, менее искусственный, пример. Младенец голоден, кричит и плачет, пока в его присутствии готовится еда. Если он не связывает чувство голода с действиями окружающих, с удовлетворением своей потребности в еде, то он просто все более и более нетерпеливо реагирует на нарастающий дискомфорт. Младенцем чисто физически управляет его голод, т. е. определенное состояние его организма. Но когда малыш устанавливает связи в происходящем, его отношение к ситуации полностью меняется. Если можно так выразиться, ребенок приобретает интерес, примечает и наблюдает, что делают другие. Теперь он реагирует не просто на голод, его поведением управляют и действия окружающих, направленные на то, чтобы удовлетворить его голод. Младенец не просто отдается ощущениям, а замечает, осознает, определяет свое состояние, которое оказывается для него объектом наблюдения. Его отношение к состоянию своего организма становится в какой-то мере разумным. Именно в понимании смысла чужих действий и собственного состояния проявляется социальное управление.
Напомним, что наш главный тезис имел два аспекта. С одним из них мы сейчас разобрались: поняли, что физические объекты влияют на психику (формируют представления или убеждения) только в том случае, если используются в действиях, осуществляемых в данный момент ради их последствий. Другой аспект состоит в том, что люди изменяют установки друг друга только посредством особого применения, которое они находят для определенных физических сигналов.
Рассмотрим в контексте примера так называемую мимику человека, которую воспринимают другие люди: покраснение, улыбка, нахмуривание, сжимание кулаков и другие естественные жесты. Сами по себе эти жесты не имеют знакового смысла, они – естественные проявления реакций организма. Человек краснеет не для того, чтобы показать другим, что он застенчив или рассержен, а потому, что в ответ на некий стимул у него меняется капиллярная циркуляция. Но другие используют такое покраснение или легкое, почти незаметное напряжение мышц человека, с которым они взаимодействуют, как указание на его состояние и направление дальнейших действий. Нахмуренные брови означают скрытый упрек, к которому следует подготовиться, или неуверенность и колебания, которые желательно по возможности устранить, сказав или сделав что-то для восстановления доверия.
Основной вывод состоит в том, что наиболее фундаментальными средствами управления являются не прямые личные указания со стороны других людей… не нравоучения, а влияние на разум, проявляющийся в привычках понимания, которые складываются в процессе согласованного с другими людьми использования разнообразных предметов.
Ведущая роль связи с другими людьми в формировании умственных и нравственных установок осознана сравнительно недавно, еще и сейчас влияние этой связи многие считают чем-то второстепенным по сравнению с научением посредством прямого контакта с вещами.
Взаимодействие с вещами, безусловно, формирует привычки приспособления к внешнему миру, но оно только тогда приводит к деятельности, имеющей смысл… когда вещи употребляются для достижения определенного результата.
Вся так называемая социальная психология построена, по сути, на понятии подражания в формировании психических установок.
Представим себе человека, оживленно размахивающего руками на некотором расстоянии от нас. Если умышленно принять и сохранять позицию полного безразличия к нему, то движения этого человека ничем не будут отличаться от любых других физических изменений, которые нам случалось наблюдать. Если мы не испытываем к нему ни участия, ни интереса, его размахивание руками имеет для нас не больше смысла, чем вращение крыльев ветряной мельницы. Но если интерес возник, мы проявляем внимание и соотносим действия этого человека с тем, что мы сами делаем или могли бы делать. Чтобы решить, как поступить, мы должны определить смысл его действий: просит ли он о помощи или пытается предупредить нас о какой-то опасности, например о том, что сейчас произойдет взрыв. В первом случае надо спешить к нему, а во втором, напротив, убегать. В любом случае те изменения, которые он производит в физической среде, становятся для нас знаком того, как нам следует себя вести. Наши действия социально управляемы, потому что мы пытаемся соотнести то, как нам следует поступить, с ситуацией, в которой действует он.
Язык, как мы уже видели, как раз и представляет собой случай совместного соотнесения собеседниками своих действий с общей для них ситуацией, отсюда и его ни с чем не сравнимое значение в качестве средства социального управления. Но язык не был бы столь эффективным инструментом, если бы не то обстоятельство, что он функционирует на фоне более грубых и осязаемых способов использования физических средств для достижения цели.
Ребенок видит, как люди, с которыми он живет, определенным образом используют стулья, шляпы, столы, лопаты, пилы, плуги, лошадей, деньги. Если он принимает хоть какое-то участие в том, что они делают, он постепенно начинает обращаться с этими вещами таким же образом и подбирать подходящие способы для использования других вещей. Пододвинутый к столу стул означает, что на нем надо сидеть; если человек протягивает ему правую руку, он должен протянуть свою, – примеры можно умножать бесконечно. Привычки и навыки, проявляющиеся тогда, когда мы пользуемся плодами человеческого труда и природных материалов, составляют в конечном счете самый глубокий и наиболее важный способ социального управления. К школьному возрасту у детей уже сформировано то, что называется разумом, – знания и предпосылки суждений, к которым можно апеллировать. Но этот разум – упорядоченные навыки разумного отклика, приобретенные в процессе использования объектов теми же способами, какими это делают другие люди. Такого управления нельзя избежать, именно оно питает установки.
…Согласно нашей теории, то, что здесь называется подражанием, есть просто другое… название участия – совместно с другими людьми – в таком применении вещей, которое приводит к интересующим всех последствиям.
Главный недостаток распространенного представления о подражании состоит в том, что оно ставит телегу впереди лошади, принимает следствие за причину. Индивиды, образующие социальную группу… мыслят примерно одинаково… Наблюдая со стороны, можно сказать, что они подражают друг другу.
То, что здесь называется подражанием… заключается в том, что люди… одинаковым образом реагируют на близкие стимулы. Не надо никакого подражания, чтобы оскорбленный человек разозлился и бросился на обидчика.
Несходство обычаев уже означает, что факторы, стимулирующие поведение, различны. Играет свою роль осознанное внушение, имеют большое влияние предшествующие одобрения и неодобрения.
Основной вывод состоит в том, что наиболее фундаментальными средствами управления являются не прямые личные указания со стороны других людей (сколь бы ни был важен такой способ управления в критические моменты), не нравоучения, а влияние на разум, проявляющийся в привычках понимания, которые складываются в процессе согласованного с другими людьми использования разнообразных предметов. Это происходит посредством либо сотрудничества и содействия, либо соперничества и соревнования. Разум в своем конкретном воплощении представляет собой именно способность понимать значение вещей с точки зрения их использования, умение применять эту способность в процессе совместного труда. И в этом смысле разум есть метод социального управления.
Подражание и социальная психология
Мы уже отмечали недостатки психологической теории научения, полагающей, что знания, идеи и представления возникают в результате взаимодействия индивидуальной психики с материальными объектами. Ведущая роль связи с другими людьми в формировании умственных и нравственных установок осознана сравнительно недавно, еще и сейчас влияние этой связи многие считают чем-то второстепенным по сравнению с научением посредством прямого контакта с вещами. Получается, что связь с другими людьми дополняет знание о материальном мире знанием о людях.
Мы хотим показать, что такой подход разделяет людей и вещи самым абсурдным и невозможным образом. Взаимодействие с вещами, безусловно, формирует привычки приспособления к внешнему миру, но оно только тогда приводит к деятельности, имеющей смысл и сознательное намерение, когда вещи употребляются для достижения определенного результата. Единственный способ, при помощи которого один человек может воздействовать на разум другого, состоит в использовании физических условий, естественных или искусственных, таким образом, чтобы возбудить у этого другого какую-то ответную активность. Таковы два наших главных вывода. Имеет смысл развить и подкрепить их сравнением с теориями, считающими психологию непосредственных отношений между людьми приложением к психологии непосредственного взаимодействия индивидов с физическими объектами. Вся так называемая социальная психология построена, по сути, на понятии подражания. И следовательно, мы должны рассмотреть вопрос о природе и роли подражания в формировании психических установок.
В группе непрестанно действуют силы, вынуждающие человека вести себя определенным образом. А в противном случае выталкивающие его из группы.
Так называемый эффект подражания по большей части является продуктом как сознательного обучения, так и направляющего влияния бессознательных подтверждений и одобрений со стороны тех, с кем человек общается.
Моделью (образцом) здесь являются не действия другого человека, а ситуация в целом, которая требует, чтобы каждый, выполняя свои действия, учитывал действия и намерения другого. Может включаться и подражание, но его роль вспомогательна…
У ребенка есть собственный интерес: он хочет, чтобы игра продолжалась.
Достаточно заметить, как сильно осуществление намерений ребенка с самых первых дней зависит от соответствия между его действиями и действиями окружающих, чтобы увидеть, как важно для него и вести себя так же, как другие, и научиться понимать их…
Согласно этой теории, в основе социального управления лежит инстинктивное стремление индивидов имитировать (копировать) чужие действия, которые служат им образцом для подражания. Инстинкт подражания так силен, что дети изо всех сил стараются соответствовать образцам, предъявляемым другими, и воспроизвести их в собственных схемах поведения. Согласно нашей теории, то, что здесь называется подражанием, есть просто другое, к тому же дезориентирующее название участия – совместно с другими людьми – в таком применении вещей, которое приводит к интересующим всех последствиям.
Главный недостаток распространенного представления о подражании состоит в том, что оно ставит телегу впереди лошади, принимает следствие за причину. Индивиды, образующие социальную группу, несомненно, мыслят примерно одинаково. Они понимают друг друга и склонны действовать, руководствуясь в сходных обстоятельствах одними и теми же идеями, представлениями, намерениями. Наблюдая со стороны, можно сказать, что они подражают друг другу. И это более или менее верно в том смысле, что направленность и способ их действий весьма близки. Но слово «подражание» никак не раскрывает, почему люди так действуют; оно просто фиксирует факт, как будто тот сам себя объясняет. А это объяснение того же рода, что и объяснение снотворного действия опиума тем, что он усыпляет людей.
Внешнее сходство действий и внутреннее удовлетворение, возникающее от согласия с другими, названы подражанием, и затем этот феномен принят за психологическую причину, породившую наблюдаемое сходство. То, что здесь называется подражанием, в значительной мере заключается в том, что люди, будучи схожи по своей организации, одинаковым образом реагируют на близкие стимулы. Не надо никакого подражания, чтобы оскорбленный человек разозлился и бросился на обидчика. На этот пример можно, конечно, ответить тем несомненным фактом, что в группах, имеющих разные обычаи, ответ на оскорбление принимает различные формы. В одних группах пускают в ход кулаки, в других ответом становится вызов на дуэль, а в третьих – проявление высокомерного пренебрежения. Это происходит, как нам объясняют, потому, что в разных группах людям предоставлены различные образцы для подражания, но никакой необходимости в привлечении подражания для объяснения таких фактов нет.
Имитация результата, в отличие от имитации средств, использующихся для его достижения, оказывает незначительное влияние на формирование установок. Оно поверхностно и преходяще.
Подражание средствам достижения цели, напротив, вполне разумно, поскольку предполагает внимательное наблюдение и сознательный отбор того, что позволит человеку лучше справиться с делом, к которому он уже приступил.
Когда при осуществлении руководства мы сталкиваемся с сопротивлением, это означает, что мы пытаемся навязать линию поведения, противоречащую естественным склонностям.
Почему группы дикарей сохраняют свою дикость, а цивилизованные группы – цивилизованность? Несомненно, первым приходит на ум такой ответ: потому что дикари – это дикари, существа с низким интеллектом и, вероятно, ущербным нравственным чувством.
Несходство обычаев уже означает, что факторы, стимулирующие поведение, различны. Играет свою роль осознанное внушение, имеют большое влияние предшествующие одобрения и неодобрения. Еще важнее то, что если индивид не поступает так, как принято в его группе, то в буквальном смысле оказывается вне ее. Он может общаться с другими людьми на равных только в том случае, если ведет себя так же, как они. В группе непрестанно действуют силы, вынуждающие человека вести себя определенным образом, а в противном случае выталкивающие его из группы. Так называемый эффект подражания по большей части является продуктом как сознательного обучения, так и направляющего влияния бессознательных подтверждений и одобрений со стороны тех, с кем человек общается.
Предположим, человек катит мяч по направлению к ребенку, тот ловит его, катит обратно – в этом состоит игра. Стимулом здесь выступает не вид мяча или катящего его человека, а сама ситуация игры. Реакция в этой игре – не просто отправление мяча назад, его надо отправить так, чтобы другой мог его поймать и снова возвратить, – иначе игра прекратится. Моделью (образцом) здесь являются не действия другого человека, а ситуация в целом, которая требует, чтобы каждый, выполняя свои действия, учитывал действия и намерения другого. Может включаться и подражание, но его роль вспомогательна. У ребенка есть собственный интерес: он хочет, чтобы игра продолжалась. Он может, конечно, обращать внимание на то, как другой человек ловит и держит мяч, чтобы улучшить собственные действия, но ребенок не имитирует игру, он подражает способам действия, поскольку хочет сам, по собственной инициативе, успешно участвовать в ней. Достаточно заметить, как сильно осуществление намерений ребенка с самых первых дней зависит от соответствия между его действиями и действиями окружающих, чтобы увидеть, как важно для него и вести себя так же, как другие, и научиться понимать их, чтобы вести себя соответственно. Все это так настоятельно побуждает к единству в действиях, что подражание здесь ничего не объясняет.
В некотором смысле разум диких народов – результат, а не причина отсталости социальных институтов. Их занятия таковы, что сильно сужают спектр объектов внимания и интереса, а следовательно, и стимулов умственного развития.
У нас не способности лучше, а больше стимулов для их развития и использования. Дикарь имеет дело в основном с примитивными стимулами, у нас они гораздо более тонкие.
Поскольку занятия нынешних детей направляются этими отобранными и целенаправленными стимулами, дети способны за короткое время пройти тот путь, на который роду человеческому понадобились долгие и мучительные века. Их дорога вымощена всеми предыдущими успехами.
Цивилизация – то, для чего применяется все перечисленное, хотя, конечно, не будь их, и применять было бы нечего. Освобождается время, которое в других обстоятельствах неизбежно тратилось бы на борьбу с враждебным окружением и неблагоприятными природными условиями.
Имитация результата, в отличие от имитации средств, использующихся для его достижения, оказывает незначительное влияние на формирование установок, оно поверхностно и преходяще. К такого рода подражанию способны даже идиоты, оно определяет внешний рисунок поведения, но не смысл действий. Когда мы обнаруживаем, что дети заняты такого рода подражанием, то склонны скорее называть их обезьянами, мартышками, попугаями и т. п., чем поощрять. Подражание средствам достижения цели, напротив, вполне разумно, поскольку предполагает внимательное наблюдение и сознательный отбор того, что позволит человеку лучше справиться с делом, к которому он уже приступил. Целенаправленно используемый инстинкт подражания может, как и всякий другой инстинкт, стать фактором формирования адекватного поведения.
Это отступление призвано подкрепить вывод о том, что естественное социальное управление приводит к формированию определенной разумной установки – способа понимания объектов, событий и действий, который помогает человеку эффективно участвовать в совместной с другими людьми деятельности. Когда при осуществлении руководства мы сталкиваемся с сопротивлением, это означает, что мы пытаемся навязать линию поведения, противоречащую естественным склонностям. И только неправильное понимание ситуаций, в которых люди взаимно заинтересованы (т. е. заинтересованы действовать, учитывая действия друг друга), приводит к представлению о подражании как главном факторе социального управления.
Некоторые педагогические выводы
Почему группы дикарей сохраняют свою дикость, а цивилизованные группы – цивилизованность? Несомненно, первым приходит на ум такой ответ: потому что дикари – это дикари, существа с низким интеллектом и, вероятно, ущербным нравственным чувством. Однако тщательные исследования заставляют усомниться в том, что их врожденные способности существенно ниже, чем у цивилизованного человека. В результате исследований установлено, что врожденных различий недостаточно, чтобы объяснить различия в культуре. В некотором смысле разум диких народов – результат, а не причина отсталости социальных институтов. Их занятия таковы, что сильно сужают спектр объектов внимания и интереса, а следовательно, и стимулов умственного развития. И даже если объект попадает в поле зрения, примитивные социальные обычаи направляют наблюдательность и воображение на те его качества, которые не слишком плодотворны для ума. Низкий уровень управления силами природы означает, что в совместную деятельность людей включено незначительное число природных объектов. Используется мало природных ресурсов, да и те далеко не в полном соответствии со своей ценностью. Наступление цивилизации означает, что все больше сил и объектов природы преобразуются в средства достижения целей. У нас не способности лучше, а больше стимулов для их развития и использования. Дикарь имеет дело в основном с примитивными стимулами, у нас они гораздо более тонкие.
Греция с крайне незначительными (по сравнению с нашими) материальными ресурсами достигла столь многого в интеллектуальной и художественной сферах потому, что в полной мере использовала имевшиеся ресурсы в общественных целях.
…При варварстве, и при цивилизации, и в условиях слабого контроля над силами природы и частичного порабощения человека машинами, еще не вошедшими в совместный опыт, объекты материального мира, по мере того как они включаются в деятельность, создают образовательные условия повседневной жизни и направляют формирование умственных и нравственных установок.
Поскольку человеческая речь представляет собой физическое умение, которое в большей степени, чем какое-либо еще, подверглось преобразованию в интересах социальной жизни, система звуковых сигналов, утративших свои первоначальные свойства и ставших социальным инструментом, – язык, естественно, играет более значительную роль, чем любые другие средства.
Мощные человеческие усилия возобладали над природой, которая поначалу была совершенно равнодушна к стараниям людей. Каждое окультуренное растение, одомашненное животное, всякий новый инструмент, приспособление или устройство, вообще любой изготовленный предмет, украшение или произведение искусства означают преобразование условий, некогда либо враждебных, либо индифферентных по отношению к специфически человеческим занятиям, в дружественные и благоприятные. Поскольку занятия нынешних детей направляются этими отобранными и целенаправленными стимулами, дети способны за короткое время пройти тот путь, на который роду человеческому понадобились долгие и мучительные века. Их дорога вымощена всеми предыдущими успехами.
Сами по себе стимулы, реакцией на которые является экономическое развитие, – наши дороги, транспортные средства, теплоснабжение, электричество, готовые к использованию устройства и приспособления – все они ни в совокупности, ни тем более по отдельности не составляют цивилизации.
Цивилизация – то, для чего применяется все перечисленное, хотя, конечно, не будь их, и применять было бы нечего. Освобождается время, которое в других обстоятельствах неизбежно тратилось бы на борьбу с враждебным окружением и неблагоприятными природными условиями. Сохраняется и передается из поколения в поколение корпус знаний, адекватность которых гарантирована успешной работой всех приспособлений и устройств, в которых эти знания воплощены. Эти рукотворные чуда создаются по модели природных явлений – и в этом, возможно, наша главная защита от возрождения предрассудков, сказочных мифов и бесплодных выдумок о природе, на которые в прошлом было потрачено так много лучших интеллектуальных сил. Если добавить, что эти устройства используются не просто для удобства, но в интересах подлинно совместной жизни, тогда они становятся в полном смысле слова ресурсами цивилизации. Греция с крайне незначительными (по сравнению с нашими) материальными ресурсами достигла столь многого в интеллектуальной и художественной сферах потому, что в полной мере использовала имевшиеся ресурсы в общественных целях.
Организованное образование предполагает… специально отобранную среду, причем отбираются материалы и технологии, особенно способствующие развитию в желаемом направлении.
Бесчисленными путями язык запечатлевает в своих знаках смыслы, в которых воплощен социальный опыт человечества. Так велико значение языка для свободного участия человека в любых сколько-нибудь значительных жизненных явлениях, что понятия «неграмотный» и «невежественный» практически стали синонимами.
Тем не менее чрезмерное значение, придаваемое в школах данному конкретному средству, таит в себе определенную опасность…
Дети, несомненно, ходят в школу учиться, но то, что учение происходит наиболее плодотворно, когда его делают отдельным осознанным занятием, еще надо доказать. Усилия, направленные на изолированное интеллектуальное учение, противоречат собственным целям.
Но и при варварстве, и при цивилизации, и в условиях слабого контроля над силами природы и частичного порабощения человека машинами, еще не вошедшими в совместный опыт, объекты материального мира, по мере того как они включаются в деятельность, создают образовательные условия повседневной жизни и направляют формирование умственных и нравственных установок.
Организованное образование предполагает, как мы уже видели, специально отобранную среду, причем отбираются материалы и технологии, особенно способствующие развитию в желаемом направлении. Поскольку человеческая речь представляет собой физическое умение, которое в большей степени, чем какое-либо еще, подверглось преобразованию в интересах социальной жизни, система звуковых сигналов, утративших свои первоначальные свойства и ставших социальным инструментом, – язык, естественно, играет более значительную роль, чем любые другие средства. С его помощью мы можем мысленно принять участие в человеческом опыте прошлого, тем самым расширяя и обогащая опыт настоящего. Мы обретаем способность предвосхищения различных ситуаций – в воображении и чисто условно. Бесчисленными путями язык запечатлевает в своих знаках смыслы, в которых воплощен социальный опыт человечества. Так велико значение языка для свободного участия человека в любых сколько-нибудь значительных жизненных явлениях, что понятия «неграмотный» и «невежественный» практически стали синонимами.
Почему на практике представление о том, что образование не «рассказывание и слушание», а активный и конструктивный процесс, нарушается столь же часто, сколь широко проповедуется в теории? Не в том ли причина этого печального положения, что и саму теорию чаще всего просто рассказывают – проповедуют, растолковывают, описывают? А для воплощения ее в практике необходимо оснастить школы, причем в достаточном количестве, разнообразными средствами обучения, в том числе приборами и материалами.
Нужно изменить методы преподавания и организации занятий таким образом, чтобы ученикам обеспечивалась возможность непосредственного и продолжительного взаимодействия с этими средствами обучения. И речь идет вовсе не о том, чтобы уменьшить роль языка как образовательного ресурса, а о том, что его применение должно стать более живым и плодотворным благодаря восстановлению его нормальной связи с совместной деятельностью.
Тем не менее чрезмерное значение, придаваемое в школах данному конкретному средству, таит в себе определенную опасность – и отнюдь не теоретическую, а вполне отчетливо проявляющуюся на практике. И хотя преподавание посредством сообщения информации и учение при помощи ее пассивного поглощения повсеместно осуждаются, они все еще чрезвычайно распространены в школьном обучении. Почему это происходит? Почему на практике представление о том, что образование не «рассказывание и слушание», а активный и конструктивный процесс, нарушается столь же часто, сколь широко проповедуется в теории? Не в том ли причина этого печального положения, что и саму теорию чаще всего просто рассказывают – проповедуют, растолковывают, описывают? А для воплощения ее в практике необходимо оснастить школы, причем в достаточном количестве, разнообразными средствами обучения, в том числе приборами и материалами.
Нужно изменить методы преподавания и организации занятий таким образом, чтобы ученикам обеспечивалась возможность непосредственного и продолжительного взаимодействия с этими средствами обучения. И речь идет вовсе не о том, чтобы уменьшить роль языка как образовательного ресурса, а о том, что его применение должно стать более живым и плодотворным благодаря восстановлению его нормальной связи с совместной деятельностью. И это нужно делать, и о том нельзя забывать. Для школы «это» означает оборудование ее приспособлениями, необходимыми для совместной деятельности. Сделаем «это» – тогда и о «том» не забудем.
Когда школы отрываются от образовательных условий, доказавших свою эффективность во внешкольной среде, они неизбежно подменяют социальный дух образования книжным и псевдоинтеллектуальным. Дети, несомненно, ходят в школу учиться, но то, что учение происходит наиболее плодотворно, когда его делают отдельным осознанным занятием, еще надо доказать. Усилия, направленные на изолированное интеллектуальное учение, противоречат собственным целям. Подобное представление об учении приводит к утрате его социального смысла, который возникает – как у юных, так и у зрелых людей – только через участие в деятельности, имеющей для них общий интерес и ценность. Воспитывая ребенка в изоляции, можно поддерживать его двигательную активность и сенсорное возбуждение, но нельзя добиться того, чтобы он понял смысл, который вещи имеют в реальной жизни, – этот смысл является частью самой жизни. Мы можем дать ученикам специализированные знания по алгебре, латинскому языку или ботанике, но кто разовьет в них здравый смысл, который направляет всякое знание к полезной цели? Социальная направленность установок достигается лишь при участии в совместной деятельности, в которой человек осознанно использует материалы и инструменты, согласуя собственные действия с тем, какое применение находят своим возможностям и приспособлениям другие люди.
Воспитывая ребенка в изоляции, можно поддерживать его двигательную активность и сенсорное возбуждение, но нельзя добиться того, чтобы он понял смысл, который вещи имеют в реальной жизни, – этот смысл является частью самой жизни.
Мы можем дать ученикам специализированные знания по алгебре, латинскому языку или ботанике, но кто разовьет в них здравый смысл, который направляет всякое знание к полезной цели?
Социальная направленность установок достигается лишь при участии в совместной деятельности, в которой человек осознанно использует материалы и инструменты, согласуя собственные действия с тем, какое применение находят своим возможностям и приспособлениям другие люди.
Управление – отнюдь не то же самое, что физическое принуждение. Оно состоит в фокусировании действующих в каждый данный момент побуждений на конкретной цели и в упорядочении последовательности действий.
Резюме. Естественные побуждения молодых людей поначалу не согласуются с обычаями группы, в которой им довелось родиться. Следовательно, юношеством необходимо управлять. Управление – отнюдь не то же самое, что физическое принуждение. Оно состоит в фокусировании действующих в каждый данный момент побуждений на конкретной цели и в упорядочении последовательности действий. Поведение людей всегда зависит от того, на какие именно стимулы они предпочитают реагировать. Однако в некоторых случаях – при командах, запретах, одобрениях и неодобрениях – стимулы исходят от людей, стремящихся непосредственно повлиять на поведение других. Поскольку именно в таких случаях мы лучше всего осознаем сам факт управления, то склонны преувеличивать важность этого вида управления по сравнению с более постоянно действующим и эффективным методом.
Основным управляющим фактором является сама природа ситуаций, в которых участвуют юные члены сообщества. В ситуации общения им приходится соотносить и согласовывать свой способ действия с тем, что делают окружающие. В результате действия участников направляются к общей цели, у них создаются единые представления, поскольку все они имеют в виду одно и то же даже тогда, когда выполняют разные действия.
Общее представление о средствах и целях действия и составляет суть социального управления. Оно – косвенное, т. е. воздействует на эмоции и разум не напрямую. Более того, оно – внутреннее по отношению к его установкам, а не внешнее или принудительное. Добиться внутреннего управления посредством приобщения человека к интересам и представлениям сообщества и есть цель образования. В школьном образовании чересчур полагаются на книги и беседы. Конечно, это важные средства, но нельзя считать, что их одних вполне достаточно. Чтобы работать эффективно, школы должны полнее опираться на совместную деятельность учащихся, в которой последние могли бы понять социальный смысл собственных способностей, а также возможностей используемых материалов и приспособлений.
Основным управляющим фактором является сама природа ситуаций, в которых участвуют юные члены сообщества. В ситуации общения им приходится соотносить и согласовывать свой способ действия с тем, что делают окружающие. В результате действия участников направляются к общей цели, у них создаются единые представления, поскольку все они имеют в виду одно и то же даже тогда, когда выполняют разные действия.
Добиться внутреннего управления посредством приобщения человека к интересам и представлениям сообщества и есть цель образования.
В школьном образовании чересчур полагаются на книги и беседы… нельзя считать, что их одних вполне достаточно.
Чтобы работать эффективно, школы должны полнее опираться на совместную деятельность учащихся, в которой последние могли бы понять социальный смысл собственных способностей, а также возможностей используемых материалов и приспособлений.
Образование как рост[73]
Педагогические аспекты понятия «развитие»
<…> Когда говорят, что образование – это развитие, все зависит от того, что понимают под словом «развитие». Наш окончательный вывод состоит в том, что жизнь есть развитие, а развитие, рост есть жизнь. На языке педагогики это означает, во-первых, что образовательный процесс не имеет цели вне себя, он есть своя собственная цель, и, во-вторых, что образование есть процесс непрестанной реорганизации, перестройки, преобразования.
1. Развитие, когда его рассматривают на основе сравнения особенностей детской и взрослой жизни, означает направление энергии в определенное русло: на формирование навыков, включающих в себя мастерство исполнения, определенность интересов, наблюдательность и сообразительность. Но такой сравнительный подход не может быть единственным. Ребенок обладает особыми способностями. Не учитывать их означало бы разрушать механизмы, от которых зависит развитие ребенка. Взрослый использует свои возможности для преобразования окружения, встречая на этом пути новые стимулы, которые перенаправляют его способности и поддерживают их развитие. Игнорирование данного факта означает остановку развития, пассивную аккомодацию. Иными словами, нормальный ребенок, равно как и нормальный взрослый, постоянно растет.
Различие между ними не в том, что один растет, а другой – нет, а в характере роста, обусловленном разными условиями. Если иметь в виду развитие способностей, связанных с решением конкретных научных или экономических задач, то можно сказать, что ребенок должен дорасти до взрослости, если же подразумевать любознательность, отзывчивость и открытость ума, то скорее взрослому следует дорасти до детскости. Оба утверждения в равной мере справедливы.
Три идеи, которые мы критиковали, а именно: незрелость как недостаток, статичное приспособление к стабильной среде и жесткая система привычек, – связаны с ложным представлением о росте или развитии: полагают, что это движение к какой-то фиксированной цели. Считается, что рост имеет цель, а не сам по себе является целью. Отрицательное влияние этих идей на образование приводит, во-первых, к неспособности учитывать инстинктивный или природный потенциал детей, во-вторых, к неумению развивать инициативу во взаимодействии с новыми ситуациями и, в-третьих, к неоправданному акценту на натаскивание и прочие подобные средства, обеспечивающие автоматические навыки за счет личностного роста. Во всех случаях в качестве стандарта для ребенка принимается взрослая среда, к которой его стремятся приспособить.
…Жизнь есть развитие, а развитие, рост есть жизнь. На языке педагогики это означает, во-первых, что образовательный процесс не имеет цели вне себя, он есть своя собственная цель, и, во-вторых, что образование есть процесс непрестанной реорганизации, перестройки, преобразования.
Ребенок обладает особыми способностями. Не учитывать их означало бы разрушать механизмы, от которых зависит развитие ребенка.
Иными словами, нормальный ребенок, равно как и нормальный взрослый, постоянно растет. Различие меду ними не в том, что один растет, а другой – нет, а в характере роста, обусловленном разными условиями. Если иметь в виду развитие способностей, связанных с решением конкретных научных или экономических задач, то можно сказать, что ребенок должен дорасти до взрослости, если же подразумевать любознательность, отзывчивость и открытость ума, то скорее взрослому следует дорасти до детскости.
На природные инстинкты при этом либо не обращают внимания, либо относятся к ним как к докуке, считая необходимым подавлять эти несносные проявления или приводить их в соответствие с внешними стандартами. А поскольку целью почитается соответствие, все, что есть в молодом человеке индивидуального, отличающего его от других, отметается или рассматривается как источник неприятностей, опасность анархии. Далее соответствие приравнивается к единообразию, а следовательно, насаждается косность, отвращение к прогрессу и страх перед неопределенностью или неизвестностью. Поскольку цель роста видится лежащей вне его, за пределами самого процесса роста, чтобы добиться движения по направлению к ней, приходится прибегать к внешнему воздействию. Когда мы сталкиваемся с механистичностью обучения, мы можем быть уверены в том, что привлекается внешнее давление, чтобы заставить двигаться к внешней цели.
2. В действительности не существует никакой цели роста, кроме дальнейшего роста, нет ничего, чему должно бы подчиняться образование кроме дальнейшего образования. Стало банальностью говорить, что образование не должно прекращаться с окончанием школы. Смысл этой банальности в том, что цель школьного образования – обеспечить возможность его продолжения, а для этого нужно сформировать способности, поддерживающие рост. Способность учиться у самой жизни и делать ее условия такими, чтобы все учились в процессе жизни, есть наилучший результат обучения в школе.
Три идеи, которые мы критиковали, а именно: незрелость как недостаток, статичное приспособление к стабильной среде и жесткая система привычек, – связаны с ложным представлением о росте или развитии: полагают, что это движение к какой-то фиксированной цели. Считается, что рост имеет цель, а не сам по себе является целью.
Во всех случаях в качестве стандарта для ребенка принимается взрослая среда, к которой его стремятся приспособить.
Способность учиться у самой жизни и делать ее условия такими, чтобы все учились в процессе жизни, есть наилучший результат обучения в школе.
Поскольку жизнь означает рост, каждое существо на любой стадии своего существования безусловно и истинно живет с подлинной внутренней полнотой и абсолютными правами. Следовательно, образование означает обеспечение условий, поддерживающих рост, и должно быть адекватным жизни человека независимо от его возраста.
Если отбросить попытки определять незрелость, наивно сопоставляя достижения детей и взрослых, она перестанет казаться отсутствием некоторых желательных черт. При этом мы будем вынуждены также отказаться и от представления об обучении как о способе компенсации этого отсутствия заполнением знаниями пустой емкости. Поскольку жизнь означает рост, каждое существо на любой стадии своего существования безусловно и истинно живет с подлинной внутренней полнотой и абсолютными правами. Следовательно, образование означает обеспечение условий, поддерживающих рост, и должно быть адекватным жизни человека независимо от его возраста. Сначала мы с раздражением смотрим на незрелость, считая, что ее необходимо как можно быстрее преодолеть, а потом сформированный такими образовательными методами взрослый с горьким сожалением оглядывается на свои детство и юность как время потерянных возможностей и попусту растраченных сил. И эта нелепая ситуация будет сохраняться, пока мы не признаем, что жизнь имеет собственное внутреннее качество и дело образования связано именно с ним.
Осознание того, что жизнь и есть рост, защищает нас от так называемой идеализации детства, которая на самом деле есть не что иное, как ленивая вседозволенность. Жизнь не следует отождествлять с любым преходящим поступком или интересом. И хотя далеко не всегда легко отличить пустое дурачество от проявления какой-то нарождающейся, хотя и не оформившейся, силы, нужно помнить, что любая особенность поведения лишь знак возможного роста, ее еще нужно превратить в средство развития, продвижения вперед, а не поощрять или культивировать только ради нее самой. Чрезмерное внимание к внешним проявлениям в форме как поощрения, так и упрека может привести к их фиксации и тем самым к остановке развития.
Для родителя, как и для учителя, важны импульсы, движущие вперед, а не то, какими были их внешние проявления. Невозможно лучше выразить принцип уважения к незрелости, чем это сделал Эмерсон[74]: «Уважайте ребенка. Не будьте чересчур родителем. Не покушайтесь на его одиночество. И сразу в ответ на это предложение я слышу вопль: неужели вы готовы отпустить вожжи общественной и личной дисциплины? Неужели вы бросите малое дитя на произвол его собственных страстей и дурачеств и станете называть эту анархию уважением к природе ребенка? Я отвечаю так. Уважайте ребенка. Уважайте его до конца. Но уважайте и себя… Два главных пункта в воспитании мальчика таковы: сохраняйте его природное естество и избавьте его от всего, кроме этого. Сохраняйте естество, но сорвите с него шумливость, дурачество и жеребячество; сохраните его природу и вооружите ее знанием во всех направлениях, на которые она указывает». И, как далее показывает Эмерсон, почтение к детству и юности не открывает простого и легкого пути для педагогов, а, напротив, предъявляет громадные требования к времени, мысли и жизни учителя. Почтение к детству нуждается во времени, понимании, применении всех великих уроков и помощи Божией. Даже для того, чтобы просто подумать об этом, требуется сильный характер и глубокая личность.
Стало банальностью говорить, что образование не должно прекращаться с окончанием школы. Смысл этой банальности в том. что цель школьного образования – обеспечить возможность его продолжения, а для этого нужно сформировать способности, поддерживающие рост. Способность учиться у самой жизни и делать ее условия такими, чтобы все учились в процессе жизни, есть наилучший результат обучения в школе.
Сначала мы с раздражением смотрим на незрелость, считая, что ее необходимо как можно быстрее преодолеть, а потом сформированный такими образовательными методами взрослый с горьким сожалением оглядывается на свои детство и юность как время потерянных возможностей и попусту растраченных сил.
Для родителя, как и для учителя, важны импульсы, движущие вперед, а не то, какими были их внешние проявления. Невозможно лучше выразить принцип уважения к незрелости, чем это сделал Эмерсон: «Уважайте ребенка. Не будьте чересчур родителем…»
Резюме. Способность расти зависит от пластичности и потребности в других. Оба условия в наивысшей степени присутствуют в детстве и юности. Пластичность, или способность учиться на опыте, обеспечивает формирование привычек. Привычки позволяют управлять средой, использовать ее для целей человека. Навыки принимают форму как привыкания – общего устойчивого равновесия жизнедеятельности с окружением, – так и активной способности реорганизовывать деятельность для создания новых условий. Первые обеспечивают фон, дают основание для роста, вторые составляют сам рост. Активные навыки включают в себя сообразительность, изобретательность и инициативу в применении своих способностей к новым целям. Они противостоят рутине, которая сигнализирует об остановке роста. Поскольку рост есть свойство жизни, образование – то же самое, что рост, оно не имеет цели вне себя. Ценность школьного образования определяется тем, в какой мере оно формирует стремление к непрерывному росту и обеспечивает средствами осуществления этого стремления в жизни.
Подготовка, раскрытие и тренировка[75]
Резюме. Представление о том, что результатом образовательного процесса является способность к дальнейшему образованию, противостоит ряду концепций, оказавших сильное влияние на педагогическую практику. Первая из них – идея подготовки к конкретным будущим обязанностям или определенному статусу. Мы показали конкретные отрицательные последствия того, что данная цель уводит внимание учителя и учащихся от единственно возможного плодотворного направления – извлечения пользы из потребностей и возможностей настоящего. Следовательно, подобное образование разрушает провозглашаемую цель.
…Результатом образовательного процесса является способность к дальнейшему образованию… Этому представлению противостоит ряд концепций, оказавших сильное влияние на педагогическую практику.
Первая… – идея подготовки к конкретным будущим обязанностям… Даная цель уводит учителя и учащихся от единственно возможного плодотворного направления – извлечения пользы из потребностей и возможностей настоящего.
(Вторая) – концепция образования как развития врожденных способностей кажется больше похожей на выдвинутое представление о росте… эта концепция точно так же игнорирует взаимодействие врожденных природных инстинктов с существующей средой, как и представление о подготовке.
У Фребеля от имени абсолютного целого, находящегося в процессе раскрытия, выступает мистическая символическая ценность определенных объектов и действий (в основном математических); у Гегеля эффективными представителями Абсолюта в настоящем являются сложившиеся социальные институты.
Концепция образования как развития врожденных способностей кажется больше похожей на выдвинутое представление о росте, но в том виде, как она разработана в теориях Фребеля[76] и Гегеля[77], эта концепция точно так же игнорирует взаимодействие врожденных природных инстинктов с существующей средой, как и представление о подготовке. В этих представлениях неявная целостность задана уже в готовом виде и рост оказывается просто процессом перехода к ней – не самоцелью, а лишь средством сделать явным то, что в скрытом виде уже существует. Но поскольку неявное невозможно использовать в образовательном процессе, приходится искать что-то такое, что могло бы представительствовать от его имени. У Фребеля от имени абсолютного целого, находящегося в процессе раскрытия, выступает мистическая символическая ценность определенных объектов и действий (в основном математических); у Гегеля эффективными представителями Абсолюта в настоящем являются сложившиеся социальные институты. Подчеркивание исключительной роли символов и институтов уводит внимание от непосредственного роста опыта во всем богатстве смысла этого явления. Еще одна влиятельная, но ошибочная теория полагает, что ум с рождения обладает определенными способностями, такими, как восприятие, вспоминание, воля, суждение, обобщение, внимание и т. д., а образование есть тренировка этих способностей многократно повторяемыми упражнениями. Данная теория относится к предметному содержанию образования как к чему-то относительно внешнему и безразличному, сводя его ценность к тому факту, что оно предоставляет случай для упражнения общих способностей. Наша критика была направлена против отделения предполагаемых способностей друг от друга и от материала, на котором они действуют. Мы показали, что в результате применения этой теории на практике несоразмерно большое внимание уделяется тренировке узкоспециализированных навыков, а не развитию инициативы, изобретательности, приспособительных способностей – качеств, для тренировки которых необходимо постоянное использование широкого спектра взаимозависимых видов деятельности.
Подчеркивание исключительной роли символов и институтов уводит внимание от непосредственного роста опыта во всем богатстве смысла этого явления.
Еще одна влиятельная, но ошибочная теория полагает, что ум с рождения обладает определенными способностями, такими, как восприятие, вспоминание, воля, суждение, обобщение, внимание и т. д., а образование есть тренировка этих способностей многократно повторяемыми упражнениями.
Наша критика была направлена против отделения предполагаемых способностей друг от друга и от материала, на котором они действуют.
Мы показали, что в результате применения этой теории на практике несоразмерно большое внимание уделяется тренировке узкоспециализированных навыков, а не развитию инициативы, изобретательности, приспособительных способностей – качеств, для тренировки которых необходимо постоянное использование широкого спектра взаимозависимых видов деятельности.
Образование консервативное и прогрессивное[78]
Образование как перестройка
Одни понимают образование как раскрытие врожденных способностей, идущее изнутри, другие – как формирование личности извне с помощью изучения материальных объектов природы или культурных артефактов прошлого, но можно в основу концепции положить идею развития личности и утверждать, что образование есть постоянная реорганизация и перестройка опыта. Оно всегда имеет перед собой эту непосредственную цель, и в той мере, в какой та или иная деятельность способствует образованию, она трансформирует структуру опыта. Образование в детстве, юности и взрослой жизни протекает одинаково в том смысле, что ценность опыта на любом этапе определяется тем, что в самом деле усвоено, и с этой точки зрения главное в жизни – это наполнить каждое ее мгновение собственным пониманием его смысла. Таким образом, мы можем определить образование как перестройку, или реорганизацию, опыта, которая расширяет его смысл и увеличивает способность человека выбирать направление для последующего опыта.
1. Расширение смысла происходит за счет возросшей способности восприятия связей и смежности действий, в которые мы вовлечены. Деятельность возникает импульсивно, она поначалу слепа и не знает, зачем она, каковы ее связи с другими действиями. Деятельность образовательного характера заставляет человека осознать некоторые связи, которые прежде им не воспринимались. Обратимся снова к нашему простому примеру: ребенок, прикоснувшийся к яркому огню, обжигается. Таким образом он узнает, что прикосновение к чему-то, производящему яркий свет, означает жар и боль, т. е. яркий свет некоторого типа указывает на то, что перед ним – источник жара. Действия, посредством которых ученый в своей лаборатории изучает пламя, в принципе ничем не отличаются от этих: посредством некоторых манипуляций он делает доступными восприятию некоторые, прежде игнорируемые связи между жаром пламени и другими объектами. Тем самым его манипуляции с вещами приобретают больший смысл. Он лучше понимает то, что делает, и может умышленно вызывать некоторые последствия вместо того, чтобы просто позволить им происходить, и что это, в сущности, одно и то же. В результате расширения знания о пламени происходит приращение к смыслу слова: все, что становится известно о воспламенении, окислении, излучении тепла и повышении температуры, может стать неотъемлемой частью содержания этого понятия.
Одни понимают образование как раскрытие врожденных способностей, идущее изнутри, другие – как формирование личности извне с помощью изучения материальных объектов природы или культурных артефактов прошлого, но можно в основу концепции положить идею развития личности и утверждать, что образование есть постоянная реорганизация и перестройка опыта.
Образование в детстве, юности и взрослой жизни протекает одинаково в том смысле, что ценность опыта на любом этапе определяется тем, что в самом деле усвоено, и с этой точки зрения главное в жизни – это наполнить каждое ее мгновение собственным пониманием его смысла.
Расширение смысла происходит за счет возросшей способности восприятия связей и смежности действий, в которые мы вовлечены.
Другая сторона образовательного опыта – увеличение способности выбирать направление для поиска нового опыта и возможности управлять им.
2. Другая сторона образовательного опыта – увеличение способности выбирать направление для поиска нового опыта и возможности управлять им. Если человек знает, чего он хочет, если он может своими действиями вызывать желаемые последствия, следовательно, он может предвосхищать события будущего, а потому заранее подготовиться так, чтобы обеспечить наиболее выгодные последствия и избежать нежелательных.
Так что подлинно образовательным опытом является такой, в котором человек имеет возможность и получать знания, и развивать свои способности. Такой опыт противостоит, с одной стороны, рутинной деятельности, а с другой – беспорядочному, взбалмошному поведению.
а) В последнем случае человека «не волнует, что случится», он просто отпускает поводья и никак не связывает последствия своих действий с самими действиями. Мы привычно хмуримся, наблюдая такие непродуманные, случайные действия, рассматривая их как злостное хулиганство, безалаберность или непокорство. Причины такой хаотичной активности можно искать и в самой природе детского возраста, но в реальной действительности подобные действия чаще всего связаны с взрывным характером и плохой приспособленностью к среде. Люди совершают бессмысленные действия, когда находятся под жестким внешним контролем, когда у них нет собственной цели и они выполняют то, что им велели, не понимая связи своей деятельности со всем остальным.
Можно, конечно, учиться и выполняя нечто непонятное, ведь даже в наших сознательных действиях мы многое совершаем, не отдавая себе отчета, поскольку большинство их связей мы просто не улавливаем. Но учимся мы только потому, что после выполнения данного действия мы замечаем результаты, на которые не рассчитывали. Правда, в школе значительная часть учебы состоит в освоении правил, по которым ученики должны действовать. Правила часто таковы, что даже выполнив необходимые действия, ученики не приходят к установлению связи между результатом (скажем, ответом задачи) и использованным методом. Получение нужного результата остается чем-то вроде фокуса или чуда. Такая деятельность, по существу, бессмысленна и вырабатывает привычку к бессмыслице,
Так что подлинно образовательным опытом является такой, в котором человек имеет возможность и получать знания, и развивать свои способности. Такой опыт противостоит, с одной стороны, рутинной деятельности, а с другой – беспорядочному, взбалмошному поведению.
а) Люди совершают бессмысленные действия, когда находятся под жестким внешним контролем, когда у них нет собственной цели и они выполняют то, что им велели, не понимая связи своей деятельности со всем остальным.
Но учимся мы только потому, что после выполнения данного действия мы замечаем результаты, на которые не рассчитывали.
б) Рутинное, автоматическое выполнение действий способно значительно усилить конкретный навык, и в этом смысле можно говорить об их образовательном эффекте, но привычное действие не ведет к выявлению новых связей и взаимовлияний, тем самым скорее ограничивая, чем расширяя смысловой горизонт. А поскольку среда не остается постоянной, должны меняться и наши способы действий, чтобы успешно поддерживать адекватную связь с миром.
б) Рутинное, автоматическое выполнение действий способно значительно усилить конкретный навык, и в этом смысле можно говорить об их образовательном эффекте, но привычное действие не ведет к выявлению новых связей и взаимовлияний, тем самым скорее ограничивая, чем расширяя смысловой горизонт. А поскольку среда не остается постоянной, должны меняться и наши способы действий, чтобы успешно поддерживать адекватную связь с миром. Единообразный, стандартный способ действия в критический момент может обернуться катастрофой, а превосходный «навык» – полной беспомощностью.
Существенное отличие понимания образования как непрерывной перестройки от тех односторонних представлений, которые критиковались в этой и предыдущих главах, состоит в том, что оно определяет образование как процесс и как результат. Сначала это кажется противоречием, но только сначала. Дело в том, что приобретение опыта требует времени, так что каждый последующий шаг завершает более раннюю стадию и начинает новую. Опыт высвечивает связи, которые существовали и раньше, но не были поняты. Таким образом, последующие результаты раскрывают смысл предыдущих, а опыт в целом в каждый момент определяет предпосылки вовлечения в него вещей, имеющих тот же смысл. Любой такой непрерывный опыт является образовательным, и все образование состоит в приобретении подобного опыта.
Последнее, о чем хочется упомянуть (полнее это будет раскрыто в дальнейшем), что реконструкция опыта может быть делом не только отдельного человека, но и общества в целом. В предыдущих главах мы для простоты изложения рассуждали так, как будто образование подрастающего поколения… направлено лишь на то, чтобы они догнали взрослых в плане развития и доступа к ресурсам группы. Такое представление в основном адекватно описывает статичные общества, считающие высшей ценностью поддержание установленных обычаев. Но в развивающихся обществах приобретение молодежью опыта стараются организовать так, чтобы он способствовал формированию лучших навыков и установок, а не воспроизводил существующие, с тем чтобы будущее общество взрослых людей превосходило нынешнее.
Дело в том, что приобретение опыта требует времени, так что каждый последующий шаг завершает более раннюю стадию и начинает новое. Опыт высвечивает связи, которые существовали и раньше, но не были поняты. Таким образом, последующие результаты раскрывают смысл предыдущих, а опыт в целом в каждый момент определяет предпосылки вовлечения в него вещей, имеющих тот же смысл.
…Реконструкция опыта может быть делом не только отдельного человека, но и общества в целом. В предыдущих главах мы для простоты изложения рассуждали так, как будто образование подрастающего поколения… направлено лишь на то, чтобы они догнали взрослых в плане развития и доступа к ресурсам группы.
…В развивающихся обществах приобретение молодежью опыта стараются организовать так, чтобы он способствовал формированию лучших навыков и установок, а не воспроизводил существующие, с тем чтобы будущее общество взрослых людей превосходило нынешнее.
Люди давно уже поняли, что образование в какой-то степени можно сознательно использовать для устранения явных недостатков общества: если вывести молодых людей на дорогу, свободную от ныне существующих пороков, образование станет инструментом осуществления лучших надежд человечества. Но мы, несомненно, еще далеки от осознания потенциальных возможностей образования как конструктивного средства улучшения общества, от понимания того, что оно – развитие не только нынешних детей и юношества, но и того будущего общества, в котором они будут жить.
Резюме. Образование можно строить либо с оглядкой на прошлое, либо с мыслью о будущем. Иными словами, его можно рассматривать либо как процесс приспособления будущего к прошлому, либо как использование прошлого в качестве материала для становления будущего. В первом случае стандарты прошедшего используются в качестве образцов для настоящего. Ум рассматривается как совокупный содержательный континуум, сформированный в результате введения той или иной информации. В этом случае более ранние порции составляют материал, к которому будут привязываться последующие. Самые ранние впечатления детей чрезвычайно важны, и это необходимо подчеркнуть, поскольку на практике их очень часто недооценивают. Однако они не состоят из предъявляемого извне материала, а возникают во взаимодействии врожденных задатков со средой, постепенно изменяются и задатки, и среда. Недостаток теории формирования посредством связи представлений (Гербарт) состоит в пренебрежении этими непрерывными взаимодействиями и изменениями.
Те же критические соображения применимы к теориям, ограничивающим содержание образования культурным наследием прошлого, особенно при изучении литературы. Если эти тексты изучать в отрыве от реальности, в которой людям приходится действовать, они создают особую, альтернативную среду. Однако их, безусловно, можно изучать с пользой, расширяя с их помощью смысл явлений, с которыми нам приходится активно иметь дело в настоящем. Предлагаемая нами концепция образования в основе своей сводится к идее непрерывной перестройки опыта, чем она резко отличается от концепций образования как подготовки к взрослой жизни, раскрытия врожденных способностей, формирования личности внешними влияниями рекапитуляции прошлого.
Люди давно уже поняли, что образование в какой-то степени можно сознательно использовать для устранения явных недостатков общества: если вывести молодых людей на дорогу, свободную от ныне существующих пороков, образование станет инструментом осуществления лучших надежд человечества.
Образование можно строить либо с оглядкой на прошлое, либо с мыслью о будущем.
Самые ранние впечатления детей чрезвычайно важны, и это необходимо подчеркнуть, поскольку на практике их очень часто недооценивают. Однако они не состоят из предъявляемого извне материала, а возникают во взаимодействии врожденных задатков со средой, постепенно изменяются и задатки, и среда.
Предлагаемая нами концепция образования в основе своей сводится к идее непрерывной перестройки опыта, чем она резко отличается от концепций образования как подготовки к взрослой жизни…