тил светлый ус.
— Мы, уважаемый, на службе, как и вы. У вас же тоже билета на имеется?
— Прощенья просим, но нас о вас не уведомили, поэтому…
— Уважаемый гражданин обер-кондуктор, или кто вы там, я пока в ваших знаках различия не разбираюсь. Кто вас уведомил или нет, мне неизвестно, но если вы не нуждаетесь в вооруженном сопровождении, так и скажите, и справочку нам соответствующую выдайте, мол так и так, и так, наш поезд в сопровождении не нуждается, и мы на ближайшей станции сойдем. Только в справке свою фамилию и должность полностью распишите. Нас итак в столицу без пайков отправили, так что, эта поездочка нам без интересу. То ли дело в Курск поехать, там и продукты дешевле прикупить можно, и служащие со всем уважением…
— Да мы тоже со всем уважением… — железнодорожник почему-то сменил тон: — Если правление, наконец, выделило серьезную охрану, это просто конец нашим мучениям. Нас же грабят, каждый рейс почитай. На станции Бологое заходят господа мужики и просто идут по вагонам и берут, что хотят. Господ военных стороной обходят, а вот остальных… В прошлый рейс молодой господин не хотел позволить своей даме отдать серьги, так его так избили, что на Николаевском вокзале его под руки господа из вагона выводили. Вы то ребята боевые? Не заробеете? Мазуриков то человек десять, не меньше.
— Не боись, товарищ, мы самые что ни на есть, боевые. Ты нас главное, перед станцией Бологое отведи в вагоны, куда эти гады заходят, остальное мы сами сделаем.
Поезд до столице шел почти сутки, а на станцию Бологое прибывал ночью. Любителей чужого добра мы заметили издалека — от из угла здания вокзала (хотя какие могут быть углы у здания, углов не имеющем?) вышла темная толпа и неторопливо двинулась в сторону вагонов второго класса. Увидев эту депутацию дежурный по станции мгновенно отвернулся в противоположную сторону, очевидно процедура замены паровоза типа «Сормовский» требовала его неустанного внимания. Редкие пассажиры, вышедшие прогуляться на время длительной стоянки шарахались в стороны, стараясь не столкнутся с налетчиками, по-хозяйски идущих по узкому, крытому перрону.
Двери вагонов второго класса сегодня, по моей просьбе были заперты, хотя в последнее время этого не делали ввиду бесполезности этой меры — молодчики предусмотрительно брали с собой парочку ломов, с помощью которых выламывали двери вагонов в течении пары минут.
— Граждане, прошу предъявить билеты в этот вагон… — я вышел из полутьмы и остановился в пяти метрах от сгрудившихся у входа в вагон второго класса аборигенов.
— Ты иди поздорову, господин хороши — не глядя буркнул широкоплечий юноша в тесном, с чужого плеча, спортивном, в крупную клетку, пиджаке, что прилаживал наконечник лома к щели двери вагона.
— Транспортная милиция, всем отойти от вагона, иначе будем стрелять.
— Векша, разберись с «фараоном». — окинув меня взглядом буркнул бородатый мужик лет сорока, в сером макинтоше и черной фуражке, по- видимому старший, и «клетчатый» Векша шагнул ко мне, поигрывая ломом. Сбоку бить было несподручно, мешали колонны, что поддерживали крышу над перроном, поэтому Векша, хекнув, вздел лом верх, как цеп, про обмолоте зерна, но, в тот момент, когда металлическая дубина летела вниз, чтобы пробить мою глупую голову, я уже падал на спину.
— У! — разочарованно взвыл Векша, поняв, что не попал, начал задирать лом для нового удара, когда короткая очередь из автомата вертикальной строчкой прочертила его рубаху.
Векша покачался, после чего занесенный за спину лом перетянул его, и парень рухнул на спину.
— Ах ты сука…- старший потянул из-за пояса что-то стреляющее, когда длинная очередь, выпущенная снизу-вверх срезало его и пару человек, стоящих рядом. Черная толпа, только что, бывшая единым и агрессивным организмом, готовым смести все, что, по глупости, встанет на его пути, колыхнулась, после чего с воем бросилась от места трагедии.
У соседнего вагона визжала женщина, упавшая на корточки и закрывшая лицо руками, светлая шляпка лежала на перроне.
Меня подхватили сзади, голос Пучкова выругался и вздернул меня на ноги, ухватив за куртку.
— Спасибо. — я кивнул головой, не сводя взгляда с темных фигур, лежащих на перроне: — Отряхни меня…
— Что?
— Я говорю — отряхни меня.
— А! Сейчас. — широкая ладонь несколько раз ударила меня по спине, выбивая пыль и дурь: — Командир, а ты зачем падал? Я уж думал — хана тебе пришла, в Питер один вернусь…
— А как мне стрелять было? — я пожал плечами: — Людей полно на перроне, куда не выстрели, можно в обывателя попасть. А если снизу-вверх стрелять, то максимум крышу повредишь. Да и вообще, если прокурорские насядут, всегда можно сказать, что он тебя с ног сбил и добивать собирался…
— А на кого прокурорские насядут?
Ну да, «прокурорские насядут» — это из другой оперы, здесь к применению оружия относятся гораздо разумнее.
В это время к составу зацепили паровоз, кондуктора стали зазывать пассажиров занять места в вагонах. К месту происшествия никто не спешил, городские или железнодорожные власти не появлялись, и я решил проявить инициативу — подошел к дежурному по станции.
— Скажите гражданин, а эти так и будут на перроне валятся?
— Вы от меня что хотите, гражданин — железнодорожник вчитался в надпись на повязке: — транспортный милиционер? Утром военный комендант придет в присутствие — разберется.
— Раненые так и будут здесь до утра валятся?
— Ну а что? Я разве должен доктора им оплачивать? Вы лучше садитесь в вагон побыстрее. Вон, приятели раненых из-за здания выглядывают, а подойти боятся. Вы лучше уезжайте отсюда, они своих раненых сами в доктору отвезут, не сомневайтесь.
— Ну тогда вот это возьмите. — я протянул дежурному небольшой пистолет, судя по дурацкому виду — французский или австрийский, что, слишком нерасторопно, пытался вытащить из-за пояса бригадир налетчиков.
— А мне это зачем? — дежурный даже руки за спину спрятал.
— Ну значит коменданту отдайте, когда появится.
— Нет, я человек мирный, оружие принципиально в руки не возьму. Вон, положите на перрон, утром комендант заберет.
Я помотал головой и пошел в сторону вагона — странные люди, у них тут поезда грабят по расписанию, и никто даже не чешется.
До Николаевского вокзала мы не доехали — пока поезд медленно пробирался по стрелкам пригородных разъездов, мы упросили кондуктора открыть дверь вагона и вскочили на ходу, не доезжая Обводного канала.
Пучков сразу отпросился домой, к своей сожительнице — молодой вдове, которая проживала в своем доме возле Лавры, а я двинулся своим ходом в на набережную реки Мойка, в дом, по которому я изрядно соскучился.
Идя по окраинам столицы, я не сомневался — со дня на день нужно ожидать вооруженных столкновений в городе. Правительство в очередной раз заняло выжидательную позицию, большевики же, и анархисты, параллельно готовились к захвату власти.
На меня, одетого в военную форму, никто не обращал внимания, таких как я, по улицам города, болталось десятки тысяч человек.
Предприятия, в основном, не работали, бастовали, на воротах висели лозунги и плакаты, требующие отставки правительства, заключения мира и хлеба. Как и в феврале, у хлебных лавок стояли угрюмые очереди, и практически возле каждой крутился агитатор, а то и парочка, настойчиво «заводящих», и без того, издерганных женщин. Разговоры в очередях шли о дороговизне, ценах на продукты у спекулянтов, и завтрашней всеобщей демонстрации, которая должна была пройти по до Таврического дворца, где, подкрепленная десятью тысячами моряков из Кронштадта, планировала потребовать отставки Временного правительства и перехода власти непосредственно к Советам солдатских и рабочих депутатов. То есть, маховик истории продолжает катится по проторенной колее, и роль личности в истории не настолько значимы, как уверяют нас некоторые мудрецы.
Правительство, несмотря на готовившееся наступление так и не смогли выпихнуть на фронт запасные части, особенно первый и второй пулеметные полки, каждый из которых численно равнялся дивизии, распропагандированные, уверенные в своей исключительности и неуязвимости, они опять выступят в первых рядах вооруженных демонстрантов…
Так, полный невеселыми думами, я, незаметно для себя, дошел до Набережной реки Мойка. А во дворе меня встретил почетный караул…
— Здравствуйте, товарищи! — я отдал честь выстроившемуся у калитки инженерного заграждения дежурному отделению и пожал руку дежурному по райкому поручику Белохлебову Виталию Юрьевичу, уволенному из армии по ранению: — Откуда узнали обо мне?
— Наш пост вас засек, когда вы по Харламову мосту переходили, сразу телефонировали сюда, чтобы ожидали. А вы почему один?
— Так ситуация сложилась. Давайте, всех свободных в холле собирайте через двадцать минут, отчитаюсь о поездке, чтобы двадцать раз не повторять.
Не скажу, что отчет о поезде на фронт с подарками для летчиков дался мне легко, особенно, когда я начал рассказывать о судьбе товарищей, поехавших со мной действующую армию.
— Всем известный вам начальник канцелярии товарищ Муравьев Платон Иннокентьевич, совместно с нашим делегатом, известным вам летчиком Соломоном Аароновичем Кац, при прорыве австрийцами фронта, вылетели на бомбометание вражеских наступающих колон, так как в действительности оказалось, что самолеты в нашей армии есть, а вот готовых летчиков имеется явный недостаток. Прапорщик Кац ввиду нехватки летного состава подал прошение о зачисление его на воинскую службу, а товарищ Муравьев, в виду своей инвалидности, летал с ним в качестве наблюдателя, добровольцем. Военные действия нас на несколько дней раскидали, когда я вновь попал в авиаотряд, наш с вами самолет уже находился на ремонте, Кацу дали другой аэроплан, после раненого летчика, а наш герой Патон Иннокентьевич был направлен в госпиталь ввиду ранения плеча. Надеюсь, что на этом наш герой угомонится и после излечения вернется к нам, где его ждет не менее нужная и трудная служба. Сразу скажу — со мной в город вернулся только товарищ Пучков, которого я отпустил к семье на побывку. Свистунов и Слободин, к моему великому сожалению, ранены во время атаки вражеских позиций, направлены в госпиталь. Я разговаривал с докторами, прогноз на излечения у обоих благоприятный. К сожалению, остальные товарищи погибли в боях. Я вам сразу скажу, товарищи — сейчас на фронте все есть. Есть патроны, пулеметы, орудия, артиллерия, аэропланы, даже броневики, сам видел не меньше десятка. Нет только бойцов, готовых сражаться с врагом. Наши товарищи погибли потому, что полки, стоявшие на первой линии, при первой-же атаки австрияков начали отходить, бросая запасы и снаряжение. На фронте сейчас обстановка с воинской дисциплиной не сильно отличается от обстановки в Петрограде — любой приказ командиров выносится на Полковой Совет солдатских депутатов, а если приказ важный, то на полковой митинг.