ич, повторяя слова своего учителя.
Плещеев, видимо, на что-то колдовское надеялся, вышел из Кремля спокойно, не дергался, не сопротивлялся, хотя лицо его было бледным, как бахрома редких облаков, не спеша гулявших над Кремлем. Палач вел его к Лобному месту, но не довел. Люди выхватили из сильных рук палача быстро обмякшего Плещеева, и в дело пошли палки, тоже неплохое орудие толпы, дешевое и в ближнем бою меткое.
С хрустом треснула голова приговоренного. Он еще не успел осесть, упасть, умирая, как по голове его, некрепкой, ударили со всей силой толпы еще несколько палок; голова раскололась как перезревший арбуз, и оттуда брызнули фонтаном жадные до денег мозги.
Это было зрелище яркое, эмоциональное. Толпа, довольная, разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…
На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.
«Морозова! Траханиотова!!» – ей, как взбесившемуся вампиру, крови было мало и мало.
Морозов еще рано утром хотел сбежать из Москвы. Москва его не выпустила. Ямщики, народ негрубый, где-то даже степенный, – но ведь оттуда же родом, из толпы, узнали боярина, и едва ноги от них унес совсем недавно всесильный правитель.
«Морозова! Траханиотова!»
Царю очень жаль было Морозова, но Траханиотову удалось сбежать из Москвы, из «своей очереди». Алексей Михайлович послал князя Пожарского к народу. Князь обещал людям разыскать беглеца, толпа ему поверила на время. Чудом удалось схватить Траханиотова возле Троице-Сергиевой лавры. Несчастного разбогатевшего родственника Милославских привезли в Кремль, надели ему на шею колоду, повели по городу.
Народ был доволен сим действием.
Особенно понравилась людям отлетевшая голова Траханиотова, после того, как опытный палач снял с плеч нагулявшегося боярина колоду, ударил топором по крепкой, еще совсем не старой шее. Гул одобрения тревожной дрожью пролетел над толпой: «Молодец, хорошо головы рубишь!».
Палач перед толпой не ответчик. Как учили, так и рублю. Но в тот день ему явно хотелось понравиться толпе: это видно было по жестам гордого обладателя тяжелого, для казней предназначенного топора.
В Кремле несколько минут тоже радовались казни Траханиотова, надеясь, что хоть его кровь насытит разбушевавшегося вампира. Но вдруг в гуле над лобным местом исчезли одобрительные нотки, и Морозов понял, что пришла его очередь. Вел он себя, надо сказать, спокойно, хоть жить ему еще очень хотелось. В самом деле, много он, человек талантливый и неглупый, не доделал в своей жизни. Властью недонасытился; молодую жену плетью еще не добил до такого состояния, когда слухи о ее изменническом поведении и даже настроении не угаснут совсем; золотишка не добрал, погреба не доукомплектовал. Нет, много дел еще нужно было совершить боярину Морозову. Нельзя ему было умирать.
А кому же тогда умирать, если толпа, насладившись видом отрубленной головы Траханиотова, уже заурчала злобно: «Морозова!». Если не дать ей боярина на расправу, то она совсем с ума сойдет, она в Кремль ворвется, она… Нет-нет, русская толпа в середине XVII века царя-батюшку ни за что бы не тронула. Такой у нее был идеал. Алексей Михайлович догадывался об этом, но все же душа его, робкая, тревожилась.
«Морозова!» – зрел голос толпы у лобного места, и вдруг на счастье царского учителя на Дмитровке вспыхнул пожар, огонь быстро перелетел на другие улицы.
Пожар отвлек людей от злых мыслей, но ненадолго. Бояре и сам царь после тушения пожара угощали народ медом и вином, пытались с помощью духовенства успокоить людей. Приняты были и административные меры: многие чиновники лишились выгодных мест.
Но все эти меры лишь слегка пригасили огонь страстей. В любую минуту бунт мог вспыхнуть с новой силой. Морозов был жив, это не нравилось толпе.
И тогда царь совершил поступок, на который способны немногие даже из самых великих любимцев толпы. Однажды после крестного хода он вышел к народу, дождался, когда утихнет шорох многочисленного люда и сказал очень простые, совсем не царские слова. Люди добрые (толпа вдруг резко подобрела) слушали его, боясь пошевельнуться. Он не корил людей за разбой и грабеж, казалось, даже был на их стороне, «отчитался о проделанной работе»: Плещеева и Траханиотова казнили, многих корыстолюбцев лишили должностей, в ближайшем будущем царь обещал сделать все, чтобы подданным жилось намного лучше.
А затем царь всея Руси попросил своих подданных даровать жизнь Морозову, который стал Алексею Михайловичу вторым отцом. «Мое сердце не вынесет его гибели», – сказал царь со слезами на глазах, и люди поняли его. «Многие лета великому царю! Делай так как Богу и тебе будет угодно». Морозов был спасен.
Его отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, подальше от толпы, через некоторое время он вернулся в Москву, но никогда больше не занимал высокие посты в Кремле, старался делать добро людям…
В середине 1648 года Алексей Михайлович исполнил данное народу обещание издать законы, равные для всех жителей русского государства, повелел группе бояр вместе с духовенством, Боярской думой упорядочить все законодательные акты, указы прежних царей и так далее, и создать новое законодательство, новую правовую базу Русского государства. Этим важнейшим делом занимались князья Никита Иванович Одоевский, Семен Васильевич Прозоровский, Федор Федорович Волконский и дьяки Гаврила Леонтьев и Федор Грибоедов.
Комиссия приступила к работе, а царь тем временем запретил продажу табака, повелел предать огню запасы табака в казне, предназначенные для продажи.
Алексей Михайлович, казалось, делал все, чтобы удовлетворить желания народа, исполнить данные ему обещания. Но – удивительное время досталось этому доброму человеку! – народ, не вникая в суть деятельности царя, продолжал с недоверием относиться ко всем манипуляциям Кремля. Волна бунтов прокатилась по стране.
Земский собор, созванный в октябре 1648 года, утвердил подготовленное компетентной комиссией Уложение. Русское государство получило основной закон. В Москве об этом узнали первыми. Казалось, жители столицы должны были успокоиться, но нет.
В самой Москве в январе 1649 года народ вновь изготовился к драке, подстрекаемый буйными людьми. На этот раз слуги царя сработали грамотно: вовремя выявили зачинщиков, схватили их и казнили.
О «Соборном Уложении 1648-1649 годов» достаточно емко и кратко написал в своем «Полном курсе лекций по русской истории» С. Ф. Платонов.
«Рассматривая этот кодекс… мы замечаем, что это, во-первых, не Судебник, т. е. не законодательство исключительно о суде, а кодекс всех законодательных норм, выражение действующего права государственного, гражданского и уголовного. Уложение обнимает собой все сферы государственной жизни…
Во-вторых, Уложение представляет собой не механический свод старого материала, а его переработку; оно содержит в себе многие новые законоположения… новые статьи Уложения не всегда служат дополнением или исправлением частностей прежнего законодательства; они, напротив, часто имеют характер крупных общественных реформ и служат ответом на общественные нужды того времени.
Так, Уложение отменяет урочные лета для сыска беглых крестьян и тем окончательно прикрепляет их к земле. Отвечая этим настоятельной нужде служилого сословия, Уложение проводит тем самым крупную реформу одной из сторон общественной жизни.
Далее, оно запрещает духовенству приобретать вотчины…
Духовенство, обходя… постановления (1580, 1584-х годов, – А.Т.) продолжало собирать значительные земли в своих руках. Неудовольствие на это служилого сословия прорывается в XVII веке массой челобитных, направленных против земледельческих привилегий и злоупотреблений духовенства вообще и монастырей в частности. Уложение удовлетворяет этим челобитным… Вторым пунктом неудовольствия против духовенства были различные судебные привилегии. И здесь новый законодательный сборник удовлетворил желанию населения: им учреждается Монастырский приказ, которому с этих пор делается подсудным в общем порядке духовное сословие, и ограничиваются прочие судебные льготы духовенства.
Далее, Уложение… закрепляет и обособляет посадское население, обращая его в замкнутый класс: так посадские становятся прикрепленными к посаду. Из посада теперь нельзя уйти, зато в посад нельзя войти никому постороннему и чуждому тяглой общине.
…Все крупнейшие новизны Уложения возникли по коллективным челобитьям выборных людей, по их инициативе… выборные принимали участие в составлении и таких частей Уложения, которые существенно их интересов не касались…
…Насколько Уложение было реформой общественной, настолько оно в своей программе и направлении вышло из земских челобитий и программ. В нем служилые классы достигли большего, чем прежде, обладания крестьянским трудом и успели установить дальнейший выход вотчин из служилого оборота. Тяглые посадские общины успели добиться обособления и защищали себя от вторжения в посад высших классов и от уклонений от тягла со стороны своих членов. Посадские люди этим самым достигли облегчения тягла, по крайней мере в будущем. Вообще же вся земщина достигла некоторых улучшений в деле суда с боярством и духовенством и в отношениях к администрации. Торговые люди на том же соборе значительно ослабили конкуренцию иностранных купцов через уничтожение некоторых их льгот. Таким образом, велико ли было значение выборных 1648 года, решить нетрудно: если судить по результатам, оно было очень велико»[154].
Восторженное отношение к Соборному Уложению 1648-1649 годов известного русского историка XIX–XX веков вполне заслуженно разделяют с ним многие специалисты государства и права, истории, других наук. Труд, проделанный авторами Уложения, воистину огромен. Спору нет.