О демонических возможностях многих великих победителей часто говорят биографы, историки, сплетники. Степан Разин был личностью демонической, обладая к тому же мощной экстрасенсорной энергией, задатками могучего йогина, о чем в первую очередь свидетельствуют последние дни его жизни.
Еще в Черкасске Корнило Яковлев повелел заковать его и прицепить большой цепью к притвору церкви. Это было сделано неспроста. По Дону, по Волге давно ходили слухи о том, что Степан Разин – волшебник. Действительно, некоторые его победы иначе чем волшебством не объяснишь. С волшебниками и колдунами, как хорошо известно, могли управиться только Бог и его верные слуги на Земле. Корнило Яковлев это хорошо понимал.
Так, на цепи, повезли Степана и Фролку в Москву. Младший Разин не сдавался, жить хотел, печалился, обвинял старшего: «Ты во всем виноват!». А Степан, уже смирившись с судьбой, давно смирившись, еще с тех пор, когда стали от него уходить казаки, высокомерно ухмылялся: «Не распускай слюни! Нас примут самые большие люди, бояре. Вся Москва выйдет смотреть на нас!». Приблизительно так же думают некоторые незанятые дамочки перед выходом в свет: на базар, например, на праздничное гуляние, в другие общественные места, где и на людей можно посмотреть, и себя показать.
Степан Разин к женскому полу относился с суровой непочтительностью, о чем говорит эпизод с персидской княжной, некоторыми учеными не признающийся за реальный, а Яном Стрейсом описанный в своей книге.
Москва готовилась к встрече страшного гостя. Для большего эффекта (а может быть, и страховки ради) из города навстречу казакам была отправлена прочно сколоченная телега с виселицей, а также человек с устной инструкцией, как ею пользоваться. Сначала Разина переодели в лохмотья, затем шею Степана обмотали цепью, привязанной к перекладине виселицы, руки-ноги прикрепили другими, такими же прочными цепями к телеге. Смотреть в общем-то было не на что. Но атаман не опечалился или не подал вида.
Цепью помельче обвязали Фролку, прицепив его к телеге сзади. Он совсем разгрустился: бреди теперь за телегой несколько верст, да на брата смотри.
Москва была уже совсем рядом. Столичный люд высыпал на улицу. Степан заметно ободрился. Эгоистом он был знатным. Ему нравилось внимание толпы, ее неравнодушное отношение к его персоне. Брат шлепал босиком по июльской пыли, всхлипывал, старался вызвать жалость в людях: ему это удавалось. Степан был горд.
Начались пытки. Эта своего рода комиссия по приему на тот свет. Принять-то все одно примут, иначе нельзя, но зачем в таком случае пытки?
Степану связали сзади руки, подняли их вверх, затем связали ноги ремнем. Дюжий палач тянул за ремень, тело Разина медленно вытягивалось в струну, руки выходили из суставов, струна напряглась до предела, но не звенела, терпела. Палач брал кнут и с оттяжечкой, со свистом бил Разина по спине, по животу, по ногам, рукам. Около сотни ударов выдержал палач, устал. Степан не пикнул. Вокруг лобного места собралась большая толпа, люди пришли посмотреть и себя показать. Женская психология. Женская ментальность. Толпа удивленно пожимала плечами: как он терпит?! А он чувствовал себя на лобном месте как на арене Колизея или какого-нибудь цирка, он завершал турне по жизни сложнейшим показательным выступлением, даже не думая о вознаграждении.
Его положили на горящие угли, запах паленого, но еще очень живого тела ударил в ноздри толпе. Она смущенно засопела, Разин услышал это и опять промолчал. Его перевернули на живот. Сопение толпы стало громче. Степан молчал.
Ну надо же, какой терпеливый! Хоть и атаман. Потому-то и терпеливый, что атаман. Степан не слышал эти комментарии толпы, но чувствовал их, и его выступление продолжалось с прежним блеском.
Палач взял раскаленный докрасна металлический прут из костра, показал его толпе. Она вздохнула не без робости. Палач взял другой прут – этот раскалился добела. По подпаленному с обеих сторон телу «выступающего» было проведено несколько раз белым шипящим прутом, пока он не покраснел. Люди лишь удивленно качали головами: такого молчуна они еще не видели на лобном месте!
Видимо, и сам палач слегка удивился: что за человек! Стараешься, стараешься, выдумываешь разные пытки, а он даже не пикнет. Может быть, он уже того, на тот свет отправился? Нет, глаза жизнью горят, грудь могуче колышется.
Опытный палач дал передохнуть Степану, взялся за Фролку. Тот – не успели его пару разочков стегануть кнутом – закричал так, будто это не разбойник, а какая-то избалованная принцесса уколола пальчик колючкой.
Степан так ему сказал: «Ты что визжишь, как баба, иглою уколотая?! Люди же смотрят. Терпи. Мы со славой жили, со славой и умереть должны!». Он уже смирился со всем, потому и терпел, а толпа ему хорошо ассистировала.
Но Фролке умирать еще не хотелось. Не нужна ему была никакая слава. Он пожить мечтал! Пусть вообще без славы – только бы пожить, просто – пожить. И кричал он, и визжал, как поросенок, и в этом визге было такое огромное желание жить, просто жить, что у некоторых зрителей выступили слезы на глазах. Так иногда ветер безмолвный шалит, никчемную слезу из глаз выбивает. Так голос Фролки разжалобил людей.
Палач, очень обстоятельный человек, вспомнил о Степане, повелел помощникам побрить его буйну голову. Атаману понравилась эта процедура, он сказал шутя: «Так ученых людей в попы постригают. И нас, брат, постригли!».
Зачем он говорил эти бодрые слова? Брату хотел помочь осилить пытку? Себя показать? Голос его был равнодушным к смерти. Так не ведут себя живые существа. Все они чувствуют дыхание смерти, все – каждое существо по-своему – реагируют на приближение смерти. Даже у молчаливого барана, которого ведут под нож, глаза быстро грустнеют, ноги слабеют. Даже хмурые коровы чуют беду – смерть, еще только приближающуюся к воротам коровника! – и начинают они тревожно помыкивать, мычать, то ли прощаясь, то ли сострадая, то ли что-то вспоминая, неравнодушное.
Степан Разин был равнодушен.
Его посадили на скамью, над которой высился сосуд с холодной водой и началась «китайская пытка». Капля за каплей с интервалом в две-три секунды слетали в одну точку лысой головы Степана. Он молчал. «Китайскую пытку» применяли в Поднебесной со времен учителя Конфуция. За две с лишним тысячи лет не было ни одного случая, чтобы кто-то выдержал эту пытку. Кому-то хватало двадцати-тридцати капель, и начинал он говорить, причитать. Кто-то сопротивлялся пять минут, кто-то – двадцать. Иной раз и час, а то и полтора держались люди, терпели.
Степан будто бы не реагировал на капли! Он молча смотрел на людей, они с тревогой смотрели на него. Палач понял, что Разина капли не расшевелят, и повелел с тоски бить его палками по ногам. Степан молчал.
Показательное выступление закончилось.
Через день, 6 июня 1671 года, Степана и Фролку Разиных вывели на лобное место. Был зачитан длинный список преступлений осужденных, а затем и приговор. Степан, выслушав приговор, повернулся к церкви, осенил себя крестным знамением, затем чинно так, степенно поклонился на четыре стороны и сказал людям: «Простите!».
Некоторые его простили сразу же. Кто-то не прощает ему злодеяний по сей день и не простит никогда. Палач, не вникая в подобные рассуждения, повелел помощникам положить приговоренного между двух досок, затем отрубил Степану Разину правую руку по локоть, а левую ногу по колено. Атаман и на это внешне никак не отреагировал. Зато взбесился вдруг Фролка, еще мечтавший пожить, крикнул: «Я знаю государево дело и слово!».
«Молчи, собака!» – грозно рыкнул Разин, но палач не стал дожидаться перебранки двух братьев и отрубил Степану Разину голову, теперь уже безопасную для всех.
Фролку на лобное место не отправили. По закону его обязаны были выслушать, проверить истину его слов, а уж потом решать – стоили ли его «государево дело и слово» жизни, пусть даже очень простой.
Фролка рассказал слугам Алексея Михайловича о каком-то кладе, якобы очень большом и ценном. О богатствах Степана Разина знали многие, но никто, даже брат его, не знал о том, где упрятаны сокровища атамана. Несколько раз искали клад по наводке Фролки, но неудачно. Брат Степана Разина нервничал, искренне удивлялся: куда подевался клад? – и мечтал о жизни. Царь сжалился над ним, заменил смертный приговор пожизненным заключением, еще целых пять лет Фролка просто жил.
В напряженнейший момент своей жизни, когда, с одной стороны, усложнились внешнеполитические дела Русского государства, с другой стороны, рассширялось восстание Степана Разина на юге, когда экономическое состояние державы было плачевным, и никто из монархов Европы даже не обещал помочь русскому царю, у Алексея Михайловича стряслась беда великая – семейная. 2 марта после родов умерла царица Мария Ильинична. Алексей Михайлович не успел оплакать любимую супругу, как через два дня умерла новорожденная дочь. А еще через три месяца скончался царевич Симеон. А еще через несколько месяцев – царевич Алексей. Судьба нещадно била русского царя, Тишайшего. Многие люди после таких ударов резко менялись. Алексей Михайлович остался самим собой.
В это время он сблизился с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, человеком эрудированным, любившем книгу, понимавшим искусство. Артамон Матвеев был начальником Посольского приказа, он сделал это по сути своей административное учреждение научным центром. Здесь переводились иностранные и писались русские книги. Женатый на шотландке, Артамон Сергеевич первым на Руси осознал превосходство над русскими многих иностранных обычаев, и, главное, он понял великую пользу просвещения и образования для русского народа, заметно отставшего в этом отношении от европейских государств.
Подобные же мысли пришли в голову и самому царю в те годы, когда русское войско, возглавляемое им, завоевывало польские и литовские города. Именно поэтому произошло столь тесное сближение боярина прогрессивных (а в некотором смысле революционных) взглядов и русского царя, уже готового к культурному переустройству державы.