— Молчать! — капитан, очевидно, контуженный, густо покраснел, выхватил из кармана свисток и начал свистеть.
— Братцы, прикройте меня, иначе все пропадем. — я толкнул в плечо соседей, те переглянулись, после чего шагнули вперед, заслоняя меня от патруля. Мой заместитель в этой поездке, бывший унтер Свистунов, демобилизованный после того, как немецкий осколок вырвал ему бицепс с левой руки, сорвал со спины свой автомат и кинул капитану из контрразведки: — Держи оружие, свистун.
Я сделал несколько шагов назад, после чего перемахнул через невысокий забор и бросился через двор в сторону параллельной улицы, забирая в сторону штаба. В соседнем дворе залаяла собака, кто-то заорал, бахнули вразнобой выстрелы, кто-то за спиной заорал:
— Туда он потек, ваше добродие, слышите собаки заливаются…
Собаки действительно захлебывались истерическим лаем, причем, в этот концерт вплетались новые голоса, удаляющиеся от центра к окраине, как будто туда действительно кто-то убегал. Может быть, кто-то, кроме меня, воспользовался суматохой. Я перелез еще один забор, пробравшись еще на один двор, уже вплотную примыкавший к небольшой площади, на которой размещался штаб, забрался по приставной лестнице на чердак большого сарая, подполз к слуховому окну (со вчерашнего дня я научился ползать очень быстро, плотно прижимаясь к земле) и затаился в темноте.
— Ну что, капитан, что это за люди? — штабные офицеры по-прежнему стояли у крыльца, четыре человека, трое моих и один «авиатор», в окружении двух десятков солдат и офицеров, обезоруженные и помятые, стояли в отдалении, а капитан из контрразведки козырял какому-то невысокому генералу.
— Несомненные шпионы, Лавр Григорьевич. Документов нет, вооружены иностранным оружием. Несомненно, нами пресечена попытка покушения на вас.
— Хорошо, разбирайтесь Изяслав Модестович, вам и карты в руки.
Генерал махнул рукой и начал грузится с многочисленной свитой в стоящие тут-же автомобили.
Рев моторов уезжающей колонны меня оглушил, поэтому, я только успел заметить резкое движение за спиной, катнулся в сторону и на мое плечо обрушился могучий удар.
— Сука! — прошипел я и потянул из кобуры под курткой предпоследнее свое оружие — «Браунинг».
Чернявый мужик лет тридцати, с короткой, аккуратно постриженной бородой, двумя быстрыми шагами подскочил к, отлетевшему в сторону, автомату… и теперь растерянно вертел его в руке, после чего уставился на ствол, направленного на него, браунинга круглыми от ужаса глазами.
— Что? Не получается? –я улыбнулся одними губами, выжав до конца слабину спускового крючка.
— Я кричать буду! — пообещал мужик.
— Кричи. — я рывком сел, левое плечо болело неимоверно. Сучковатое полено (тоже мне, оружие крестьянства), которым меня чуть не убили, лежало рядом со мной.
— Пан шпиен, не убивайте меня… — мужик упал на колени, аккуратно отложив автомат в сторону: — Я вас из местечка выведу, как стемнеет, так, что не одна собака не гавкнет.
— Ты хозяин подворья?
— Я, пан.
— Дома кто у тебя?
— Никого нет, пан, я один…
— Хорошо. — я стянул с себя куртку и стал наматывать ее на ствол пистолета.
— А вы что сейчас делаете? — забеспокоился абориген.
— Глушитель, чтобы на выстрел никто не прибежал. А потом пойду к тебе в дом…
— Побойтесь Бога, пан шпион, за что детей то!
— И зачем ты мне врешь? Раз ты меня обманываешь, то зачем ты мне?
— Пан шпиен, я просто за дитычек боюсь…
— Да ничего с твоими детками не будет. Просто я не хочу, чтобы ты меня сверху ударил, когда я спускаться с сарая твоего буду, или лестницу отпихнул.
— Да у меня и мыслей таких отродясь не было… -замахал руками несостоявшийся убивец.
— Ну тогда пошли к тебе в дом, я пережду тревогу, потом уйду. Только смотри, если что надумал, тебя предупреждаю сразу — что-то пойдет не так, завтра в этом доме будут похороны.
С чердака сарая я спускался долго, опираясь рукой с зажатым в ней пистолетом, о шероховатые перекладины и не сводя внимательного взгляда с фигуры мужика, понуро стоящего в проеме входа на чердак.
Спустившись, я отошел в тень дома и поманил хозяина, а, когда он спустился во двор, упер ствол ему в поясницу и велел вести в дом.
В горнице была обычная обстановка, только красного угла или католического распятья на стенах не было. У стола в середине комнаты стояла испуганная жена, в глухо повязанном платке, к которой жались трое маленьких ребятишек.
— Тебя как зовут, хозяин. — я легонько подтолкнул мужика в спину.
— Мо…Мойша.
— А жену твою?
— Хава Давыдовна…
— Так вы… Ладно, давай, детишек убирай спать или куда, и ужинать пора.
К доме оказалась еще одна комната, и хозяйка, испуганно оглядываясь на меня, увела детей туда, после чего начала собирать на стол.
— Вы только между собой, на всякий случай, по-русски говорите, чтобы мне спокойней было… — постарался устроится на стуле поудобнее, положив пистолет на колени.
— Она на русском языке очень плохо разговаривает…
— Ну, как сможет, главное не на своем, я ни идиш, ни иврит, не понимаю.
Ну что сказать про ужин? Вареная картошка с луком — еда так себе, хорошо, что хозяйка подала на стол пару стопок мутного стекла и небольшой бутылек, бутылкой я этот сосуд назвать не могу, в котором плескалось что-то вонючее, но, если сумел проглотить, хорошо прогревающее желудок.
— Ну расскажи, Мойша, чем занимаешься? — после второй рюмки боль в отбитом плече прошла, настроение улучшилось.
Хозяин дома служил приказчиком в местной лавке, у своего земляка, жили, по меркам местечка, совсем не плохо.
— Тебе, Мойша, надо в Россию перебираться, и профессию сменить…
— Зачем? Хозяин мой, Израиль…
— Погромы здесь скоро будут, и не один раз, и, то что до революции было вам детским утренником покажется, относительно того, что еще будет.
— Дак, как же это? А армия? Тут же армия стоит, да еще, как господина генерала Корнилова командующим назначили, сразу народ поприжался, тише стали себя вести.
То есть Корнилов стал командующим — я задумался, чем это может мне помешать, а Мойша все вещал, что за строгим генералом служба стала налаживаться, солдаты резко стали отдавать честь офицером и, вообще, меньше болтаться пьяными по местечке, правда, полковые комитеты свои позиции сдавать не собираются — в полевых лагерях, подальше от штаба армии, митинги идут, принимаются какие-то постановления и резолюции, но идут слухи, что к фронту движутся эшелоны с офицерскими и добровольческими частями, с гаубицами и броневиками, а на днях обязательно введут смертную казнь, и якобы в соседнем селе, родственник Мойшы лично видел, уже повесили двух дезертиров и одного агитатора.
Глава 22
Глава двадцать вторая.
Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Ладно, дорогой хозяин… — остановил я Мойшу, когда он пошел по второму кругу в своем восхвалении нового командующего Юго-Западного фронта: — Мне нужна бумага, карандаш или перо и клей, чтобы конверт склеить. Ночь короткая, а дел еще много. Скажи, кроме государственной почты, есть еще способ отправить письмо в столицу? Моя корреспонденция военную цензуру не пройдет, это важные партийные документы, не хотелось б, чтобы из вымарали военные чиновники.
— Я в этом вопросе не разбираюсь, я человек маленький…
— Моисей, чем быстрее мы этот вопрос решим, тем быстрее я покину твой дом…- я погрозил мужику пальцем: — Я знаю, у вашей общины есть свои каналы связи. Если необходимо, пойдем до твоего хозяина, я постараюсь его убедить мне помочь, это для меня вопрос жизни и смерти.
— А вы что, имеете отношение к этой партии? — Моисей ткнул в надпись на конверте.
— Имею, я председатель Адмиралтейского райкома партии.
— Так это вы ее разваливаете?
— Мойша, дорогой, сильнее, чем партию разваливают изнутри ее же лидеры, никто ее развалить не может. Она фактически, уже развалилась на четыре части, и если партийная верхушка продолжит в том же духе, то на выборах партия получит мест десять пятнадцать в учредительном собрании, не больше. Я же, напротив, хочу ее обновить, второе дыхание ей придать.
— Но ведь руководители социал-демократов имеют уважение в обществе, опыт работы. В Петроградском совете заседают, статьи умные пишут…
— Моисей, а какое отношение ты имеешь к партийной жизни социал-демократов?
Мужчина помялся, но признался, что сочувствует является членом местной ячейки и поэтому у него есть несколько вопросов к столичному гостю. В результате, еще до рассвета, хозяин проводил меня в сарай, где мы засиделись до самого утра, несмотря на ворчание жены.
Утром Моисей, прихватив мой конверт, ушел на службу, а я завалился спать в закрытом сарае, на телеге, навалив на нее несколько охапок сена.
В обед Моисей занес мне краюху хлеба, половину кольца жареной колбасы и отводя глаза, сказал, что его сегодня вызывали к коменданту, который вручил мужчине предписание о расквартировании у него в доме и на подворье отделения солдат.
— А товарищи ваши в комендатуре сидят, в подвале. Их не допрашивали пока, следователь уехал в какой-то полк, там бунт был и теперь следствие ведут. Письмо ваше я передал, дня через четыре-пять вручат адресату, вы не волнуйтесь.
— Спасибо Моисей, вы полни еще одну просьбу, и я с темнотой уйду. Мне надо установить, где базируется авиаотряд — там офицеры меня знают, возможно, помогут выручить моих людей и своих, двоих, заберут.
— Хорошо, товарищ Котов, я постараюсь. У меня на армейских складах есть знакомые, наверняка, они знают, куда возят продовольствие для авиаторов.
Ночью я ушел из села, имея за спиной тощий «сидор» с краюхой хлеба, два яблока и кусок домашнего сыра, а также автоматом, ввиду приметности и отсутствия патрон. Поискать среди знакомых патрону ждя «маузера» Моисей отказался категорически. Проводив меня до соседней улицы, Моисей показал не направление и рассказал, где, на окраине посе