Выйдя из здания суда, где уже готовилось новое заседание — на скамье подсудимых сидело несколько бородатых солдат в шинелях и фуражках, под конвоем таких-же бородатых солдат, только с винтовками, с примкнутыми штыками, мы с летчиком двинулись в обратный путь — к зданию штаба, где квартировал комендант.
От коменданта авиатор вышел еще более злым.
— Что вам сказали, господин поручик?
— Алексей Петрович для вас, Петр Степанович, мы же вчера условились…
Надо же, а я не помню.
— Алексей Петрович, что случилось?
— Штрафная рота располагается в трех верстах от линии фронта, до которого, соответственно двадцать восемь верст. Мы сегодня уже не успеваем туда добраться, а завтра у нас общий вылет на бомбометание, то есть, в лучшем случае я смогу выделить на выезд за нашими людьми машину с офицером только послезавтра.
Кто-то говорит о том, что он самостоятельно отправится за осужденными сегодня, потому что два дня в штрафной роте — это очень-очень долго. И только после окончания фразы я понимаю, что это я говорю. Я не хотел, совсем не хотел говорить эти слова, но я их сказал. И, судя по посветлевшему лицу летчика, этот вариант его вполне устраивает. Понимая, что назад дороги нет, я осторожно спрашиваю, какими образом я смогу получить его подчиненных, ведь я не имею к ним никакого отношения?
— А это мы сейчас решим наилучшим образом. Держите приказ командующего, а на пропуске от службы квартирмейстера я сейчас напишу, чтоб вам выдали и моих орлов. — и этот воздушный летун натуральным образом дописывает на казенной бумаге что-то типа доверенности, что подателю сего передать, согласно приказа начальника корпуса нижних чинов, числящихся в корпусном авиаотряде для препровождения их в штаб корпуса, в довершении всего достает из широченных брюк типа галифе маленькую металлическую печать, подышав на которую, от с силой тискает слабо-различимый отпечаток двуглавого, еще имперского орла, с буквами по окружности.
— Вы не представляете, как вы меня выручите, Петр Степанович, а то ведь совершенно не получается у меня отлучится из отряда. Ладно, пойдемте я вас в какую ни будь колонну пристрою, а то мне еще на склад успеть надо, в присутственное время, пулеметы эти злосчастные, что контрразведка изъяла выручать надо.
Врать не буду — поручик довел меня до околицы, где передал начальнику караула, стоящего у въездного шлагбаума, чтобы тот поспособствовал моей отправке в сторону линии фронта, так как одиночные передвижения в прифронтовой полосе были запрещены приказом командующего Юго-Западным фронтом. И через час я вновь трясся в скрипучей телегу, отбивая зад о ящики с патронами и пытался понять, как я вновь оказался в этой заднице. С одной стороны, уехать в Петроград без моих сотрудников, что, не без моего участия, попали в «штрафники», было немыслимо, а с другой стороны не проходило чувство, что покоритель небесных просторов меня наколол.
Глава 23
Глава двадцать третья.
Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Мне нужна штрафная рота.
— Ты кто таков будешь?
Язык, как говорится, до Киева доведет. Вот и меня, ночные странствия по ближайшему российскому тылу, довел до расположения, где «где-то там штрафники и квартируют». Возле десятка залатанных палаток, со следами жизнедеятельности армейского коллектива вокруг, бродил пожилой капитан, с накинутой на плечи, потертой шинели, абсолютно невоенного вида. Мужчина щупал прорехи в брезентовой ткани, тяжело вздыхал и шел дальше, к следующему пологу.
— Господин капитан, здравия желаю. — я вытянулся перед офицером: — Мне нужна штрафная рота.
— Если поспешите в ту сторону, то, может быть поспеете до атаки. — капитан махнул в сторону передовой линии, где грохотали пушечные выстрелы и взрывы, после чего равнодушно отвернувшись, направился щупать следующую палатку.
До передовой линии мне пришлось идти около трех километров, судя по часам. Я прошел редкую рощу, в которой располагалась шести пушечная батарея «трехдюймовок», затем санитарный обоз, очевидно готовый к приему раненых и увечных, пару блиндажей, вырытых на обратном скате невысокого холмика, у которых торчал часовой, а из короткой траншеи торчали несколько голов в офицерских фуражках, с биноклями у глаз.
У подножья холма начался извилистый ход сообщения, который вывел меня к передовой траншее.
Ко всем встречным я обращался с единственным вопросом — «Где найти штрафную роту», но внятного ответа я так и не услышал. Все кивали в сторону противника, на чьей стороне, на расстоянии примерно в три четверти версты, вставали, совсем не страшные издалека, султанчики взрывов.
— Господин поручик, не подскажите, где штрафная рота?
Офицер в новеньком британском френче и изношенных галифе, сидел на, поставленном стоймя, ящике и спокойно курил душистую папиросу, стильно держа бумажную гильзу между двух пальцев, затянутых в тонкую кожу перчатки.
Поручик оторвался от созерцания дымного колечка, после чего мотнул головой:
— Вон, за углом твои, уже строятся. Доложи офицеру, что ты прибыл, а то вновь под суд пойдешь.
Штрафную роту я увидал, как только завернул за угол траншеи. Около сотни солдат, густой толпой, лежало, сидело, стояло возле внешнего бруствера. За их спиной стоял молоденький подпоручик с серебряным свистком во рту, и наганом в руке, что напряженно смотрел куда-то в сторону тыла.
Толпу «штрафников» окружало два десятка солдат с нашивками «мертвая голова» на груди и рукавах, что сжимая винтовки, внимательно наблюдали за штрафной братией, как будто служебные собаки, ждущие команды «Фас!».
— Господин подпоручик, разрешите обратится, у меня приказ командира корпуса — Свистунова, Соколова, Никифорова, Алимова и Медведчука вернуть в тыл, так как приговор в отношении их отменен.
— Кто такой⁈ Какого черта⁈ — подпоручик, судя по белым глазам, был совсем не адекватен: — Встань в строй, кому сказал!
Штрафной народ у бруствера заволновался, «ударники» у меня за спиной крепче ухватились за винтовки, не сводя глаз с меня и «штрафников».
Н-да, видимо я не вовремя здесь появился и разговаривать со мной…
С хлопком, за нашими спинами, взметнулась вверх белая ракета, и подпоручик, надувая щеки, прерывисто засвистел в свой свисток.
Солдаты, с матами, полезли из окопа, за бруствер, выстраиваясь двумя неровными колоннами и проскальзывая через снятые секции проволочного заграждения.
— А ты что встал⁈ Вперед, вперед! — дергаясь всем телом, как припадочный, подпоручик надвигался на меня, тесня к брустверу и размахивая револьвером, по его бешенным глазам я видел, что еще немного, и он выстрелит, причем в меня, а сзади, опустив стволы винтовок, с нехорошими лицами приближались «ударники», выказывая готовность меня подсадить, причем штыками.
— Да чтоб вас всех! — я развернулся, и шустро полез из окопа, бросившись догонять солдат, которые, после преодоления линии колючей проволоки, на бегу перестраивались из колонн в редкую цепь, переходя на быстрый шаг. Я заметил, что несколько человек, бегущие компактной группой оглядываются на меня, стараясь замедлится, а через несколько мгновений в одном из этой группы я узнал Свистунова, неловко держащего винтовку подмышкой. Бешенный подпоручик, продолжая на бегу извлекать из своего свистка что-то невообразимое, обогнал меня, а сзади, метрах в пятидесяти за мной неторопливо двигалась цепь из двух десятков «ударников», строй которых замыкал тот самый поручик в перчатках, с папироской в оскаленных зубах, причем вооружен был поручик автоматом выделки моей мастерской.
— Здорово, мужики… — я догнал своих бойцов и пошел рядом с ними: — Немного я за вами не успел, привез приказ командира корпуса о вашем освобождении, так меня и слушать не стали, чуть не пристрелили.
Свистунов невесело сплюнул себе под ноги, после чего я забрал его винтовку, все равно после прошлогоднего фронтового ранения у него одна рука не работала, сунув ему свой «Браунинг» с запасной обоймой.
— Помнишь, как пользоваться?
— Справлюсь, если добежим… — над головой стали нежно посвистывать пули, сзади, метрах в ста от нас, взорвались пара австрийских гранат среднего калибра.
— Мужики, давайте поднажмем, а то артиллерией сейчас накроют.
Слева и справа от нас виднелись такие же редкие цепочки людей, идущих в атаку. Не знаю, кто нас поддерживал с флангов — такие же, как и мы, штрафники, или напротив, добровольцы ударники, но было штыков в этих цепочках, до обидного, мало.
По мере приближения к чернеющей впереди линии вражеских окопов, посвист пуль вокруг нас стал значительно гуще, а передвижение «штрафников» вперед сильно замедлилось. И, если бы не «бешенный подпоручик», что пинками и револьвером, подгонял стрелков, цепь давно бы уже залегла.
Подпоручик умер внезапно — шагнул и на середине шага споткнулся и лег ничком. Видимо он слишком много суетился и размахивал руками, за что был выцелен метким стрелком, которых у австрийцев тоже были в немаленьком количестве. Я поравнялся с лежащим на животе, лицом в траве, телом и машинально поднял отлетевший в сторону серебряный свисток на тонком кожаном шнурке, а заодно прибрал и револьвер, отрезав защитного цвета шнур ножом, который я сунул в голенище сапога.
Пулемет нас накрыл метров с трехсот — почему он так поздно начал стрелять, я не знаю, возможно, что не могли сыскать живого пулеметчика, но, в любом случае, дымящееся нагромождение бревен, что до прямого попадания русской трехдюймовки, был подобием дзота, украсился вспышками выстрелов, и «штрафники» снопами повалились на землю. С русских позиций на прикрытие заработала пара «Максимов», что заставило австрийский «шварцлозе» заткнутся.
— Вперед, в те воронки, бегом! — мы лежали в чистом поле, среди невысокой травы, единственным видимым укрытием для нас были небольшие воронки, в беспорядке темнеющие вдоль линии австрийских окопов.
В маленькую вороночку от фугасной гранаты русской «косы смерти», что не особо помогала во взломе вражеской обороны, мы со Свистуновым втиснулись вдвоем с огромным трудом, просто даже не знаю, каким образом. — Надо туда перебираться. — я пихнул плечом соседа, показ